– Нет! Я не хочу этого! Да как ты смеешь?

– Прекрати истерику! Это неприлично!

– Да пошли вы!

Все летит к чертям. Варя подрывается со стула и вылетает в подъезд. Татьяна устало вздыхает и возвращается ко мне, будто сыта по горло подобными выходками.

– Знаешь, Витя, потом она поймет, что так будет лучше. Варя не понимает, что я только хорошего ей желаю. Она видит во мне врага. У меня не осталось сил доказывать ей обратно. Не пойму, где я оступилась?

Я кладу локти на стол и накланяюсь. Настолько, что чувствую аромат парфюма соблазнительной мамочки. Он дурманит голову похлеще вина.

– В тебе? Врага? – шепчу я. – Как можно так подумать на прекрасного ангела?

Она краснеет. Закусывает губу. Очевидно флиртует. Я нехило пьян и поэтому не могу разграничить свои действия. Поступаю так, как думаю. Делаю то, что хочу. Уверен, не будь тут отца за стенкой, то нас даже малышка Арина не остановила.

– Так что там с бывшим? – прочищаю я горло. – Что за история?

– Влюбилась там в одного циркача. С ума по нему сходила. Целыми днями стихи писала. Была сама не своя. Познакомила их подруга, так они сразу сошлись. Варя могла сутками пропадать и у него, а по возвращению домой, не убирала телефона от уха. Я подозревала, что добром этот фанатизм не закончится, но Варя уверяла меня в ином. Любовь у них, понимаешь, – ее глаза блеснули. – А через полгода он ее бросил. Вернулся к бывшей девчонке, и тогда Варя конкретно поехала.

– В каком смысле?

Татьяна ответила только после того, как в бокале не осталось и капли.

– Мы нашли ее в переполненной до краев ванне, с перерезанными до локтя венами. Она пыталась покончить с собой. И все из-за сраного мудака…

И тут меня как током ударило.

Вспышка. Ванна. Кровь. Мама. Крик. Варя.

– Она слишком трогательная у нас, Витя. Слишком доверчиваю. Ты не обижай ее. Не обманывай. Это убьет ее окончательно.

Я моментально трезвею. Внутренности скручивает.

Что я творю?

Я, придурок, играюсь на ее чувствах, не задумываясь о последствиях. Я бы не смог ее бросить, даже если бы всем сердцем захотел, потому что мы никогда не сможем быть парой. Никогда. Это исключено. Мне нельзя любить. Нельзя позволять быть любимым. Табу. Этот запрет я пронесу до конца своих дней, и в нем не будет исключений. Ни малейшей поправки.

Все. Игры закончились.

Мне не составило большого труда убедить Татьяну, что я должен покинуть ее, но когда мы вышли на лестничную площадку, то увидели Варю. Заплаканную и с сигаретой в руках. Я несколько секунд смотрел ей в глаза и безмолвно просил прощения, но нашу связь прервала хорошая пощечина. Татьяна была в гневе, заметив дочь с сигаретой. Они кричали на друг друга, а мне хотелось исчезнуть.

Это была моя вина. Я устроил этот цирк. И я ушел, как циничная и бесчувственная свинья, потому что свои чувства отключил еще несколько лет назад. Тогда моя мать попросила нагреть ванну…

Весенний дождик – мертвая вода,

Луна – не темном небе точка,

Закат пурпурный – конец очередного дня,

А я тебе, как вредная привычка.

Слова о вечном – мертвая вода,

Признанье – временная вспышка,

А расставанье – вовсе не беда,

Но встреча – есть фатальная ошибка.

Надежда, вера – мертвая вода,

Сердце на ладони – безделушка,

Твоя душа – пустая темнота,

Моя душа – ненужная игрушка.

Взаимность – смех, глупые мечты,

Любовь – без красок – злая лабуда,

Чувства – над конфоркой мотыльки,

А слезы – это мертвая вода.

Не сомневаюсь, Звягин собой гордился. На этой вечеринке он был главным тамадой, а я проиграла все его конкурсы.

