Кирилл выдыхает и упирается лбом в руль, сжимает его ещё сильнее.

Радио почему-то вырубается, может потому что, мотор заглох.

Какой-то момент истины.

Время замирает, даёт прочувствовать, что могло бы произойти.

Стук сердца оглушает.

Кирилл поднимает на меня глаза. Там так много всего, и самая сильная эмоция это страх. Его холодные озёра, сейчас полны боли и раскаянья, и страха. Он вдруг резко поддаётся ко мне, но его тормозит ремень безопасности.

— Блядь! — рычит он, и жмёт на кнопку, и ремень резко сматывается, даря ему свободу. То же самое, он проделывает с моим, и притягивает меня к себе.

Вжимает в себя, моё заледенелое тело. Я ещё в прострации, и отмечаю всё это краем сознания. То как он гладит меня, дышит в макушку, вплетается в мои волосы, окончательно разворошив причёску, и тянется к губам.

Накрывает горячим ртом, сразу ввинчивая свой язык глубоко, вырывая стон, из моего горла, и кажется, оживляя меня этим поцелуем. И чувствуя мой несмелый отзыв, наращивает обороты, сжимая в руках моё тело, всё сильнее прижимая к себе, и совсем лишая кислорода. И я дурею от дозы адреналина, и от нехватки воздуха. Всё плывёт, погружается в сладкое марево, утягивает за собой, в чувственный обморок.

Нас отрезвляет промчавшаяся мимо машина. Она тормозит и сдаёт назад, сигналит. Кирилл с рыком отрывается от меня, и поворачивается к окну, опускает его.

Сквозь туман слышу, и понимаю, что проезжавший мимо мужчина, спрашивает всё ли в порядке и не нужна ли помощь. Видимо мы неплохо впечатались в сугроб, раз создаётся впечатление, что мы в беде.

Да мы почти, что в ней и были.

Кирилл отвечает, что всё в порядке, и благодарит мужчину, тот уезжает.

— Ты как? — спрашивает он, повернувшись ко мне.

— Ещё в шоке, — честно признаюсь я, — от всего.

— Свет, — Кирилл снова подаётся ко мне, забирается руками под шубу, и скользит по спине вниз к талии, прижимает к себе, вжимаясь лицом в мою грудь, и шумно вдыхает мой аромат, — не ведись ты на эту дуру…

Я поморщилась, совершенно не желая говорить сейчас о Кате.

— Кирилл, скажи мне, только одно, — я обхватила его лицо, и подняла, заглядывая в его глаза, — скажи мне, что ты тоже, как и я, нуждаешься во мне. Скажи мне, что ты, не можешь жить без меня. Что любишь, прошу. Ведь из-за этих недомолвок, всё это. Я ведь действительно так думала, что ты разозлишься и отберёшь мальчишек… Я знаю, что обидела тебя своим поведением… Но я ничего не понимаю… Ведь ты же ничего не говоришь мне… — я всматривалась в родные серые глаза, ловила как изменяется выражение его красивого лица, как поджимаются губы.

Он отпускает меня, и выпутывается из своих рук, откидывается на спинку своего сидения, и молчит.

Боже, почему он молчит?

Шквал эмоций чуть ли не сносит меня. Я не вынесу сейчас, если он скажет, что я ему не нужна, или наоборот нужна только для постели.

— Говорить тебе надо, зеленоглазая, — подал он, наконец, свой голос, но так и не повернулся, и я разглядывала его профиль в темноте салона. — Я же всё делаю для тебя, чтобы ты без этих слов глупых, поняла, почувствовала свою значимость для меня.

Моё сердце пропустило удар. Я сжала ладони в кулаки, и постаралась успокоиться, но неровное дыхание вырывалось, и казалось было слышно на всю улицу.

— Я не люблю тебя, — вдруг сказал Кир, и повернулся, наконец, ко мне, а я синхронно отшатнулась от него при этих словах. — Не люблю, — повторил он, словно желая добить, ещё и взглядом своим пригвоздил. — То, что я чувствую к тебе, не описывают эти глупые слова.

— И что же ты чувствуешь? — хрипнула я, всё ещё вжимаясь в дверцу, затравленно глядя на него

— Я хочу, чтобы ты принадлежала только мне. Хочу, чтобы зависела от меня, и никогда даже помыслить не могла о том, чтобы уйти. Хочу запереть тебя в доме, и чтобы не один мужик никогда не смотрел на тебя. Вся твоя красота моя. Все твои улыбки. Все твои слёзы. Твоё тело и твоя душа. Всё моё. Я сделаю всё для тебя, и никогда не отпущу. Ты только моя. Только для меня. Что это, скажи! Любовь? Тогда я люблю тебя!

