Со временем он поубавил свой пыл и научился сдерживаться. Теперь к женщинам и мужчинам он испытывал одинаково негативные чувства — но он умел их скрывать, во всяком случае более-менее. Тогда на его пути встала новая проблема — Одиннадцать. Она была слишком юна даже для него в то время, и он, конечно, не испытывал к ней сексуальное влечение. Однако он слишком рано стал замечать их схожесть — она была так похожа на него во всем. Его зеркало — его отражение, и он засматривался на нее чересчур, постепенно привязываясь и прикипая. Теперь он просто не мог смотреть на других женщин — они не вызывали в нем желания, а если и вызывали, то оно быстро меркло, как только он вспоминал свою маленькую девочку-проекцию. Предавать ее было бы неправильно. Греховно.

В итоге, Генри пришлось выкручиваться из пелены постоянного необоснованного сексуального желания. Он перенаправлял свою естественную энергию в работу: спасибо хоть за это доктору Бреннеру, его постоянные поручения помогали справляться Генри с либидо; в спорт — с сотерией серьезные физические нагрузки были адски сложны, но мужчина все равно пытался. Это держало тело в необходимой форме; в чтение — после двадцати он стал читать так много, что ночами ему снились отрывки из Шекспира, желтых газет и порнушных романов, перемешанные в одно целое густой массой, представляясь чем-то неясным многообразным и попросту странным. Раньше книги приносил ему доктор Бреннер, вроде как для его образования, но потом этим стал заниматься один из его помощников — и если у Бреннера были хоть какие-то критерии выбора, то ассистент таскал Первому все и помногу. Бульварные романы, эротику, классику, русскую прозу, какие-то справочники, технические руководства и конечно же газеты разной степени паршивости. В голове у Генри было так много ненужной информации, что он боялся в конечном итоге слететь с катушек. А хотя может он уже?

Погрузившись в свои мысли и думая, что ему делать со стояком, Генри не сразу заметил, что Одиннадцать теперь успокоилась и больше не плакала. Она мерно дышала ему в промокшую от слез рубашку, согревая дыханием.

Генри нежданно вспомнил про фонарик в кармане и, ненадолго отстранившись от Одиннадцать, достал его. Мужчина уже привык к темноте — но сейчас хотелось разглядеть собственную девочку лучше. Когда ему еще выпадет такой шанс?

Включил. Комната озарилась непривычным тусклым светом — Первый сощурился, а Одиннадцать сильнее прижалась к мужчине. Так необычно для нее.

Санитар осторожно поставил фонарь основанием на тумбочку так, чтобы он светил в потолок и освещал большую часть комнаты. Одно неловкое движение — и эта незамысловатая конструкция рухнет, лишая их двоих света. Стоило быть аккуратнее.

Одиннадцать решила не интересоваться, где ее друг достал фонарик и почему он просто не включил ночник. С другой стороны она, вероятно, догадывалась и понимала, как мужчина проник к ней через якобы закрытую дверь. Она была крайне умной и смышленой девушкой.

Они просидели в объятиях друг друга достаточно долго, и девушка решила, что пора заканчивать. На удивление это оказалось не так плохо, как она думала — но становилось неловко, особенно учитывая, что она слышала странно-глубокое дыхание ее спутника и его быстро бьющееся сердце. Разумом она не понимала, но душой осознавала, что что-то загадочное происходит с Генри.

— Спасибо, Генри.

Подросток предприняла неловкую попытку отстраниться, но, к ее изумлению, мужчина не позволил ей этого сделать. Он обнял ее крепче за спину и притянул еще чуть ближе к себе.

— Погоди, — Генри хрипло промычал прямо в ее ухо. Девочку прошиб озноб, мурашки хороводом заплясали по телу от ощущения излишней близости.

Иногда мужчины просто не способны справиться со своим вставшим членом. У Первого сейчас была именно такая проблема. Девочка в его руках была такой невинной — такой красивой с этими застывшими слезами на лице — такой, сука, желанной, что Генри не мог просто подняться и уйти. Тем более в ситуации, которая вряд ли сможет подвернуться еще в ближайшее время.

— Одиннадцать, не могла бы ты помочь мне, кое-что сделать для меня, пока у нас есть еще немного времени? Пожалуйста, Одиннадцать, мне действительно нужно, — санитар подрагивал и с трудом подбирал слова, делая меж ними огромные паузы.

