Почему она так смотрит? Почему?

– Долгие годы я жила в выдуманном мире, где сочиняла стихи, наполнялась вдохновением и не знала проблем, но в какой-то момент мне пришлось столкнуться с реальностью, – сухая подводка не внесла интриги, лишь усугубила положение. – В реальной жизни ты не пользуешься авторитетом у одноклассников, твои родители подают на развод, травмируя и без того шаткую психику, младшая сестра в свои годы добилась большего, чем ты за всю свою жизнь, виды на будущее остаются несбыточными мечтами, а первая любовь становится тем навесным замком, что закрывает тебя в клетке проблем и бездарности, – подбираю ртом воздух, – и ты ломаешься.

Невидимое лассо затягивается на шее присутствующих – я добилась коннекта. Сонные парни отрываются от потолка и обращаются ко мне, остальные ёрзают стульями по деревянному полу – подвигаются ближе. Сама аристократка забывает про манеры: закидывает ногу на ногу, кладёт свой острый подбородок на руку, щурится, но слушает. И только тучная особа напрягается всем телом, громко сопит, обжигая мою тонкую кожу раскалённым дыханием недоверия. Она явно что-то знает.

«Наглая симулянтка! Притворщица! Сожрать с костями! Четвертовать!» – кричит её голодный, налитый бычьей кровью, взор.

Мне ничего не остаётся как невозмутимо продолжать монолог и изредка прочищать горло от нагретых гвоздей.

– Однажды я встретила парня, который знал о героине больше, чем я о рифмах. К тому времени моя жизнь походила на серую, не подлежащую моделированию, массу, поэтому я решила попробовать. Достать первую дозу труда не составило, в интернете подобных предложений немерено. Мне хотелось выделятся, быть особенной, возвратить прежнее вдохновение, – откашлявшись, я возвращаю себе убедительный вид. – Едва ли наркотики могли помочь мне в этом, но я подсела. Лучший друг – героин ­– обещал подарить неземную радость, прекрасные сны, независимость и свободу от проблем. Впрочем, так и случилось. Наша дружба затянулась на долгих пять лет.

Поправив очки, преподаватель биологии начинает загибать пальцы и неразборчиво бормотать себе под нос. Неужели сбилась со счёту?

– Первая моя интоксикация случилась во время прогулки с младшенькой…

– Обработка помещения! Не пугаться! – орёт горбатая техничка, волоча за собой канистру с распылителем. – Пары не вдыхать! Кайф не ловить! – противно смеётся.

Большая часть зависимых отвлекаются на старуху и нервно вздыхают. Все, кроме пышечки. Она катает в зубах шариковую ручку, а я слышу хруст пластмассового колпачка и невольно вздрагиваю.

Почему она так смотрит? Ей не надоело? Кто выпустил орангутанга из клетки?

От средств дезинфекции воздух в помещении становится кислым. Химические пары разъедают глаза. Ощущение дискомфорта только усиливается, отчего я спешу закончить рассказ. Какой чёрт меня дёрнул пойти на это?

– Когда мой отец узнал о зависимости, то сразу же отвёз меня в ближайший монастырь, но я сбежала. Потом сбежала из клиники. Из второй. Из третьей. Так повторялось много раз. Тогда отец выгнал меня из дома. Только сейчас я понимаю, почему он так сделал, – дурацкая улыбка всё шире и шире. – Я ненавидела его, чувствовала себя ужасно, будто меня предали, хотя он сделал это не из ненависти…

– Моя мать поступила аналогично, – всхлипнув, вставляет мужчина, над головой которого кружит упитанная муха. – Оказавшись на улице, я впервые понял, что потерял. У меня была отличная семья, прибыльная работа, друзья, а теперь я собираю мелочь у входа в биотуалет, а никто и знаться со мной не желает.

Громкие аплодисменты отпугивают муху и разрежают обстановку.

– Поэтому мы здесь, – ласково отвечаю я, разбирая буквы на потёртом бейджике. – Ты справишься с зависимостью, Борис. Мы все справимся.

– А как справилась ты? – моргает напряжно, будто сломался.

Секундная стрелка часов зацикливается на полудне. Пустые мешки под глазами аристократки натягиваются в любопытстве. Подросток разевает рот так, что мне виден густой белый налёт на его языке. И только громадная масса недоверия, на губы которой попали сливовые чернила, старательно пережёвывает китайский пластик. Мне страшно, но я улыбаюсь. Пора заканчивать спектакль. Пора.

