«И всюду страсти роковые…» «И всюду страсти роковые, И от судеб защиты нет». О, эти дали кочевые, Зари кроваво-медный свет! Куда б судьба ни заносила, Но от себя не убежать. Блеснёт в тумане образ милый, Но и не думай – не догнать. Не торопись – давно пропала За далью суетная даль. Что жизнь тебе наобещала? Не правда ли, одну печаль? Ну что ж, и этого немало – Печаль спасёт от суеты, Ты станешь тихим и усталым, Согласным с миром станешь ты. «Не хочу ни о чём знать…» Не хочу ни о чём знать, Вижу то, что вижу в окне. И нельзя у меня отнять То, чем я владею во сне. Там, во сне, свободой дышу, Там могу я праведней жить, Там пощады я не прошу, Там я сам могу пощадить. Только сон, он только лишь сон, И нельзя же всю жизнь проспать, А проснёшься – расслышишь стон, Его трудно не замечать. И сожмёт железной рукой Твоё сердце чужая боль… И прольётся горячей рекой Кровь чужая, горька, как соль. «Не хочу о возрасте – это неприлично…» Не хочу о возрасте – это неприлично. Ну и что, что ноги? У кого их нет? Взбеленилось сердце – бьётся аритмично? Стоит ли об этом на весь белый свет? Но пока ведь бьётся – значит, всё в порядке. Медленно ступаю? А куда спешить? Просто надо делать по утрам зарядку – Сразу станет легче, здоровее жить. Неуютно строчке в теле неуклюжем, Хочется на волю строчке поскорей. Я её с ладони: ну же, ну же, ну же! И она взлетает в небо сентябрей. И она взлетает к солнышку за тучей, Глядь, и испарилась – виден лёгкий пар. А потом прольётся дождиком летучим, Освежив души моей застарелый жар. «Нет, Таня Алексеева права…» Нет, Таня Алексеева права, Вода – моя любимая стихия: Как только всклянь польют дожди косые, И у меня появятся слова. Для воздуха я всё ж тяжеловат, Огня боюсь – он слишком больно жжётся, В земле когда-нибудь лежать придётся. Куда спешить? Нет-нет, она права! Вода меня приемлет и объемлет, Я в ней живу, я в ней, как рыба, нем. И если меня выкинет на землю, Я окажусь в неведомой стране, Которой не нужны мои слова… Нет, Танечка, ты всё-таки права. «Перекличка, перекличка…»
Перекличка, перекличка С тем или иным поэтом. Просвистела электричка, Фонари мигнули светом. Счастье – вдруг откроешь томик, Всё знакомо и любимо! Содрогается твой домик: Товарняк проехал мимо. Глянет друг с портрета строго – Одиночества и нету: Мы за пазухой у Бога До скончанья света. «Какой процент моего бренного тела…» Какой процент моего бренного тела и какая часть моей бессмертной души принадлежит империи? Ясное дело, этот процент не может быть очень большим. Ну, скажем, в размере подоходного налога – и то много. Вместилищем Бога рождается на свет человек. И его не такой уж большой, в сущности, век должен быть подтверждением этого постулата. И не надо иметь большого ума палату, чтобы понять: нам просто некогда за империю погибать. За империю некогда, за людей, её составляющих, – можно и нужно. Хоть это трудно понять, но тут уж нельзя рассуждать. «Перестала действовать магия…» Перестала действовать магия, Все слова опростились, и Равнодушие встало лагерем На едином когда-то пути. Ни пройти, ни проехать путнику Мимо замерших блокпостов. Не такой уж я, видно, уникум, Чтоб сказать, что на всё готов. Я обычный, как все, как прочие, Ничего необычного нет. И судьба пишет мелким почерком Безразличный, сухой ответ. «Фонарь за окном освещает сырую листву…» Фонарь за окном освещает сырую листву, Мёртвую. Это ноябрь, а с ним не поспоришь. Ручка не хочет скользить по пустому листу. Горе! Горе тому, кто за лето тепла не скопил. Как же теперь ему в сырости, холоде, мраке? По сердцу прямо проходит железный распил Воем собаки. Свист электрички зовёт: поскорей уезжай! Лишнее брось, ничего тебе не пригодится, Чтоб тебе душу не съела осенняя ржавь, Чтобы не сниться Этому дому и прочим подобным домам В этой округе и прочих подобных округах, Чтобы тебя не вконец заморочила вьюга. Страх! Жить и не помнить, что ты уже умер давно, Что ни привета давно от тебя, ни ответа, Что всё равно тебе, ну совершенно равно, Что там за окнами. Лето? |