Одиннадцать уже давно не была ребенком и словарный запас у нее был более-менее, однако мужчина так и не смог избавиться от привычки разговаривать с ней легкими и незамысловатыми предложениями.

Девушка остолбенела. Ее друг вел себя нелепо, и Одиннадцать искреннее не понимала, что он от нее хотел. Тон у мужчины был откровенно пугающий.

— Нет, Генри, прости. Ты ведешь себя странно, — у Одиннадцать задрожал голос, и сама она вся теперь затряслась.

Девочка не хотела обижать своего единственного друга — но он сам безрассудно учил ее говорить «нет» тогда, когда она чего-то не хочет. Генри говорил тогда шепотом, что ей: «стоит научится уважать и ценить себя, потому что она самый прекрасный и сильный человек на всем белом свете». От таких слов кончики ушей девочки краснели, и она отворачивалась стыдливо от санитара, сдерживающего мягкие усмешки.

Может, если он объяснит ей, чего желает, она передумает и согласится. Но пока санитар молчал и сипло дышал — она не видела его глаз, но почему-то Одиннадцать казалось, что они налиты кровью и теперь смотрят в стену бесцельно. По-звериному. С Генри случилось что-то ненормальное.

Одиннадцать этого не замечала, но Первый злился. Часть его желания перетекла в агрессию, и он сильнее сжал ткань на девичьей сорочке. Он не хотел — не мог причинить боль своей подруге, но сейчас ему так больно от ее отказа, что сдерживаться было трудновато.

Как она посмела отвергнуть его?

Но все же нужно было посмотреть на это с разных сторон — здраво. Санитар сосредоточился — навострился к собственным и чужим ощущениям. Теперь Генри чувствовал страх Одиннадцать — нехорошо. Ему следовало бы поучиться контролировать себя хотя бы частично, чтобы в следующий раз так сильно не пугать подругу.

Нужно попробовать еще разок, лучше — уговаривать Генри умел.

Мужчина успокоил дыхание, волна расслабления прошла по всему телу. Отлично — он отодвинулся от подруги, чтобы она, не дай бог, не почувствовала его эрекцию. Иначе вряд ли у него получится заболтать ее. Ослабил хватку на чужой спине — но не отпустил.

— Извини, — он убрал лицо Одиннадцать от своей груди и теперь с робкой улыбкой посмотрел в ее испуганные глаза, — Я напугал тебя? Мне правда сложно объяснить, чего я хочу, но, — Генри медленно наклонился к ней, мягко прижимаясь лоб к лбу. Так, чтобы ни в коем случае не касаться губами, хотя Одиннадцать все равно восприняла этот невинный жест чересчур, и вся налилась багровым. Уголки губ Генри поползли вверх еще активнее, — Я обещаю, клянусь богом, что не сделаю тебе больно. Не обижу тебя.

Мужчина провел одной рукой по обритой женской голове и продолжил:

— Все будет хорошо.

Одиннадцать стыдливо отстранилась, отвела взгляд — Генри не возражал.

— Ладно, — она прошептала так тихо, что мужчине пришлось напрячься, чтобы услышать.

Генри сыграл на отлично. Теперь она в его власти — пусть и ненадолго, но этого будет достаточно.

Санитар снова пододвинулся к девушке, сильнее сминая уже и без того скомканную простыню, переместил руки теперь на чужие плечи — Одиннадцать сама послушно повернулась к нему, возможно, чтобы что-то спросить, но он не дал ей. Генри наклонился к чужому лицу и, пока Одиннадцать была в замешательстве, осторожно коснулся ее губ своими. Это был легкий, почти невесомый поцелуй, но Одиннадцать все равно отскочила от мужчины, как ошпаренный рак — такая же красная, сбрасывая с себя чужие руки и прижимаясь теперь спиной к стене. Девочка быстро-быстро задышала, подвела руки к собственной груди и поджала коленки. Опустила взгляд на свои теперь серьезно оголенные бедра.

Возможно, Генри стоило разозлиться на нее за такое — он, все-таки, не сделал ничего плохого, просто украл ее первый поцелуй. Но даже так — он был аккуратен, как и обещал, верно? Да и она сама согласилась. Так почему Одиннадцать все еще ломается?