Это лекарственное средство действовало на неё с переменным успехом. Иногда Дана говорила, что сердце у неё стучит словно бешеное. Из-за этого она не может больше спокойно спать.

«Я слышу его через свою кожу. Оно как будто часы на старой башне. Всё тикает и тикает».

Время от времени «выходки» Даны, как их небрежно называла мать, переставали пугать меня. Она прекращала видеть затейливые образы и ненадолго становилась снова нормальной. Но что на самом деле, значит, быть нормальной и смогла ли бы она снова ею стать? Ответ лежал на поверхности.

Лето было относительно спокойным временем года перед тем, как события в нашей семье стали разворачиваться не самым лучшим образом. Здесь стоит упомянуть главное слово «относительно». Ведь я работала действительно много и домой забегала изредка лишь для того, чтобы поспать.

Дана заканчивала очередной учебный год, а время с друзьями стала проводить в разы меньше. Кажется, что к тому лету, у неё вообще не осталось больше друзей. Иногда, приходя домой, я находила её совершенно одну в ванной комнате.

– Ты так и будешь здесь сидеть? – спросила я, облокотившись о стену.

– Мне здесь хорошо.

– Может на улицу выйдешь? Сходим вместе в магазин, посмотрим какие-нибудь вещи.

– Я не хочу в магазин.

– А чего ты хочешь?

– Посидеть в ванне.

Я могла бы сказать, что Дана ведет себя просто как упрямый подросток, если бы она только не сидела в чугунной ванне, полностью наполненной водой, в домашней одежде со своим телефоном в левой руке.

– Ты испортишь вещи.

– Серьезно?

– Да. Или замкнет тут что-нибудь. Вода и электроприборы – это очень плохая совместимость, знаешь ли.

– Без тебя не знала.

Её поведение становилось странным и местами даже грубым, а она производила впечатление отстраненной и тихой, одним словом, закрытой личности.

Если мы даже и выбирались семьей в торговый центр, то младшая сестра просто могла смотреть на связку бананов в продуктовом отделе в течение минут десяти. Вокруг проходили люди, обращая на неё своё внимание и перешептываясь между собой.

– Ты на что смотришь? Других пугаешь, – шикала я, потянув её за рукав.

– Как они могут есть это?

– А что не так с бананами?

– Они же все червивые. Видишь, по ним ползают жуки.

Я взглянула на фрукты, которые были абсолютно чистыми и расстраивалась из-за сестры ещё больше.

– Там ничего такого нет. Они свежие.

– Да где они свежие, Тори?!

Переубедить её было невозможно, как и разумно и адекватно разговаривать. Она видела, то, что видела или хотела видеть. По крайне мере, я всегда старалась убедить себя в том, что Дана не выбирала для себя подобной участи.

Определенные случаи приходилось скрывать от матери, так как я не хотела, чтобы сестре увеличивали дозу медикаментов, иначе она бы совсем оторвалась от реальности.

Одним теплым деньком, когда я вернулась с работы, Дана стояла на кухне напротив холодильника, уперев руки в боки с недовольным лицом.

– Так ты мне дашь открыть холодильник? – серьезно спросила она. – Что значит, нет!? Я хочу этот чертов йогурт!

– С кем ты говоришь?

Я стояла в проходе, держа сумку, в которой была уже новая порция таблеток, прописанных психиатром.

– Ни с кем!

Дана поспешила выйти из кухни через гостиную.

– Я только что могла лицезреть, как ты злишься на наш холодильник!

– Тебе показалось.

– У меня не настолько плохое зрение!

– А стоило бы провериться.

– Тебе старое лекарство не помогает.

– Помогает.

– Кто был в этот раз?

– Кто был, кто?

– Кто не дал тебе добраться до йогурта?

Дана молчала на протяжение нескольких секунд, а потом еле слышно произнесла:

– Лея.

– Кто такая Лея?

– Девчонка с цветами в волосах. Она любит диетические йогурты также, как и я. Но вот сучка! Не позволяет мне съесть хотя бы один!

Я решила ничего ей не отвечать, опустив глаза в пол. Моя сумка тянула меня вниз к ламинату.

