Закрываю глаза. Мне плевать на всех. Мне хорошо.

– Теперь порядок, Варька. Теперь порядок.

Мир, желания. И тайны. Души. Пламя. Мотыльки.

Какая польза от слов, если за ними ничего не стоит?

© Реквием по мечте

– Что за странная улыбка?

Я не верю своим глазам, но верю сердцу, которое бьётся в бешенном ритме – так, по старой доброй привычке оно реагирует на присутствие Звягина. Он совсем не изменился. Светлые волосы, высокие и угловатые скулы, хитрая ухмылка, которая всегда раздражала и в то же время была волнующей. И, конечно же, льдинки. Его глаза – мутные льдинки. Они источали холод, но сейчас приветливо грели.

– Ты пугаешь меня, Тарасова. Может, скажешь хоть что-нибудь?

Дураку не объяснить, что горло сдавило так, что едва сдерживаю слёзы, надрывный крик и остаюсь в сознании, ведь успела поверить в то, что больше никогда не услышу его голоса. Иначе говоря, вернулась из комы. Такой затяжной и беспросветной. Но теперь меня преследует тягучий страх, что он может исчезнуть, подразнить и оставить, как делал это прежде. Оттого и скованность. Оттого и немота.

– Знаю, знаю, видеть рада. Вон, как хвостиком виляешь, – улыбаясь, шутит Витя. – Статуэтка из тебя потрясная, да только функций маловато. Признаться, это напрягает.

Прохожие уже успели потерять к нам интерес. Наше феерическое падение на асфальт сравнилось с дурачеством. Людям не понять, что именно сейчас я балансирую на грани жизни и смерти. Кто бы мог подумать, что так сильно скучала по нему?

– Мне время нужно, Звягин. Немного времени, чтобы проснуться, – себя не слыша, оправдываюсь я. – Разве ты не понимаешь?

Его дыхание сбивчивое, как и моё.

– Понимаю. Ещё как понимаю. Но если мы потратим драгоценные секунды на ступор и дурацкие расспросы, то на главное совсем не ничего останется, – неоднозначно заявляет он, а потом протягивает руку. – Пойдём, поэтесса, прогуляемся.

Порываюсь и не раздумывая беру его за руку, но тут же осекаюсь.

– А как же Гена? Концерт? Кирилл? Мы не можем так взять и уйти.

Витя крепче сжимает мои пальцы и кривит лицо.

– Концерт? Кирилл? Ты перечисляешь список маловажных вещей? Мне плевать на них, Варя. Даже на того Гену, чёрт возьми, всё равно. Ты в привычном образе матушки, я понял, но разве сейчас это важно? Ты или идёшь со мной, или остаёшься ублажать немощных. Решай.

Я успела отвыкнуть от его грубости. Мне обидно и неприятно. Без того затуманенный разум толкает на сумасбродный поступок: включаю неуместную гордость.

– Явился, как снег на голову и принялся мне указывать? – вырываю руку и вскидываю подбородком. – Спешу тебя обрадовать, но у меня появилось своё мнение, Звягин. Хоть раз прояви уважение и посчитайся с ним, – с наиумнейшей физиономией я утопаю в собственном полоумие.

Рассмеявшись, Звягин дёргает плечом.

– Ну тогда счастливо, – прощается и невозмутимо шагает в сторону остановки. Уходит. Уверенно. Всё дальше и дальше.

Меня обжигает едкая злость. Щеки горят, будто бы мне залепили пощёчину. И только спустя резиновые секунды приходит сносное осмысление, что я натворила.

Бегу вслед за Витей по скользкой дорожке из гордыни и самоуважения. Равняюсь с парнем, но занятый ожиданием маршрутки, он будто бы меня не замечает или попросту делает вид. И только когда захожусь в показательном кашле, он оборачивается. Смеётся. Скалится.

– Вот те на! Как быстро ты передумала! Речь про мнение была не твоей, так?

– Ещё чего! Я – свободный человек, делаю то, что захочу. Мне захотелось прогуляться, а ты здесь не причём.

Витя давится смешком, но принимает шаткий довод.

– Как скажешь, поэтесса. Как скажешь…

Ярко-жёлтый, украшенный ржавыми дырами трамвай, останавливается перед нами и со скрипом разводит двери. Витя делает шаг. Я поспеваю за ним.

– Решила прокатиться? – искрит глазами он.

