– А как раньше лечили? – Марков призадумался. – В старые времена. До Потряса. Вернее… Задолго до Потряса.

– Не знаю. Всякими отварами. Отец не рассказывал, – Юлька вздохнула. – Но щас под снегом уже ничего не растет. Только иголки на елках, да шишки.

– Да и хрен с этим балбесом. Завтра будет вече. Мы решим, как поступить.

– Может, обозы приедут? – спросила Юлька с надеждой ребенка в глазах. – Обозчики. Они ведь не забыли про нас?

– Не должны, – Марков погладил жену по голове и посмотрел на белые облака, медленно раздираемые ветрами на части. – Это же торгаши, своего не упустят. Но с обозами точно что-то случилось. Видимо, в Шахтах какие-то проблемы, раз не посылают людей к нам.

– Когда это закончится? – печально спросила Юлька, зная, что Марков не найдет подходящего ответа. – Эти непонятки… Боже, почему все не может быть… Быть просто.

Жена бросила тоскливый взгляд на пустые полки и закрыла дверь сарайчика.

– Можно и открытой оставить, воровать нечего. – Она утерла слезы и посмотрела в сторону площади, где вскоре состоится судьбоносное собрание. – Нужно предупредить людей, чтобы вели себя очень осторожно, не ввязывались в передряги…

– Тогда они навредят себе еще больше. Чем больше учишь, тем глупее становятся, – здраво рассудил Марков. – Скажешь им, что ночью выходить крайне опасно, так они все повалят на улицу.

– Ты прав, – тихо проговорила Юлька, смотря себе под ноги. – Хочу надеяться на лучшее. Но так сложно держаться.

– Будет ночь, будет пища, – сказал Марков, усмехнувшись. – Мы разберемся. Щас хочу прогуляться до столовки, посижу, перекушу…

– Ой, я ведь совсем ничего не приготовила, я… – затараторила было Юлька, но муж ее успокоил.

– Все хорошо. Правда. Я хотел с Митричем поговорить еще. Заодно у Бобрихи разузнаю, че случилось.

– Нет-нет, пожалуйста, не надо! – взмолилась Юлька. – Давай мы как-нибудь по-другому…

– Я не буду ни на кого давить, хорошо? Просто спрошу.

Юлька ответила едва заметным кивком и пошла обратно на работу. Пока пара брела по сугробам к лекарне, никто и слова не проронил. Каждый думал о своем, но оба прекрасно понимали, что если ничего не предпринять, то деревня погрузится в хаос. Несмотря на бурю, которая надвигалась, Марков поймал себя на мысли, что беда поможет супругам сблизиться. Он желал выговориться, наладить отношения, которых толком никогда не было. Да, на пороге и правда стояла беда, но охотник верил, что вместе с Юлькой они переживут любую напасть.

Марков проводил Юльку до больницы и спросил на прощанье:

– Как ты будешь выкручиваться с Сенькой?

– Че делать, ступню сечь, – холодно ответила жена. – Я не могу его отпустить. У меня нет выбора. За нас порешала жизнь, сука этакая.

Марков посмотрел на Юлю. Впервые кто-то снял у него с его языка нужные мысли, терзавшие охотника долгие зимы. Она смогла за пару слов выразить все тревоги мужа, горевшего под гнетом оголтелого разума. Фраза, брошенная вскользь, будто вернула Маркова на землю. Он оказался в Речном – здесь и сейчас. Юлия в одно мгновение выдернула Маркова из тисков непонимания и тревоги, поставила на ноги и дала пощечину. Хотя она точно не поняла, что сотворила. Глаза ее были полны скорби и неуверенности. Марков обнял ее и искренне прошептал:

– Спасибо.

Юлька, привыкшая к хладнокровию мужа, не оценила благодарностей. Она вновь отдалилась, а Марков обреченно ослабил объятия. Жена неприметно улыбнулась на прощанье, и охотник проводил ее взглядом, пока она поднималась по лестнице. Он хотел сделать что-то, изменить ситуацию к лучшему, но мозолистые руки будто кто-то связал невидимыми путами. Они сковали волю к сопротивлению десять зим назад, и Марков не мог ничего поделать с добровольным заточением в северной тюрьме под открытым небом. В последний раз, когда он пытался помочь людям, это обернулось позором, смертью и отчаянием на всю оставшуюся жизнь. Марков опустил голову, печально вздохнул и нехотя поплелся в столовую. Ему предстоял серьезный разговор с Митричем, старым лесорубом-пьяницей, чья кровь по воле случая продолжала течь у Маркова в жилах.