– Что? – сестра выглядела раздраженной.

– Не говори с ней.

– Прикажешь мне просто молчать?

– Да!

– Это не поможет.

– Может если ты не захочешь с ними общаться или видеть их, или просто перестанешь их замечать, они уйдут!

– Ты разве перестаешь замечать своё родимое пятно на правой руке, когда моешься?

– Это совсем другое!

– Мои бредни.

– Какие бредни?

– Да, Тори, бредни.

– Что? О чем ты говоришь?

– Я знаю, как вы их называете с мамой и не могу их не замечать.

– Мы их так не называем!

– Они мои родимые пятна.

– Мы их так не называем!

– Я бы с удовольствием была бы такой, как ты. Увы.

– Я не хотела ссориться!

– Тогда не спрашивай меня больше. Ни о чем.

– Я не могу это просто игнорировать.

– Тогда помолись обо мне ещё раз.

Алогия проявлялась местами. В какие-то дни, она разговаривала со мной, в какие-то молчала как рыба. Случай с холодильником один из малочисленных, когда она выдавливала из себя длинные предложения. Однако могу вас обрадовать данный побочный эффект в дальнейшем не проявлялся столь сильно. Ему даже посчастливилось исчезнуть в дальнейшем из жизни сестры.

«Помолись обо мне ещё раз» не была просьбой о том, чтобы я действительно это сделала, а служило собой лишь саркастическим высказыванием. Больной темой для нас обоих являлась вера в Бога.

Я часто молилась. Утром, когда уходила в школу, теперь на работу, и вечером перед сном. Я закрывала дверь комнаты, включала светодиодные свечи и смотрела на единственное изображение Иисуса Христа. У меня был собственный угол, где я создала себе алтарь поклонения: небольшая фигурка Девы Марии стояла неподвижно в своем очарование, духовные книги лежали стопками, была проведена подсветка под столом, излучавшая ярко синий цвет; светлая скатерть, покрывавшая стол; деревянный крест, подаренный мне на восьмое день рождение.

Мы не росли в семье религиозных фанатиков, так как мать никогда не была склонна к вере или духовным практикам, однако это касалось не всех членов семьи. Стоит лишь упомянуть, что наш отец являлся регентом церковного хора в одном из соборов города, в котором мы жили. Профессия хоть и не приносила большого достатка и подразумевала ненормированный рабочий день, однако многие прихожане уважали моего отца и часто обращались к нему за советом в трудных жизненных ситуациях.

Мне нравилось ходить на мессы. Мне доставляло удовольствие слышать, как сквозь тишину проступают голоса ангелов. Хоть где-то на земле люди могли встретить надежду на спасение. Я питалась ощущением безграничного пространства храма, холодного мрамора, горящих свеч, приглушенных шагов сестер милосердия, шелеста нот, еле заметного колыхания одежд священнослужителей.

Может тогда смысл жизнь и обрел тот самый смысл, о котором все говорят, когда папа предложил мне дружбу с Иисусом?

– Новый друг?

– Да. Он будет тебе во всём помогать, если ты будешь просить его тебе помочь.

– А что я должна буду дать ему взамен?

– Ничего. Он будет любить тебя безвозмездно.

– А так бывает?

– С Ним, да.

Отец считал себя мессией, я считала его просто забавным. Он верил, что делает доброе дело.

По правде говоря, у меня вряд ли найдутся слова, чтобы описать те чувства, который испытывает певчий, пребывая на клиросе. Мы называли это служением. Служением для прославления истинного Бога.

Мы собирались все в одном месте – женщины поправляют юбки, мужчины встают на верхние ряды, дети двигают пюпитры и ставят ноты, на которых, возможно, написаны самые важные слова, которые мы когда-либо произнесем в нашей жизни.

Обычно, мы с сестрой пели в детском хоре, но иногда нас заносило и в смешанный.

Я стояла за двумя взрослыми женщинами и мой взгляд переходил с одного лица на другое и мне казалось, мы все понимаем важность этого момента, этой минуты. Так происходило каждую литургию.

Ухо настраивалось на звенящую тишину. Все люди стояли в ожидании.