Машину я водить мог, но при травмированной ноге скобы отпадали, а это значит, что я оказался прикованным к креслу, если хотел добраться куда-нибудь недалеко. Передвигаться на каталке по дому — сущее мучение! Это было хуже, чем раньше. Хуже, потому что я уже успел ощутить вкус к тому, чтобы обходиться без посторонней помощи. А теперь моим домашним во всем приходилось мне помогать. И я снова начал к этому привыкать. Однажды я подъехал к дому и начал нажимать на сигнал, чтобы Брэд спустился и помог мне войти внутрь. Без скоб мне это было самому не под силу. Он мне уже до этого помог дойти от дома до джипа, когда я уезжал. И вот я вернулся и хотел теперь попасть в дом.

— Потерпи минутку, — крикнул Брэд. — Я занят.

Занят? Что он хочет этим сказать? Разъяренный, я вновь начал сигналить, на этот раз громче. Он все не идет. Вот тут-то я прямо взорвался от злости. Распахнув настежь дверь Бронко, я выполз на землю и сидя, кое-как пополз к дому. Куда все запропастились? Ведь я же сигналил. Почему ко мне никто не вышел?

Во всем этом, однако, кое-что было. Я был выведен из равновесия. Я был в ярости. Но, однако ж, я смог добраться до двери. И вдруг меня осенило. Хей! На кой черт тебе нужна их помощь! Ты и сам сумеешь справиться! И я понял, почему злюсь на них. Я злился, потому что снова не мог обойтись без чьей-то помощи. Я вновь оказался в зависимом положении, потому что не мог ходить на скобах. Когда я их носил, многое мне было по силам. А если так, то, возможно, постепенно я бы осилил и много чего еще…

Вот как все получилось. Теперь поняли? Из-за ожога ноги я лишился скоб, лишился той независимости, что приобрел благодаря им и которую так научился ценить. Произошла как бы внутренняя переориентация. Теперь я мог сосредоточиться на том, что уже умел делать, и при этом учился принимать помощь там, где был еще бессилен.

Следующая важная ступень — овладение конкретными навыками и применение их без какой-либо помощи извне — была освоена в следующие два года в результате целого ряда последовательных действий. Именно благодаря одному из этих действий я оказался брошенным физиономией вниз прямо в реку Фрейзер, сверху меня придавило кресло-каталка, и было это за много миль от ближайшего жилья. Лежу и думаю: «Как же мне теперь отсюда выбраться?» В то время я жил в Ванкувере и посещал лекции в Университете провинции Британская Колумбия. Жизнь моя там складывалась довольно гладко. Я участвовал в соревнованиях инвалидов-колясочников. Вскоре я должен был получить диплом преподавателя физкультуры. У меня были друзья, я участвовал в общественной жизни. Но время от времени это застарелое чувство зависимости возьмет да и навалится на меня.

И вот в тот самый день меня потянуло в глухомань, на рыбалку, но все, кого я звал себе в компанию, лишь отнекивались да отмахивались. И я поймал себя на мысли: «Ах, вот как! Значит, если они не могут, то и я не могу?»

Потом я понял, насколько все это глупо. В те дни настроение у меня было совершенно иное, чем в Уильямс-Лейке. Я уже успел попутешествовать в одиночку, и немало. Правда, в глухомань не залезал, но это непринципиально. Ведь я вырос в глуши. Рыбалка-то такая же, как прежде. А я разве стал другим?

Я погрузил поклажу в маленькую «хонду» и двинул напрямую к тому самому местечку на берегу Фрейзера, куда, бывало, ходил еще мальчишкой, когда жил в Абботсфорде. (В 1979 году я обменял свой любимый Бронко на Шевроле 4x4, который позднее продал за бесценок Брэду, но при одном условии: он обязался сохранить ручное управление на случай, если мне понадобится машина, а себе я купил Хонду-сивик. Это было более разумно, так как теперь я жил в городе.) Подъезжаю к ограде у реки — калитка заперта. Так, так, пижон городской, что теперь-то будешь делать?

