– Хоспаде… – неизвестный подал голос. – Миша, ты, что ле? Скока тебя-та здеся не видать было? Ночи три, небось, шатался! Тут столько случилось, не поверишь! А дым-то, дым видел? Грят, Ленинское в огне!

– Не сейчас, – запыхтел Марков, продолжая тянуть вожжи.

Навстречу зверолову шел Юрка, сосед. Его хибарка расположилась прямо напротив Юлькиной избы, между Сифой и Митричем. Неплохой рыбак, кстати. Конечно, больше всего ему нравилось на Реке пьянствовать, а не рыбу удить. Но даже приходя обратно вусмерть бухим, Юрка приносил приличный улов сварливой матушке, что вечно изводила сына за бобыльство. С матерью он почти не говорил, но вне дома болтливости ему было не занимать. Марков молил безвестных богов, чтобы ходячая облысевшая трещотка не закрутилась в надоедливом танце разговора. Охотник тихо поздоровался с соседом, надеясь, что Юрка пройдет мимо, ибо рыболов до хрипоты в горле сетовал, что мамка не так заштопала отцовский невод и вся рыба разбежалась прочь.

– Ты хоть это… Свисти, что ле, покуда идешь по лесу. Едрить, испугал меня до усрачки! А я опять потерял псину проклятую. Удрал, блохастый. Не видал?

– Днем кто-то выл в лесу. Вроде не волк. Твой?

– Не, вечером сбежал.

– Ладно. Бывай, Юрец, – Марков махнул рыболову рукой и пополз вниз по склону.

– Давай… Го-оодь! Миша! А че это у тебя такое? Диво! Олень?! – плешивый прихлопнул в ладоши. – Самый олень! Тю! Говорили же, что тут олень бродит! – он взмахнул руками, и Марков понял, что еще пару слов, и Юрку будет не остановить. – Ну, Марков, ну сукин сын! Ты…

– А как пес сбегает у тебя постоянно?

– Да в щель пролазит, которая рядом с нашим забором. Я постоянно эту дырень латаю, а эта сволочь ее ломает. Тут Карабин увидел меня, прогнал, мудак усатый. А у меня псина, знаешь ле, убегает! Всем похрен!

Марков хмыкнул и пошел дальше, а Юра позади громко звал: «Клык! Клы-ы-ык!» Его зов с каждым шагом становился все дальше, а значит, охотник приближался к Речному. Можно было выдохнуть, ведь скоро покажутся огни на воротах, а за ними – теплый кров и уставшая жена. Издали Речное казалось таким спокойным, но даже оплот тишины и умиротворения мог в одночасье превратиться в кошмар наяву. Уста Митрича много ведали о взлете и падении пяти поселений – отголоска старой партии, о существовании которой могли поведать лишь пыльные книги на полках захудалых изб да маразматические воспоминания дряхлых стариков, потерявшихся в глубинах фантазий. Бывший партиец Иванн, прадед Юльки, оставил некогда богатый город и основал с товарищами на двух противоположных берегах Реки пять деревень. На левом – Ленинское и Лесное, на правом – Речное, Новое и Прибрежное. Управлялись поселения единым собранием, прозванным Союзом Пяти Деревень. Деревни активно друг с другом торговали, ширились и копили природные богатства: пушнину, древесину, мясо, рыбу. Но люди не всегда жили сыто. Как-то раз одна зима выдалась жутко холодной, что вызвало сильный голод в деревнях – в те годы погибла семья Митрича – но по воле случая на север пришли обозчики, что помогли пережить тяжелые времена. Однако Союз Пяти, когда его обнаружили Шахты, начал разваливаться, в ход пошли заискивания с торгашами, охота за марками, что в итоге привело к войне. Дело в том, что Шахты часто посещали левый берег, а для переправы на правый приходилось тратить очень много сил. Шпиль, дед Юльки и на тот момент глава Речного, на общих собраниях не раз просил объединить усилия, дабы построить мост через Реку, но левые отказались, не желая видеть в соседях конкурента. Глава Речного был оскорблен не только равнодушием Шахт к проблеме, но и вечными посягательствами на промысловые участки Речного выше по течению, где хорошо ловилась рыба. Бывшие товарищи заставили прибрежье сетями, глушили водных обитателей взрывчаткой, которую продавали обозчики. Левый берег, что славился лесными угодьями, хотел забрать и ловлю рыбы, и охоту. Глава Речного решил действовать радикально. Шпиль взял в плен рыбаков из Ленинского и проезжавших случайных обозчиков, после началась стремительная как ночная вьюга Война Пяти Деревень. В итоге Новое и Прибрежное лежали в руинах, а Речное едва устояло перед ватагой хорошо вооруженных бойцов с левого берега. Никто не скрывал, что Шахты вмешивались в бои – посылали солдат и оружие, с целью навязать условия перемирия. Как бы то ни было, правые оказались повержены. Ленинское и Лесное потребовали казни Шпиля, но им выдали только его бездыханное тело. Шахты, выступая третьей стороной в переговорах, одним из условий постройки моста и продолжения торговли под страхом блокады запретили натуральный обмен между деревнями. Союз Пяти оказался не у дел, но в истерзанное осадой Речное, полное беженцев из разрушенных поселков, рекой хлынули необходимые товары.

