Захожу домой, бросаю сумку, громко вздыхаю и плетусь в спальню, чтобы просто натянуть на себя пижаму и уснуть самым крепким в мире сном. Эти эмоциональные качели меня порядком достали и вымотали настолько, что сил едва ли хватает принять душ.

Завязываю полотенце потуже, иду в комнату и хмурюсь: кажется, я не включала свет. Призраки? О, спасибо, только вас не хватало.

Крадусь до спальни с опаской, мало ли, кто там? А вдруг вор? А если маньяк? Страшно.

Но в комнате не вор. А вот по поводу маньяка я бы поспорила, потому что…

— Я соскучился, цыпленок.

Я бы с удовольствием описала свое состояние, но боюсь, что слов для этого подобрать не смогу.

Дима сидит на моей постели, улыбается как-то странно и смотрит так, словно мне по собственной квартире запрещено ходить в одном полотенце.

Какого хрена вообще?

У меня не осталось слов, эмоций, чувств. Есть только полное непонимание происходящего и ступор, из которого не могу выйти. Я просто тупо стою в дверях в комнату и смотрю на Семенова, который, кажется, себя чувствует просто великолепно.

— Удобно? — спрашиваю вмиг охрипшим голосом. В данную секунду я Диму ненавижу. Мне хочется подлететь и задушить его подушкой, ударить кулаком или хотя бы залепить звонкую пощечину. За то, что влюбил меня в себя нагло, а потом свалил как ни в чем не бывало к другой бабе, предварительно наговорив мне гадостей.

И да, я все ещё помню, что он мне ничего не обещал, но волнует меня это мало.

— Неплохо, — отвечает он, ухмыляясь, пока обида в моей душе стремительно подбрасывает дров в огонь злости. Медленно, но верно меня начинает колотить от эмоций, и положительных там нет.

— Ты зачем припёрся?

— Соскучился, говорю же.

Я все ещё стою в одном полотенце, прижимаю к груди, чтобы оно не слетело в самый ответственный момент. Во-первых, я видела, как у Димы срывает крышу, и вряд ли в этой ситуации он сможет остановиться. А во-вторых, я не готова быть яблоком раздора между такой прекрасной (нет) парой, как он и его драгоценная Маша. Не готова быть той, с кем изменили и участвовать в разборках. Я, конечно, не высоких моральных принципов, раз братьев по очереди люблю, но это уже совсем перебор.

— А может, просто перепутал? Нет, ну по ошибке не к той девушке приехал. А то такие одинаковые, даже не знаю, как ты различаешь, бедный. Я Катя, если что, Дим, ты, наверное, к Маше ехал, ты ее любишь, если ты забыл.

Злюсь и краснею, сжимаю кулаки до боли и даже чувствую, как тело пробивает дрожью. Меня дико раздражает, мне до ужаса обидно, даже слёзы под веками собираются, потому что по эмоциям абсолютный перебор.

Дима смотрит прямо в глаза и молчит, а металлический шарик пирсинга звонко стучит по зубам. О чем это он так крепко задумался?

Чувствую, как воздух из открытого окна неприятно холодит разгоряченную душем кожу и ежусь от противных мурашек. Замёрзла.

— Если думаешь, что ответить, то подумай на кухне, мне нужно одеться.

Он молчит ещё пару секунд и, кивнув, уходит на кухню, даже не задев меня плечом в проходе.

Переодеваюсь я спокойно, почему-то точно зная, что Дима не позволит себе ворваться в комнату и застать меня голышом. Доверять ему вряд ли можно, но я доверяю. И не зря. Он покорно сидит на кухне, когда выхожу к нему, намеренно надев безразмерную толстовку, чтобы он ненароком не обратил внимание на мой проколотый сосок. Быть причиной расставания пары я все ещё не готова, даже если одного из этой пары безответно люблю.

— Зачем пришел? — пытаюсь чем-то себя занять: ставлю чайник и достаю чашки, чтобы сделать кофе. Как он попал в квартиру, не спрашиваю, потому что, очевидно, он все ещё хранит у себя ключи от моей квартиры. Неужели у нас и замки на дверях с Машей одинаковые? Ну не жизнь, фильм какой-то.

— Я ведь ответил. Соскучился.

