— Ну а почему ты думаешь меня так долго не было? Отмазывался как мог! Кстати, мандаринки я принес. Просмотр фильма ещё в силе?

Его рука словно каким-то давно отработанным движением скользит по моей спине, отчего я готова замурлыкать в любой момент. Ещё вчера грустила от накрывшего одиночества, а сегодня лежу тут обнимаюсь с Димкой, словно так и надо.

А может, и надо.

Ну да ладно, думать об этом я сейчас точно не буду. Мы помирились (а мы вообще ссорились?) и, кажется, стали общаться ещё лучше, чем до его примирения с братом.

— В силе, только вечером. Сегодня я планировала провести день в обнимку с тряпкой, ведром, шваброй и всей остальной прелестью, потому что мне очень нужно сделать уборку, — я когда-нибудь встану с него? Мне уже даже неловко. Но так удобно…

Дима улыбается, но почему-то молчит. Перекатывает шарик на языке. Задумался? О чем? Я давно этот момент заметила: если Дима катает шарик по зубам — значит о чем-то размышляет.

— Ладно, тогда есть предложение. Я помогаю тебе с уборкой, а ты исполняешь любое моё желание.

Офигеть. Что?

С чего бы ему помогать мне с уборкой? Давно пыль не вытирал, соскучился? Мало верится в это, если честно. И что за желание вообще? А если он скажет из окна прыгнуть? Вряд ли, конечно, желание будет именно таким, но все же я лучше воздержусь.

— Как-то подозрительно. И что ты можешь загадать?

— Не знаю. Но иметь в запасе желание от подруги довольно неплохо. Вдруг мне тоже надо будет сделать уборку, а? Я буду знать, с кого требовать.

— По-моему, это наглость…

— Зато я высокий и могу стереть пыль со шкафов, — смеётся Дима, и я тоже начинаю хохотать, боже-господи, все ещё лёжа на нём!

— Ладно, это слишком заманчиво, придется согласиться, — согласиться действительно придется, но вот незадача: мне, вообще-то, абсолютно плевать на эту пыль на шкафах, а вот на уход Димы совсем нет. Хочу, чтобы он остался.

Я по нему скучаю все чаще, меня в нем практически уже ничего не раздражает, и даже ненавистный когда-то шарик на языке не вызывает противных мурашек. Наоборот, мне порой нравится наблюдать, как искусно он вертит этот несчастный пирсинг, задумавшись.

И вот… Мне страшно. Ну потому что к чему это всё ведёт? Я же дура, каких поискать, я же в Андрея влюбилась, не зная его совершенно! Повелась на внешность и на то, что придумала сама себе. Ходила за ним, любовалась, мечтала о чем-то, даже на авантюру с Димой согласилась ради Андрея.

И поэтому мне страшно. Потому что с Димой мы общаемся, с ним мы дружим, Диму я узнаю́, чёрт возьми! И с ним мне легко, комфортно. Настолько просто, что я даже незаметно для себя стала одеваться так, как рекомендовал он, и волосы распускать тоже стала. Не удивлюсь, если завтра проснусь вся в татуировках, потому что Диме так больше нравится.

Я знаю свои слабые стороны и знаю, что я веду себя как ребенок. И что дура я настоящая, тоже знаю.

И то, что мне нравится Дима, я понимаю.

И я боюсь влюбиться в него.

Ну потому что это же Дима. Дима, который мне-не-нужны-отношения. И ему правда не нужны, видно же. Он прекрасно живёт среди толп своих поклонниц, не нуждаясь в чем-то большем. По крайней мере, выглядит все именно так.

И тут я такая, здравствуйте. Катя из твоей группы, которую ты триста лет не замечал, влюбилась в тебя, делай с этим что хочешь, так? Почему я не могу себя контролировать, ну почему…

Да потому что я устала жить в одиночестве. А тут пришел, лежит такой, спину гладит, и та-а-ак хорошо, всю жизнь бы так. Ещё и мандаринки принёс, засранец. И Андреев никаких не надо, и страдать не надо, лежи себе на красивом мужике и радуйся.

— Цыпленок, ты уснула, что ли? — Дима щелкает пальцами перед моим лицом, и я вздрагиваю. Я хоть не вслух это все говорила? А то будет мне веселье, каких поискать.

— Задумалась просто, — и настроение сама себе испортила. Супер. — Давай вставай, я приготовлю завтрак и будем убираться, если ты все ещё и правда хочешь помочь.

***

Сумасшедший день.

И Дима.