Марков отворил широкую дверь и вошел в теплое заведении Бобрихи, которым восхищались даже в Шахтах. Столовая, набитая людьми что бочка рыбой, была единственным двухэтажным зданием в Речном. Первый ярус предназначался для посиделок – плотник Ромин, пару лет назад умерший от старости, соорудил сидячие и стоячие места, чтобы в столовую Феклы могло набиться больше народу. По левую руку расположился длинный стол, за которым рассаживались одиночки. За стойкой находился бар с множеством полок, тут шефствовал тощий Вова, прозванный Митричем Шепталой – кассир и разносчик еды. Скользкий мужичок отвратительно семенил ногами, лавируя между столами, и это не прибавляло ему обаятельности. Позади стойки находились выходы на кухню, где трудились пять кухарок, и в подсобку, в которой Шептала, обслюнявив костлявые пальцы, считал денежки и прятался от нападок опьяневших гостей. По правую руку от входа разместили широкую полукруглую сцену, занимавшую немало полезного пространства. Раньше здесь на потеху неискушенной публике Речного выступали неумелые артисты из Шахт, но после исчезновения обозчиков неуклюжий бревенчатый помост опустел. В прежние времена второй этаж служил жильем для Степановича, бывшего хозяина заведения, которого Марков не застал. После его ухода в странное путешествие на север за сокровищами, Бобриха стала заправлять столовой в отсутствие Степановича, но оставленная у руля женщина умело прибрала к рукам доходное дело. А хозяин так и не вернулся. Вообще, поговаривали, каких-то хитрых задатков в барышне отродясь не было. Она однажды пришла из Ленинского, и какой-то болтун пустил слух, что молодая на тот момент дама работала в знаменитом публичном доме, куда ее добрый муженек сдавал в аренду. Да, слабо верится, что столь униженный жизнью человек сможет дорасти до главы деревни, однако Бобриха вопреки домыслам сумела показать, кто в Речном хозяин. Управляя столовой, она вывела торговлю на небывалую высоту: проводила ярмарки, заманивала обозчиков хорошим товаром, чтобы содержать ополчение, обложила небольшим налогом местных производителей, что злило Митрича, который после пропажи торгашей не платил ей мзду. С той поры к ней привязался Совком и Карабин, который был обычным рыбаком. Оба крутились возле нее, хоть все были уже далеко не подростки. Она играла дураками и часто сталкивала мужиков лбами, по известным лишь ей причинам. После смерти Совкома на одном вече ее единогласно избрали новой главой, и вскоре со второго этажа столовки она быстро переехала в новую бревенчатую избу.

Шагнув за порог и вдохнув запах рыбной похлебки вперемешку с потными парами присутствующих, охотник первым делом увидал Митрича в окружении большой компании. Веселящиеся люди сгрудились вокруг крохотного стула, на котором прямо в валенках стоял жилистый старик с изувеченным лицом. Глаза Митрича сильно опухли, под ними горели яркие фиолетовые фонари. Физиономия лесоруба после избиения заметно раздулась и стала походить на неказистую картофелину. Ссадины и ушибы выглядели страшно, однако Митричу было плевать на них. Взбудораженный лесоруб громко говорил о натуральном обмене между деревнями почившего Союза Пяти и так яро размахивал бутылкой, что алкоголь разбрызгивался в разные стороны. Мужик сильно гнусавил из-за перебитого носа, и речи его звучали вымученно, однако это не мешало старику много материться и смеяться. Слушать на трезвую голову подобные нравоучения задача не из легких, и Марков пожалел, что вообще пришел к Фекле.

Шум и гам сопровождали посиделки лесоруба постоянно, но сегодня обожатели разбогатевшего мужика как с цепи сорвались. Сгрудившись вокруг Митрича, народ скандировал агрессивные лозунги, стучал кружками и пел развратные песни, полные намеков на греховное неравнодушие Бобрихи к кобелю, живущему снаружи. С момента ухода Маркова в лес за оленем «политический кружок» лесоруба заметно вырос, и это сильно пугало. Пару недель назад лишь пара-тройка тунеядцев крутилась вокруг старика, теперь же хриплые и наивные речи Митрича слушала целая улица. Марков боялся представить, насколько прибавится последователей после завтрашнего вече. Среди собравшихся Марков приметил Тесака – мясника, живущего у ворот, Сифу, соседа по дому, вчерашнего Юрца и даже Фильку из ополчения, что затесался в компанию назло Карабину. Были тут и барышни – Евлампия, жена Федьки Хромого, охотница Мариша, что валила зверя не хуже Маркова, Юнона, женщина под сорок зим, с угольно-черными бровями, последняя из рожавших в Речном на памяти офицера.