– Ещё не справилась, но я на верном пути, – в горле жжёт всё сильнее, словно я проглотила улей с бешеными пчёлами. – Четвёртый месяц я нахожусь в трезвости. Вы подумаете, что это успех, но это очень мало. Чтобы получить пользу от реабилитации нужны годы, не меньше. И если вы решили, что чисты и готовы вернуться к прежней жизни, то хорошо подумайте. Какова вероятность, что вас соблазнит старый друг или сосед? Что кто-то испортит вам настроение, в стенах дома будет слишком одиноко или симптомы ломки дадут о себе знать в первый пасмурный день? Правильно, огромная. Сейчас мы слишком уязвимы. Давайте останемся и поддержим друг друга. Только вместе мы пройдём этот сложный путь. Только так сможем полной грудью вдохнуть и жизнь счастливую вернуть.

Монолог заканчивается ярким призывом. Они восторженно ликуют и аплодируют, а я радуюсь вернувшейся рифме. Вдохнуть – путь – вернуть, – не самая сложная комбинация, но я только начала. Толстуха проглатывает осколки и буквально расплющивает воздух в потных ладонях. Она поверила. Это успех.

– Увидимся завтра. Тогда я расскажу всё подробнее, а вы поделитесь своими историями. Подгадаем время после уборки помещения, чтобы боле не прерываться.

Перед тем как удалиться вспоминаю о главном:

– Ах, да… Я забыла представиться, – крепче сжимаю в руках блокнотик и улыбаюсь так, что чувствую ноющую боль в скулах. – Меня зовут Варя. И я – наркоманка.

Почему они так смотрят? Пусть смотрят.

Здесь, в небольшом здании частного реабилитационного центра «Твой шанс», занавешенным строительными лесами и дешёвой рекламой жриц любви, я уже как месяц прохожу учебную практику, хоть и учусь на редактора. Приходится много работать – убирать стационар, помогать с бумагами, угождать прихотям вредной кастелянши, суетится в столовой – делать всё то, что ленятся другие. Но выбирать не приходится, ибо эти условия были главным пропускным билетиком. Не каждый начальник позволит расхаживать по кабинетам, предвзято наблюдая за больными раком, страдающих туберкулёзом, инфицированными ВИЧ, наркоманами и алкоголиками. Тем более, если ты поехавшая головой студентка с размазанными по слюнявчику амбициями. Нынешний предприниматель – Гена – оказался крайне сердобольной личностью, отчего терпит мои выходки на протяжении нескольких недель.

Но сегодня что-то пошло не так. Почему он так кричит? Почему?

– Тарасова! Ко мне в кабинет! Срочно!

Мне казалось, что я могу смогу встать на ноги, получить хорошее образование, стать лучшей на курсе, обрести любовь в сердце и отпустить прошлое, но этого не случилось. Учёба не клеилась, отношения с парнями плавно перетекали в дружеские, домашних злила моя меланхоличность, звонили всё реже, а главная отрада – стихи – превратились в нечто непосильное. Я буквально утратила душу. Стала пустой, как сердце моей матери. И только здесь я получаю нужный прилив эмоции, как когда-то получала от человека с секретом.

– Я уволю тебя, Варя, к чёртовой матери! Пойдёшь раздавать пирожки в закусочной! Сейчас же появись мне на глаза, дрянная ты девка!

Уязвимые люди действую на меня по-особенному: меня вдохновляет их внутренняя борьба и трогают безмолвные слёзы. Быть может кощунственно, но только так я могу оставаться на поверхности и не тонуть в вязком омуте депрессии. К огромному сожалению, Гена на разделяет моё пристрастие и теперь грозится увольнением.

– Тарасова, твою мать! Где ты?!

Переступив порог кабинета директора, я утыкаюсь острыми лопатками в стену и морщусь от боли. Огромные ручищи толстухи вдавили мои плечи в гипсокартон и не дают двинуться с места. Она дышит, а я – нет. Она довольна, а я – нет.

– Отпусти её, Жанна, – слышится из-за массивной спины, обширность которой стёрла горизонт. – Спасибо, что подсказала. Теперь можешь идти. Не забудь про ингаляцию. И Валуевой напомни. Её страшный кашель слышен в аудитории для медитации. Я не собираюсь обшивать стены поролоном из-за её безответственности. Иди.