Итак, перед началом гонок Джордж Муррей — а он, помимо всего прочего, был президентом Международного клуба инвалидов-гонщиков — обращается к нам и говорит, что он не собирается бороться за победу, а намерен всего лишь пройти дистанцию в группе лидеров и показать достаточно хороший результат, чтобы не разочаровать своего спонсора. И вообще, как он сказал, он собирался отстать от группы лидеров примерно после первых 20 миль дистанции.

Ну, а мы, значит, Андре, Марти и я, позволяем ему идти за нами следом — пусть, мол, сидит себе четвертым у нас на хвосте, катит себе без особого напряга и экономит силы. Тем временем я внимательно следил за обоими моими соперниками и считал, что в тактическом плане держу ориентацию под контролем. Прошли 24 мили, а Джордж по-прежнему не отстает. Я немного надбавил ходу, так просто, посмотреть, что он будет делать. Ну, а он, само собой, тоже подналег на колеса и пристроился вслед за мной.

— Джордж, — кричу я ему, — как это понимать?

— Не беспокойся, — отвечает он, нарочито кряхтя и пыхтя. — Сейчас отстану.

Но он не отстал. Наоборот, начал помаленьку выходить вперед. Он совсем не устал. А ведь мы могли оторваться от него на любом этапе гонки. Вместо этого мы позволили ему спокойно идти следом и все внимание сосредоточили друг на друге. А на последних 300 метрах он резко прибавил скорость и обошел меня перед финишем.

Я подкатил к нему, весь кипя от ярости, причем на себя злился даже больше, чем на Джорджа. А получилось так из-за того, что во мне выработалась дурная привычка: я привык побеждать в гонках. Теперь же, после целой серии поражений, я вовсе не собирался проигрывать. В прежние времена, когда я побеждал, я бы ни за что ему не поверил, никогда бы не позволил ему так провести меня. Так что во всем был виноват я сам.

Однако и на Джорджа моей злости вполне хватало.

— Знаешь, Джордж, это просто подло. Подло, и все тут!

Журналистам я сказал, что Джордж выиграл гонку, но потерял друга. Одно дело — выйти на старт и бороться за победу любой ценой, но пускаться на жульничество — это уж никуда не годиться. В общем-то, Джордж лишний раз подтвердил, что в нашем спорте произошли большие перемены: теперь мы действительно ничем не отличались от обычных спортсменов. И кое-кто из нас ради победы был готов пойти на что угодно.

В течение целого года мои результаты не поднимались выше седьмого и четвертого мест. Я хватался за голову и в ярости тряс себя за холку. «Гордости у тебя, что ли, не осталось? — спрашивал я сам себя. — Ты насмехался над спортом, который сам себе выбрал, относился к нему свысока, отказывался воспринимать его серьезно, а в итоге четырежды получил по заднице на четырех различных гонках. Так чего же ты хочешь: быть гонщиком или ползать, как улитка?»

Ответ мог быть только один. Бостон! Я должен победить на гонках в Бостоне, ибо именно там я потерпел первое поражение. И я решил: буду тренироваться так, как никогда не тренировался раньше, и наконец разорву этот порочный круг.

Возможность для этого так и не представилась. Сначала меня постигла катастрофа, а потом — чудо. Чудо, имя которому Аманда…

Оставалось четыре часа до вылета моего самолета в Бостон. Тренировался я на полную катушку и к тому же у меня было новое классное кресло, которое сконструировал Тони Хор. Одно только настораживало: оно слишком капризно вело себя на крутых спусках, слишком трудно поддавалось управлению.

И я решил выкатить на последний пробный пробег, до того как отправиться в аэропорт. Прокачусь всего разок, а потом буду решать — возьму либо его, либо старое кресло, не столь скоростное, но более надежное. Наверное, я в глубине души понимал, что поступаю довольно глупо, поэтому впервые в жизни надел шлем.

Думаю, я шел вниз по склону со скоростью примерно 30 миль в час, когда кресло внезапно заходило ходуном. Колеса начали «гулять», оси с треском надломились, колеса встали поперек хода, я же, инстинктивно прикрыв голову левой рукой, вылетел из кресла — и как грохнусь! Моя левая рука очутилась под головой и вывернулась в каком-то немыслимом положении. Я попытался вытащить ее, но она меня не слушалась. Плечо было вывихнуто. Нос распух. Губа была проткнута зубом насквозь. Спасибо шлему: пострадали все части тела, на которые не распространялась его защита.