– Я часто так делаю. Не ищи здесь подвоха, всего лишь пустое совпадение.

– Что ж, тогда прошу, – парень выставляет ладонь, пропуская меня вперёд.

Я прохожусь глазами по полупустому салону, разукрашенным лилово-розовым закатом, и занимаю свободную лавочку – единственную, где могли бы уместиться двое. Но Звягин поступает по-своему и становится соседом для двух престарелых кошатниц, на руках которых ластятся два пушистых комочка.

Сволочь. Гад. Подонок.

– Не помешаю, дамы?

– Что ты, сынок! Присаживайся! Нам веселее будет!

Отвернувшись к окну, я умудряюсь украдкой следить за происходящим.

– Можно погладить? – спрашивает он и тянется к шоколадного окраса британке, но та быстро приструнивает наглеца и оставляет на запястье несколько кровавых царапин. – Вот вредина мохнатая! Где её манеры?

– Это дед её разбаловал, – причитает одна из старушек. – Теперь Матильда за хозяйку в доме. Обои портит, в тапки гадит, а он всё нахваливает. Я от шерсти её задыхаюсь, а у этой хвост трубой. Такая важная, высокомерная, аж тошно.

– Знаем мы таких, – хмыкнувши, подмигивает Витя, – с самомнением.

Прячу глаза и закусываю губу, чтобы не выдать растущую улыбку.

– А сейчас так вообще, – ворчливо продолжает старушка, – орёт ночами, бесится, кота её подавай. Оттого и дикая, шалава.

Из горла вырывается смешок, я прикрываю рот ладонью.

– Пфф, – демонстративно издаёт Звягин, – нужна она коту, такая бешенная.

Придурок продолжает сверлить меня насмешливым взглядом.

– Вот и я, сынок, говорю. Сейчас в больничку приедем и все хотелки отрежем.

– А может, шанс ей дать? Вдруг, исправится?

Звягин прям-таки светится милосердием. Всё исправить меня пытается.

– Бесполезно, милый. Всё что вложено уже не выскребать. Тут или принимаешь, или другому отдаёшь. Или любишь, или оставляешь.

Старушка сама того не понимает, как буровит душу словами. Нахожу в себе силы и обращаюсь к Вите. Тот смотрит жадно, но в тоже время мягко.

– Другому не отдам, обломается, – сухо отрезает он.

Отворачиваюсь к окну, захожусь в мечтательной улыбке и наслаждаюсь звуками поющих рельс. Трамвай всё дальше уносит меня от ребцентра, но едва ли теперь это имеет значение. За окном гуляют пары с детьми, прохожие спешат с работы, женщины торгуют сладкой ватой и мороженым, а я безустанно прокручиваю в голове его слова. Они греют. Уносят в небеса. Поближе к звёздам.

«Другому не отдам…» Не отдаст.

Лёд попадает за шиворот, когда я вижу Звягина по ту сторону окна. Мерзавец машет мне рукой, а я, очнувшись, не успеваю покинуть трамвай. Машина трогается. Показав придурку средний палец, с трудом сдерживаю жгучие слёзы. Сосчитать сложно, сколько раз за сегодня я успела испытать крылатую радость и затаить обиду. Его признания и глумления – как болевой, контрастный душ.

Издеватель. Гадина. Паршивец.

Покидаю трамвай на следующей остановке, но не спешу возвращаться обратно. Уныло прогуливаюсь вдоль реки Десна, шоркая босоножками по бетонной плитке, треснувшей от жаркого солнца. С сумерками приходит пущая грусть. Я будто бы сплю, но не желаю просыпаться. Мой сон полярный, но лучше чем реальность.

Устав от бесполезной ходьбы, я останавливаюсь у чугунных перил и вглядываюсь в чёрную гладь умиротворенной реки. Там огни высоких фонарей, там моя печаль. Желаемое, оно всегда неуловимое. Только дразнит и снова растворяется. Звягин знает толк в подобных играх, но стоит ли сейчас играть?

– Простите, вы мешаете движению, – звучит задорный голос, и я поднимаю голову. – Не заставляйте перепрыгивать, манёвр может быть опасным.

Забравшись на высокий бортик и разведя руки в сторону для равновесия, стоит Витя, будто цирковых выкрутасов на сцене ему было недостаточно. Его появление не стало большой неожиданностью, в глубине души я верила в его порядочность. Но эти его выходки, они отнимают возможность полностью расслабиться.