Ерунда! Разве это помеха рыболову? Я поставил машину, пристегнул скобы, перекинул каталку и удочку через калитку — а в высоту она была футов пять. Теперь можно было приступать к рыбной ловле. Я подтянулся на руках, перекинул тело через калитку и опустился на землю с другой стороны. Потом на каталке я отправился вдоль дамбы к прибрежному лугу, выискивая при этом заболоченную низину, примыкающую к руслу реки. Я подналег на колесо, преодолел створ ручья, затем вновь таким же образом перелез через калитку, только на этот раз это был забор из колючей проволоки, а потом скатился прямо к самой воде. Улов был не особенно богатым — так, всякая мелочь, — вот я и двинулся, очень медленно, вниз по склону к следующей террасе, потом снова поднялся наверх, ну, и таким образом потихоньку двигался и подыскивал подходящее место. В конце концов я решил вернуться на первую террасу. Только на этот раз в меня словно бес вселился.

Я кинул вперед удочку, крутанул пируэт на каталке и понесся вниз по склону. Естественно, я мчался слишком быстро. Когда я попытался свернуть с тропинки на террасу, инерция была столь сильна, что каталка перевернулась и мы оба — я впереди, а за мной моя «колесница» — полетели в воду с берега высотой фута в четыре. Первым упал я, затем меня накрыла каталка.

«Спасайся!» — было первой моей мыслью. Гениально, не правда ли? Кругом на много миль не было ни души. И если бы я себя не спас, кто бы еще это сделал?

Глубина была небольшая, да и течение меня не сносило, так что я сбросил с себя кресло и дополз до кромки берега. «Срочно спасать кресло!» — было моей второй мыслью, и осенила она меня как раз вовремя. Оно медленно погружалось и скрывалось из поля зрения в том самом месте, где я его с себя сбросил. Я дотянулся до кресла, схватил его и подтянул к себе. Нет уж, тонуть я не собирался. Голодать, может быть, но не тонуть. Не забывайте, я все еще сидел в воде под четырехфутовым берегом, причем илистым и предательски скользким. «Ну что же, Хансен, — сказал я себе, — теперь сам вылезай отсюда».

Я начал ползти, хватаясь за пучки травы. «Нипочем мне отсюда не выбраться», — сказал я себе. Меня охватила растерянность. А потом я пришел в ярость: «Сам сюда заехал, а теперь раскис? Нюня!» Я с новой силой вцепился в торфянистый грунт, рывком подтянулся на берег, потом нагнулся за креслом и вытащил его на берег. Потом я поставил его на колеса, отъехал на прежнее место — на этот раз более осторожно — и оставался там, пока не поймал пару рыб. Дорога назад была легкой. Я перекинул через забор удочку и кресло, затем сам перелез через калитку, докатил до машины и отправился домой. Если говорить о рыбалке, этот выезд был не самым удачным. Но всю дорогу домой я улыбался.

«По правде говоря, Рик вовсе не был таким уж выдающимся атлетом в школе, — признает Боб Редфорд, тренер и друг Хансена. — Он был хорошим спортсменом, с хорошей координацией, с хорошими навыками, легко усваивающий наставления тренера, но отнюдь не великим — в том смысле, что профессионал или суперзвезда из него бы не вышли. Это был парнишка, которому давались самые различные виды спорта лучше, чем большинству остальных ребят (на уровне выше среднего), он занимался ими всеми сразу и лез из кожи вон, чтобы добиться совершенства. Несомненно, что для Рика Хансена открытие возможности соревноваться на инвалидной коляске перевернуло всю его жизнь, что, не появись возможность для выхода его жгучего желания соревноваться, он никогда бы не решился на такое масштабное предприятие, как тур «Человек в движении». Он привык быть лидером, человеком, на которого равняются остальные. И он не просто принимал на себя ответственность, он нуждался в ней. И как только такой выход появился, он буквально кинулся к нему — с самого начала это стало самым главным делом его жизни».

«Бойцовский дух? — спрашивает Стэн Стронг, тот самый человек, который первым вовлек его в спортивные состязания на инвалидных колясках. — О да, этого ему было не занимать. Во всем остальном он был болезненно застенчив. Бывало, выиграет какой-нибудь матч, так мне буквально силком приходится тащить его на банкет, где вручают награду. Но стоит затащить его на спортивную площадку, поставить его лицом к лицу с противником — и тут уж берегись. Быть вторым — такого он не понимал и никогда бы с этим не смирился».