Прежде чем хлопнуть входной дверью, охмелевшая мама без сито осыпала меня грязными, до колючей боли, словами и упреками. Порой мне казалось, что она ненавидит меня; что проклинает тот день, когда ей сообщили о первенце, но умолчали о заводском браке; будто я – позор нашей семьи; серое пятно на ее белоснежной скатерти жизни; нежеланный наручник, что приковал ее к неудачнику мужчине и забрал шанс на счастливое будущее. Что ж, я не просилась на свет, а тем более на такой – тусклый, избирательный и бескомпромиссный.

Мне нужны спички. Дайте мне спички.

Захлебнувшись несправедливостью, я сползаю вниз по холодной стене, утыкаюсь носом в колени, безудержно плачу и мысленно сжигаю всех тех, кто обидел меня. Черная копоть заполоняет мозг. Костер просто огромен. Он не греет меня, зато синевато-жемчужное пламя успокаивает. Мое слезы не тушат огонь. Напротив, подобно горючей смеси они делают его несокрушимым. Зловеще ярким. Вечным.

Потанцевать бы на пепелище, движения я знаю.

– Эй, Тарас, ты чего воешь?

Поднимаю голову и вижу рюши голубого шелкового халата, торчащие из-под мешковатой болоньевой куртки. Я помню эту вещь. Знаю. Именно голубой халат от «Calvin Klein» заставила подарить меня мама Верещагиной, когда той исполнилось четырнадцать. Печально, ведь я готовила ей цветастую пиньяту с пожеланиями, мармеладными мишками и коллекцией бракованных фантиков. Разноцветная рыбина до сих пор припрятана в шкафу, но едва ли будет использована.

– Что за горе? Стих не клеится? – усмехается Света и подкуривает тонкую ментоловую сигарету. Она набирает полный рот дыма, глубоко втягивается и выпускает тонкую беловатую струю. В момент канализационные запахи перебиваются травянистыми нотами.

– Есть сигарета? – спрашиваю я, убрав запястьем слезы.

Верещагина давится.

– Ого. Тарасова решила отравиться, значит, дело действительно дрянь, – она осматривается, а потом берет меня под локоть. – Пойдем. Здесь палево. Не хочу чтобы соседи подумали, что я прививаю тебе плохие привычки, ведь ты монашка знатная.

Мы проходим к мусоропроводу, прикрываемся металлической дверью и приоткрывает форточку. Вонища стоит несусветная. Верещагина отдает мне свою сигарету с лиловой помадой на фильтре, а себе подкуривает новую.

– Рассказывай, – деловито требует она. – В чем причина слез крокодильих?

– Неважно.

– Проблемы с родителями?

Едкий дым касается моих легких, и я закашливаюсь.

– Не делай вид, что тебе это интересно, да и имя Тереза тебе не пойдет.

Глаза бывшей подруги превращаются в щелки.

– Не выпендривайся, Тарас. Тебе все равно не кому высказаться, так что выкладывай. Настроение у меня хорошее, а слабым нужно помогать, помнишь?

Я роняю взгляд на замызганные тапки и надрывисто вздыхаю.

– Все дело в Звягине. Он во всем виноват.

– Звягин?

– Наш новый одноклассник, – поясняю я.

– Ах, новичок? – воодушевляется Света. – Твой парень, да?

Горло сдавливает от возмущения.

– Звягин не мой парень! Это полнейшая чушь! Мерзкий, лицемерный, больной придурок – вот кто он! Мне тошно от лишь мысли, что мы вместе, – на эмоциях забываюсь, делаю жадную затяжку и задыхаюсь от кашля.

Меня действительно тошнит. Кто-нибудь, принесите мне спички.

Светка смотрит на меня с нескрываемым недоверием.

– Знаешь, Тарасова, если бы я не знала тебя, как мисс «фригидная деревянность», то решила бы, что ты влюбилась. Ты всегда отличалась непоколебимым равнодушием, а тут такой эмоциональный фонтан. Столько страсти, одуреешь.

Мне хотелось ответить ей, но я не могла восстановить дыхание. Все кашляла, кашляла, словно сам Звягин встал поперек горла. Я не буду отрицать, что реагировала на новичка слишком резко, крайне остро, местами необоснованно остро, но это была не любовь. Я любила и могу отличить неприязнь от светлых чувств, а вот окружающие уверены в обратном. Это раздражает. Бесит. Убивает. Можно подумать, что при появлении Звягина на моем лбу вспыхивает красный индикатор. Впрочем, это возможно, но только если индикатор в слове «Гад».