А в голове у меня вертелась одна-единственная мысль: я должен не опоздать на самолет! Приехала «скорая», и меня отвезли в больницу, где угостили коктейлем из валиума и димедрола — влили кубиков сто, не меньше: видно, забыли, что ноги-то у меня, как щепки, а значит, весу во мне меньше, чем кажется, и успокоительного мне тоже требуется меньше. Плечо мне поставили на место. Я не ощутил ни малейшей боли. И когда Стэнг и кое-кто из ребят приехали, чтобы забрать меня домой, я все еще плыл на волнах высочайшего кайфа.

— Ну ладно, ребята, поехали, — сказал я с улыбкой наркомана. — Мы еще можем успеть на самолет.

— Рик, — как бы успокаивая меня, говорит Стэн. — Ну куда тебе соревноваться? Ведь ты даже штаны натянуть не можешь.

— О’кей, тогда оставьте меня на какое-то время в покое. А я немного прикорну на кроватке.

— Да неужели? Интересно знать, а как ты собираешься выбираться отсюда?

Вот тут-то до меня все дошло. Бостон накрылся, а вместе с ним, возможно, и вся моя карьера, не говоря уже о небольшой увеселительной прогулке вокруг света, мысль о которой потихоньку вызревала у меня в голове. Единственным местом, куда мне оставалось отправиться, было реабилитационное отделение госпиталя Дж. Ф. Стронга. Казалось, передо мной вновь начинают прокручивать уже однажды виденный фильм.

Я понимал, что со мной случилась неприятность, тем не менее решил использовать создавшееся положение наилучшим образом.

— Я останусь у вас лишь при одном условии, — сказал я доктору Сэнди Пинкертону, — а именно: вы должны дать мне самую хорошенькую и самую квалифицированную девушку-физиотерапевта.

— Нет проблем, Рики, — отвечает он.

«Да уж, конечно, — подумал я про себя. — Небось дадут какую-нибудь девяностолетнюю старуху».

Первой, кого я увидел, когда меня ввозили в дверь отделения, была довольно пожилая и грузная врачиха-физиотерапевт. «Вот она, моя милашка, — сказал я себе. — Наверняка меня прикрепят к ней». Потом я огляделся вокруг и увидел такое, что аж остолбенел.

«Ну и ну! Ты только посмотри на нее! Да ведь это же писаная красавица!»

— Поехали, Рики, — сказал Сэнди. — Я хочу познакомить тебя с твоим врачом.

И он подтолкнул мою каталку, чтобы подвезти меня к этому прелестному созданию. Ну и ну! Таких девушек просто не бывает наяву. Уж во всяком случае, для меня, при моем-то «везении». Но тем не менее все было именно так.

— Рики, — говорит Сэнди. — Я хочу тебя познакомить с Амандой.

В самую точку!

Аманда Блекмор (вскоре ей предстояло вновь вернуть себе девичью фамилию Рейд). Высокая, рыжеволосая, с веснушками, красавица, к тому же умница — и замужем. Во всяком случае, мне это о ней рассказали. И вот однажды я сам спросил ее. Она мне ответила, что, действительно, еще состоит в браке, но уже приступила к оформлению развода и что дело со скрипом, но идет. Я аж язык прикусил. А что делать? Не мог же я заорать, сидя перед ней: «Ура! Вот здорово!»

С самого первого дня Аманда стала для меня подлинным чудом. Доктор Пинкертон отдал меня не просто на попечение красивой девушке, нет, он вручил меня в руки первоклассному врачу-физиотерапевту, который к тому же оказался красавицей.

Это было нелегкое для меня время. Травма плеча затронула не только нерв, но и кость, и врачи поговаривали, что, возможно, для укрепления сустава в него придется вставить стальную спицу. И еще мне сказали, что придется отложить тренировки до сентября. Отборочные соревнования к показательным гонкам на 1500 метров во время Олимпийских игр в Лос-Анджелесе должны были состояться в июне, затем предстояло первенство мира в Стоук-Мандевилле, а уж затем и сама Олимпиада, если бы, конечно, меня включили в команду. Как видите, дел у меня хватало.