Я даже не рассчитывала на такой объем работы, но в Диму, кажется, встроен пропеллер, который не даёт ему усидеть на месте. Теперь я понимаю, почему он занимается спортом: ему просто некуда деть свою энергию.

Такой отдачи в уборке я действительно не ожидала, но, боже, готова расцеловать за все, что он для меня сделал. Даже дышать стало приятнее в этой квартирке, которую раньше я снимала напополам с пылью.

Когда мы закончили, я оставила Диму в зале выбирать на вечер фильм и начистить мандаринок, потому что я катастрофически ненавижу это занятие, а сама сбежала в душ, потому что остыть было просто необходимо. Но когда вышла из ванной и туда пошел Дима, поняла, что дико хочу есть после такого плодотворного дня. Уверена, что Семёнов тоже. Мне кажется, он вообще может есть ведрами, с его-то комплекцией.

Стою, нарезаю салат, пою себе песню под нос, вообще никого не трогаю, как на кухню заходит Дима. Без футболки, чтоб тебя…

Семёнов, ты совершенно не помогаешь мне понять, как я к тебе отношусь. Ты делаешь хуже, заставляя краснеть и пялиться на твои татуировки.

— Я закинул футболку в стирку, а потом понял, что надеть мне нечего, — он смущается? Какая прелесть. Стоит, затылок чешет, а я с трудом могу челюсть от пола оторвать и перестать разглядывать эти мускулы и рисунки. Его торс весь покрыт татуировками. И если рука у него забита одним сплошным рисунком, то здесь много разных, не создающих что-то цельное. Не удивлюсь, если каждая что-то значит. Надо будет спросить.

— Я бы с удовольствием предложила что-нибудь свое, но вряд ли ты влезешь даже в оверсайз, — а жаль. Я была бы не против, если бы он прикрылся. Потому что я свои желания сейчас вообще не понимаю и не контролирую. Что вообще со мной происходит, черт возьми?

— Тогда придется походить так. Ты не против? — спрашивает и подходит близко, забирая с дощечки кусочек огурца.

— Да мне пофиг, собственно, — вру безбожно, но выхода другого нет. Мне вообще не пофиг, особенно когда ты тут стоишь полуголый так близко, что я чувствую, как от тебя моим гелем для душа пахнет, мамочки…

Надо выпить успокоительное! Что со мной? Овуляция? Сумасшествие? Шарики за ролики заехали, всё, пора звать врача?

Дима отходит, и я выдыхаю. Он становится у плиты и помешивает соус, который был на грани жизни и смерти, пока я тут пускала слюни по своему, вообще-то, другу. Он вроде далеко, но все же слишком близко, и я так теряюсь, что даже не знаю, как и о чем начать разговор. Просто нарезаю эти несчастные овощи в миску, пытаясь расслабиться, как вдруг…

Я поворачиваюсь за солью, когда Дима тянется к раковине, и мы сталкиваемся, чуть не потеряв равновесие.

Твою. Мать.

Он с голым торсом, горячий до невозможности, я дышу ему в ключицы и забываю все на свете слова. Дима хватает меня за талию, потому что я почти падаю от этого столкновения, а я машинально укладываю руки на его плечи и даже не успеваю моргнуть, как сижу на столе и целую Диму.

Я правда ничего не понимаю, как, когда, каким образом, но я обнимаю его так крепко, как будто он может раствориться в любую секунду. Он сжимает мои бедра руками, и, боже, как он целуется… Этот пирсинг добавляет остроты ощущениям, я слышу свои стоны как со стороны, но просто не могу их контролировать, это выше моих сил, это даже не в моих руках!

Я вся в руках Димы, полностью, каждой клеточкой, и он забирает все больше и больше. Целует так, словно я ему принадлежу. Не спрашивая и не подстраиваясь, а так, как нужно ему: глубоко, даже грубо немного, собственнически, страстно.

Его руки гуляют по бёдрам и ягодицам, я царапаю его плечи и хнычу, когда он вдруг прерывает поцелуй и прислоняется лбом к моему, дыша так же тяжело, как и я.

Господи, что мы натворили…

— Цыпленок, тормози, нельзя, — смотрит прямо в глаза, и я киваю, просто потому что правда нельзя!

— Да… Да, я… Правильно. Просто что-то нашло, да?

— Я хочу тебя, цыпленок, врать не буду, но нам нельзя. Ты же мой цыпленок, я не могу так с тобой. Отношения для меня табу, а пользоваться тобой не буду, ты слишком хорошая для такого мудака, как я.