Впрочем, вид такой испуганной и закрытой Одиннадцать только сильнее подогрел его влечение. Не то чтобы он любил сопротивление, ему просто нравилось, когда девочка выглядела такой малость уязвимой. Хотелось взять ее и показать, как несправедлива порой бывает жизнь.
Девушка наконец решилась что-то сказать, но ее нагло прервали:
— Расслабься, Одиннадцать, — Генри опять был подле нее, только теперь он положил руки на ее бедра. Мужчина едва сдерживался, чтобы не полезть девочке в трусы, — Разве я когда-нибудь врал тебе?
Девушка неуверенно покачала головой из стороны в сторону.
— Вот видишь? Все будет в порядке, милая. Как я и говорил.
Первый уже почти примкнул к губам Одиннадцать снова, но девушка вовремя повернула головой в бок.
Это начинало раздражать.
— Генри, что именно ты будешь делать? — своим неловким вопросом девушка ввела санитара в легкий ступор.
— Тебе понравится, — Генри ловко уклонился от ответа, облизнул губы, — Иди ко мне.
Он взял ее лицо и дернул на себя, поцеловав слегка глубже и дольше. Одиннадцать вздрогнула, но в этот раз не уклонилась. Хорошо.
В третий раз он попросил свою послушную малышку подышать и разжать зубы — как же она нервничала и напрягалась попусту. Когда она исполнила требования, Генри наконец пустил в ход язык — Одиннадцать не понравилось, и она захныкала в чужой рот. Первого, конечно, не слишком волновало нравится ей или нет, поэтому он продолжал, пробуя на вкус ее кисловатую слюну и исследуя гладкое нёбо. Он делал это долго и когда наконец перестал, Одиннадцать дернула головой назад, больно ударяясь затылком о стену. В уголках девичьих глаз застыли горячие слезы.
— Осторожнее, — для Генри ее поведение не стало знаком «стоп», и он опять полез губами к чужому лицу, хотя в этот раз лишь робко касаясь кончиков девичьего рта.
Губы Одиннадцать блестели под светом фонарика от слюны — и даже это непримечательное наблюдение заводило санитара. Все хорошее и прекрасное в девушке обострилось теперь в замутненных похотью глазах Генри так, что для него она была бы возбуждающей и идеальной даже если бы была вся в крови, грязи и (чужой)сперме, с отрезанными конечностями и без глаз. Он видел всю ее красоту насквозь и внутри.
Времени оставалось все меньше, и нужно было начинать играть по-крупному.
Теперь руки, которые Генри относительно невинно держал на девичьих бедрах, будто сами по себе, как бродячие змеи, поползли вверх по ногам Одиннадцать. Поза была не очень удобной, и Первый стоял на коленях перед своей подругой, упираясь грудью на ее ноги, сильно наклоняясь к ней, конкретно — к лицу. Кровать была настолько узкая, что мужчина боялся свалиться кулем на пол.
Пальцы щупали, изучали горячую бархатную кожу, останавливаясь периодами — Генри прислушивался к чужим ощущениям. Мужчина простодушно хотел, чтобы Одиннадцать взволновалась, распалилась от его прикосновений, также, как он. И это даже не смотря на то, что санитар все еще осознавал нелюбовь девочки к физической близости.
Генри надавил на область слегка ниже пупка Одиннадцать — и почувствовал, как она тихонько дернулась под ним, стискивая крепко нежными пальчиками простынь. Его член отреагировал на этот толчок аналогично — легким подергиванием.
Мужские губы были прижаты к скуле девушки — это для того, чтобы если вдруг, дать ей возможность стонать его имя, умолять или просить продолжить. Наивно конечно, но сейчас, когда им управлял твердый член, а не мозг, трудно было адекватно рассуждать.
Хотя санитар все еще понимал, что им нужно быть тихими. Поэтому сам он сдерживал стоны, сжимая челюсть.
Первый поводил пальцами еще немного внизу, но, не дождавшись более сильной реакции, полез вверх, к груди. Наткнулся нежданно на не слишком плотную ткань. Бюстгальтер. К сожалению, времени на раздевание не было — и Генри пришлось лапать ее таким непритязательным образом. Мужчина примерно нашел место, где у девочки должны были быть соски и мягко нажал туда. Из горла Одиннадцать наконец вырвался тихий стон, который она сразу заглушила, заткнув себе рот. Это было здравое решение, но Генри не оценил и, вытащив одну руку из под ее сорочки, убрал ладонь девушки с ее же лица. Чтобы показать ей нежность и беззлобные намерения — переплел ее пальцы со своими.