Пройдя немного, охотник увидел освещенные ворота, которые были чуть выше его роста. А за воротами мирно спали люди, спрятавшись в деревянных избах. Едва охотник пересечет черту поселения, как окажется под невидимым куполом спокойствия, что оберегал людей от посторонних мыслей о крови, пролитой на северной земле. Марков никогда не считал поселок своим новым домом, но сейчас был рад оказаться под защитой крепких стен, возведенных в незапамятные времена.

Пара десятков шагов, и вот зверолов приблизился к укреплению.

Сейчас начнется…

– Стой! – послышался крик откуда-то из темноты. – Кто идет?

Как обычно, меня заметили у самых ворот. Как Карабин их ставит на караул, если они дальше носа не видят?

– Федя, я это. Отворяй, устал очень, – Марков нервно выдавил из себя хриплые слова.

– О, Миша, – голос стал намного дружелюбней, – мы думали, ты сдох в лесу. Поймал кого-нибудь?

– Открывай, Федь.

– Ясен пень, счас открою! – с этими словами Федя удалился. – Ты Юрку видел? Дурак опять бухой выполз искать свою псину.

Марков промолчал. Он не хотел более говорить – свинцовые ноги отнимали последние крупицы сил. Марков хотел поскорей промотать унылые моменты до прихода домой. Мысли его наполнились низменными фантазиями – зверолов мечтал лишь о кровати да сытом брюхе. Ворота захрустели и медленно распахнулись – Маркову пришлось немного отойти в сторону, чтобы его не задели вместе с добычей. Ворота чуть раскрылись, и из мрака показалось двое людей, что изо всех сил толкали бревенчатые створки. Один из них – Бубел, а второго Марков не сразу узнал. Дождавшись, пока освободится путь, Марков, словно каторжник из совкового лагеря, потащил добычу в глубь сонного поселения

– Вот это цаца! – Бубел присвистнул. – Я проиграл, Мишань. Завтра с меня марки. Такую байду тащить по лесу. Во силы-то!

Может, отобью рога. Сколько он там мне хотел дать? Тысячу? Смешно.

– Я забыл про спор, – сухо ответил Марков. – Оставь себе, а то будешь всю жизнь рассчитываться.

Бубел усмехнулся. Конечно, он не собирался ничего отдавать – у кого нынче деньги есть, тем более у нищего караульного? Мужикам хотелось поболтать, но Марков растворился в темноте, не проронив ни слова. Завтра начнется новый виток унылого круга жизни, и Маркову нужно успеть набраться сил, чтобы пережить еще один тоскливый до безобразия день.

Марков спал плохо. Накопившаяся усталость должна была сморить, как крепкая сивуха, но охотник всю ночь дремал урывками и много возился, не в силах провалиться в глубокий сон. Он старался шевелиться тихо, чтобы не тревожить супругу, однако телодвижения, совершаемые в пылу мучительной бессонницы, вновь и вновь возвращали Юлию из мира грез обратно в потную постель. Темнота казалось вечной, и когда во дворах захрипели петухи, Юля, перекрестившись, выскочила из-под одеяла и устремилась прочь, в долгожданную прохладу не топленной избы. Семейное ложе опустело, и Марков почувствовал неимоверное облегчение. Конечно, плохо так думать про жену, но охотник был готов на любые подлости, лишь бы поспать в одиночестве. Разумеется, после такой ночи Юля не выспалась, но она нашла в себе силы простить охотника за мучительное состояние. Она с теплотой обернулась к Маркову, в надежде, что муж смотрит вдогонку понимающим взглядом. Только чуда не случилось – супруг лежал с полуоткрытым ртом и тяжело дышал носом. Пожелтевшее одеяло оголило грудь, усеянную отвратительными розовыми шрамами. Жена печально вздохнула, надела холодные вязаные тапочки и отправилась к шкафу. За ней вереницей потянулись следы на пыльном полу. Юля сняла износившуюся ночнушку, и тут случайно коснулась взглядом зеркала. Она предстала в отражении совершенно нагой – лишь мурашки покрывали ее атласное тело. Нахмурившись, Юля осмотрела плавные изгибы бедер, талии и груди, искренне возмутившись, что Марков перестал ее желать. Их постельная жизнь уже давным-давно закончилась, и Юля не понимала, что же мешало мужу крепко взять жену за волосы и, воспользовавшись женской беспомощностью, овладеть в постели, под свист сурового северного ветра на улице. Молодая особа вертелась как волчок, разглядывая стройное тело, способное взбудоражить любого мужчину, трогала груди, круглые и подтянутые. Затем Юля повернулась к зеркалу спиной и слегка оттопырила бедра. Вдоволь насмотревшись, девчонка игриво юркнула в темно-синий сарафан и тут же преобразилась в кроткую женщину, которой неведомы развратные желания. Расчесав темно-русые пряди, жена Маркова заплела гриву в хвост и вновь подошла к зеркалу. Несмотря на затяжную печаль, лицо Юли сияло и дышало красотой, хотя года скоро перевалят за третий десяток.