Дима не похож на себя. Он слишком молчаливый, довольно грустный и задумчивый. Обычно с ним проще, а тут словно с чужим человеком в комнате сижу. Мы, конечно, отдалились в последние дни, но не настолько же, чтобы неловкость в воздухе витала…

— Врешь.

— Не вру, цыпленок. Я соскучился. Мы почти перестали общаться.

— Мы обсуждали это по телефону. Прекратить общение было не моей инициативой. Ты утонул в своей Маше и забыл об окружающих, наплевал на всех, кому ты дорог, а теперь приходишь и говоришь, что мы перестали общаться. Да ну? И с чего бы это?

— Мне нравится, что ты перестала скрывать характер, цыплёнок.

Чуть не сорвалось с языка, что это произошло благодаря ему. На самом деле. Это он научил меня стоять за себя и не опускать руки, когда тяжело и больно. Причем делал это не специально. Просто иногда одним словом переворачивал весь мой мир.

— А мне не нравится, что ты вламываешься в мою квартиру ночью.

— Тебе нравится, — он хохочет.

Мне нравится.

— Нет, Дима. Меня это бесит. Соскучился? Посмотрел? Можешь идти.

И он снова молчит. Снова странно смотрит, щурится и сжимает челюсти, напрягая шею.

А я не знаю, что ещё говорить. В любви признаться? Ни за что. Попросить уйти? Десять раз уже просила. Язвить? Не реагирует он никак.

Поэтому просто наливаю кофе, ставлю Диме чашку и сажусь напротив, делая обжигающий глоток приятной горечи, глядя Диме прямо в глаза.

И он смотрит.

И тело мурашками от его взгляда покрывается, потому что так он никогда не смотрел ещё.

Как будто… Как будто у него внутри такая борьба происходит, что и меня ненароком зацепить может. Страшно, но интересно сильнее, именно поэтому взгляд не отвожу, а смотрю в упор.

Нас разделяет стол. Небольшой совсем, мы практически локтями касаемся. Как некстати вспоминаю, как мы потеряли голову на этом столе. Было все иначе… Никакой Маши, никаких сильных чувств. Только что-то новое, неизведанное, дикое, живое.

И ведь времени совсем мало прошло, а мир перевернулся так, как будто все хорошее было вечность назад.

Теперь мы сидим за этим столом и смотрим друг на друга, словно это в последний раз. Серьезно. В мелодрамах так смотрят либо влюбленные, которые по какой-то причине расстаются, либо старики, которые встретились и поняли, что всю жизнь любили и потеряли кучу времени.

От сравнений и понимания происходящего хочется плакать, но я стойко держусь. Не нужно это сейчас. Слёзы не помогут, сделают только хуже.

Дима протягивает руку и касается пальцами моей щеки, доводя до мурашек. Вся злость испаряется, даже слова о сравнении с Машей мигом назад забрать хочется.

Он не смотрит так, словно сравнивает. Он смотрит на меня. В душу и сердце, через глаза, наверняка от подступающих слез уже покрасневшие.

Мне жарко и холодно одновременно, а Дима продолжает касаться, сводя с ума. Обводит щеки, трогает нос и аккуратно ведёт дорожку по переносице, переходит на лоб, поглаживает, по закрытым глазам, вискам, снова щекам и искусанным от нервов губам. Мимолётно, как пёрышком, словно изучает или… Запоминает. Запоминает, чтобы помнить в разлуке. Вспоминать, потому что не будет видеть.

Я не выдерживаю.

Слёзы катятся по щекам.

И Дима осторожно стирает их пальцами.

Открываю глаза и вижу, что он смотрит с улыбкой, но с такой грустной, что от боли сжимается сердце.

Я не знаю, что происходит в его голове и душе, и не хочу знать. Но я бы все отдала, чтобы он так смотрел на меня каждый день. До конца жизни.

— Дим, уходи, пожалуйста.

Нервы не выдерживают этой пытки. Желание послать все к черту и поцеловать его просто невыносимое. И на сердце больно, и душа плачет, и я на грани истерики. Ещё каких-то пару дней назад все было просто, понятно, весело и интересно, а сейчас рушится по кирпичику, а я не то что строить заново, я даже уворачиваться от этих кирпичей не успеваю.

Но Дима все понимает. И за это я благодарна ему больше всего. Он всегда понимал.

Потому что кивает на мою просьбу и встаёт из-за стола, одним глотком допив остатки кофе.