— Тебе нравится? — он глухо спросил в лицо Одиннадцать.
Ответом ему послужила тишина и собственное тяжелое дыхание. Что ж, это было неприятно — игнорирование, и Генри от злости прикусил собственный язык, сильнее сжимая пальцы Одиннадцать. Ну, он заставит ее говорить. Позже.
Рука, которая все еще исследовала женскую грудь в лифчике, внезапно полезла вниз. Первый задрал ночную рубашку Одиннадцать настолько, насколько мог в их положении, до талии. Мужчина отполз от чужого лица, расцепляя пальцы, бросил взгляд теперь на крепко сжатые дрожащие девичьи ноги и белые тонкие трусики.
Генри отодвинулся совсем уж подальше от лица, к ногам, желая расправить их, ведь девочка все еще смущенно прижимала к груди свои колени. Он хотел, чтобы было удобнее, но чуть не свалился с кровати. Фонарик брякнулся от импульса на пол, выключившись, и в комнате опять воцарилась темнота.
— Блять, — мужчина непривычно для себя выругался. Глупый шум мог привлечь ненужное внимание и все испортить. Вернул фонарик на место, включил. Посмотрел в лицо Одиннадцать — она вопросительно глядела на него в ответ. Ругательство она слышит впервые? — Ничего, все в порядке, - мужчина ласково заулыбался. Пугать или напрягать свою девушку еще сильнее в его планы не входило. Особенно из-за такой нелепой ситуации.
Но этот случай заставил Генри изменить их позу — очень неудобно заниматься сексом с девушкой, которая половиной тела опирается на стену, тем более поджимая под себя колени.
Санитар схватил Одиннадцать за руки, все еще стискивающие постельное белье, и повернул ее, положив теперь затылком на подушку, спиной на матрас. Девушка не сопротивлялась, и по ощущениям Генри будто вертел в руках тряпичную куклу. Плохо это или хорошо — для него сейчас не важно.
Мужчина встал на колени перед ней, упираясь в изножье кровати поясницей. Даже длины койки было недостаточно.
Одной рукой повел вверх по чужой ноге, от щиколотки до белья. Девочку трясло жутко — и Генри очень надеялся, что это не страх, а желание.
Ну, в этот раз ему не повезло. Мужчина прижал два пальца к ткани трусиков Одиннадцать, туда, где в теории располагается вход. Сухо, блять, как в пустыне. Не сдаваясь, Первый решил коснуться глубже, может, все не так плохо. Мешало то, что Одиннадцать с силой сжимала собственные бедра, не давая мужчине почувствовать или хотя бы увидеть ее внутри.
— Раздвинь уже наконец свои ноги, — Генри не сдержал нестерпимого раздражения в голосе и прикрикнул. Плохо. Когда на Одиннадцать повышали голос, она почти всегда начинала плакать. Даже с возрастом эта привычка никуда не делать.
Этот раз не стал исключением. Особенно учитывая, что девушка хотела завыть и зарыдать еще тогда, когда Генри первый раз коснулся ее губ. Она терпела только ради него и вот, он, не оценив стараний, злился и кричал на нее. Ну как тут не заплакать?
Санитар смутился — он не хотел обижать ее, не хотел, чтобы она плакала сейчас. Он приблизился к чужому лицу близко, но не касаясь, и посмотрел печально в красные от слез глаза Одиннадцать, опираясь теперь обоими локтями на жесткий матрас.
— Прости, — он поцеловал ее в лоб и почти сразу же отстранился, — Не плачь, — губами коснулся теперь влажной щеки, не нарочно щекоча нос Одиннадцать взлохмаченными белыми прядями.
Легко сказать «не плачь» — это ведь не над ним сейчас совершали бесстыдное надругательство.
Одиннадцать подумала и решила, что чем покладистей она будет, тем быстрее все это закончится. Конечно остановить слезы она не могла — они текли сами, потому что Генри нагло забирал ее гордость и честь, и такую потерю организму вынести было трудно.
Зато она могла раздвинуть ноги по его просьбе, даже не понимая, зачем ему это нужно — и как только она это сделала, санитар почти мгновенно воспользовался возможностью, пальцами продавливая тонкую ткань белья, трогая теперь ее «там». От новых странных чувств Одиннадцать начала давиться воздухом и собственными рыданиями.