Я опешила. Сперва, эти жестокие слова, а потом это признание, больше похожее на манию.

— Не это ты хотела услышать, — усмехается Кирилл, — но всё как по заказу, жить без тебя не могу, потребность в тебе пожизненная. Сижу на тебе намертво, ни слезу уже никогда.

Я даже не знала, что сказать. Просто невозможный мужик. Даже в любви признаться нормально не может.

— Свет, ты же уже неплохо меня узнала, изучила. Почему ты сомневаешься? Ты что не видишь, что крепко держишь меня за яйца. Я без тебя и шагу ступить не могу!

— Ну да, — нервно фыркнула я, — это ты меня держишь… И это я без тебя… Дурак ты…

Вдруг внезапно затопило такой обидой, и спазм перехватил горло. Я прижала ладошку к губам, и отвернулась, всхлипнула, не смогла справиться с эмоциями.

— Зеленоглазая, ну чего ты сырость-то разводишь! — Кирилл подался ко мне, но я оттолкнула его.

— Пошёл ты, — снова всхлипнула, — сперва бабы твои, дохнут без тебя, потом чуть не угробил, — ворчала я, остервенело, вытирая щёки от набежавших слёз, — потом нормально в любви признаться не можешь, придурок.

— Не борщи, Света, — зарычал Кирилл, и снова потянулся ко мне.

Но я закрыла лицо руками, уже совершенно не стесняясь своих слёз.

— Ну, всё, — просел его голос до хрипа, — иди ко мне, — и он притянул меня к себе. Бережно и трепетно гладил по волосам, давая мне всласть нарываться.

— Напугал тебя, да, — шептал он, — сам не знаю, что на меня нашло… Теперь не надумала от меня сбежать?

Я рассмеялась сквозь слёзы, и поднял лицо.

— Можно подумать от тебя можно сбежать? — шмыгнула носом.

— Правильно, — тёплая улыбка Кирилла растаяла, лицо стало серьёзным, а пальцы, утиравшие с моих щёк слёзы, жесткими, — нельзя от меня сбежать. Ты моя, только моя.

— А ты?

— А я только твой, — ответил он, и снова склонился и впился в мои губы, смешивая наши вкусы. Его с тонкой ноткой виски, и мой, солёный с привкусом слёз.

В голове, словно стук, чеканили, последние слова «только мой», «только мой».

И я сама сильнее сжимала его в объятиях, пытаясь больше втянуть в это мгновение его тепло, его вкус, аромат. Снова большими глотками, потому что не было насыщения, жажда только росла, аппетит увеличивался. Мир заволокло розовой ватой, пространство вокруг горело и плавилось.

Мой.

Он только мой.

И плевать, что там думает великолепная Аня, да жесткий, да грубый, но мой.

И плевать что кто-то знаком с его фантазией и в курсе его размера.

Он только мой.

И все его фантазии, и размеры, и помыслы. Всё моё, и никому я его не отдам.

Нас снова отвлекает машина, притормозившая рядом.

Кирилл, уже с матом, и, не скрывая своего раздражения, отлепляется от меня и рявкает, в открывающееся окно, что помощь нам не нужна.

— Ты так легко, отказываешься от помощи, словно у нас всё в порядке? — удивляюсь я.

— У нас всё в порядке, — безапелляционно заявляет он, и нажимает кнопку зажигания. Машина послушно заводиться и громкая музыка тут же наполняет салон ритмичными битами.

— Или ещё не всё выяснили? — делает он звук тише.

— Не трогай Катю, — морщусь я.

— Зеленоглазая, давай я сам буду решать, профпригодность своих кадров, — тут же отрезал Кирилл, наконец, выехав из сугроба.

— Кирилл…

— Закрыли тему, — отрезал Кир, и поняла, что не продавлю здесь свою позицию, замолчала.

— Я дам ей хорошие рекомендации, — роняет он, видя мой нахмуренный вид.

Ну что ж я сделала, всё что смогла.

Мы снова едем. Теперь уже без бешеной скорости и музыки. Той же дорогой возвращаемся назад.

Когда я хочу спросить куда мы, звонит мой телефон. На дисплее высвечивается тётушка, и я спешу принять её вызов, сразу предполагая худшее. Но оказывается что всё наоборот. Мой ангел спит, и Андрей тоже уже не в силах бороться со сном, тоже уснул, и тётушка, предупреждает, чтобы мы не спешили, и были осторожны, когда придём.