– Какая разница? Кофе тоже горячий.

– Я где-то прочитал, или мне кто-то об этом сказал, что кофе лучше всего утоляет жажду. Не помню, где я это узнал.

– Как по мне это всё ерунда. Никто не станет пить кофе в этой маленькой чашечке в жаркую погоду. Лучше выпить что-то холодного. Да просто воды со льдом. Жидкости хотя бы больше. А тут надо делать маленькие глоточки из маленькой чашечки.

– Ну вот видишь: может поэтому мы и пьём его сейчас на ночь, а не днём.

Диана разговаривала с мужем, спиной стоя к столешнице, посматривая краем глаза на кофейную пенку. Кофе в турке уже был готов подняться, но Диана вовремя сняла его с газа. И налила в две маленькие чашечки.

– Тебе с пенкой или без? – сказала Диана, заискивающе посмотрев на мужа.

– Ну бери себе, мне без разницы.

Она села рядом с ним, повесила свои ноги на его и взяла за руку. Так, вместе, в тишине, они пили кофе. И своим бархатным голосом она напевала мотив: «О на-на на-а на-нинья».

Александр пристально смотрел, как жена, подперев подбородок рукой, смотрела на свою чашку и пела.

– Ты ведь не сердишься на меня? – резко вдруг спросил Александр.

Диана подняла на него глаза.

– За что?

– За Элю?

Диана, не успев встрепенуться, снова приняла безучастное положение.

– Ты сделал всё, что смог.

– Это меня и раздражает. Что это всё, что можно было сделать. Она этого не заслужила. Кто угодно, но только не наши дети.

Диана взяла его руку и поближе придвинулась. Александру нравилось вот так сидеть со своей женой. Он готов был просидеть так все вечера своей жизни. В тишине. В интимной близости. Не смотря друг другу в глаза.

– Александр, перестань. Тебе не нужно мне ничего доказывать, я всё понимаю.

– Диан, обещаю, я смогу вас защитить. Скоро это всё закончится, надо лишь переждать.

– Ты не можешь этого знать наверняка. Со страной происходит непонятное. Никто не знает, где и кто в итоге окажется.

– Да ничего не будет. Всё это ерунда. И скоро их всех успокоят, если сами не успокоятся. Я знаю, что обещал нас здесь продержать только до осени, но придётся ещё немного.

– Я всё понимаю. Что ты мне хочешь доказать?

– Да… ничего. Я боюсь, что ты мне не веришь. Я очень люблю тебя. И если честно, то последнее время я только и чувствую, что люблю тебя. Ко всему остальному, даже, наверное, к самой жизни, я стал как-то холоден.

– Почему?

– Наверное, на то есть причины. – он опять ей задиристо улыбнулся. – Мне кажется, я до сих пор пытаюсь тебя добиться.

Диана прильнула к его шее. Поцеловала. И так и осталась лежать на плече.

– Говорила, чай надо пить. Взбодрился на ночь глядя.

– Я уже буду ложиться.

– Я полежу немного с Элей, а потом приду к тебе, хорошо?

– Хорошо.

Диана пошла к Эле. Александр снял туфли и носки. Расстегнул рубашку. Кинул её на спинку дивана. Остался в одних брюках. Выключил свет на кухне и приоткрыл дверь в комнату, где спал Лев. Ему захотелось посмотреть на лицо сына, за прошедший день он первый раз смотрел на него. Вернувшись на кухню, он включил телевизор. Убавил звук так, чтобы от телевизора только исходил свет. Подошёл к открытому окну. На белом подоконнике лежали всякие вещи: рисунок Эли, икона Марии, машинка льва, серьги и кольцо жены, его часы, чья-то брошенная мелочь.

Он закурил. Выпускал вензелями дым на встречу прохладному воздуху. Ветер пропах морем. Он бил ему слабо в грудь. Александр наслаждался и упивался вечером после душного дня. Город засветился огнями. Внизу, во дворе, через бесконечные простыни он видел крылечки с включёнными фонарями, их жители мирно сидели на своих стульчиках.

Сердце его в последнее время процеживало тяжесть. Болело. Да как-то странно. Ныло от тоски. Она имела не малый вес. Груз давил и держал равновесие на кромке его сердца и чувств. Словно он держался на струнах, а внизу разверзлась яма, куда он может упасть – упасть во мрак собственного страха.

Он говорил правду. Ему мало, что стало интересно. Чувствовал он только нежность к жене и детям. Но пришло то страшное и неведомое для Александра, когда мужчина отвергает собственную любовь в пользу долга. Мгновение, в котором ты отвечаешь на самый главный вопрос – трус ты или нет. И счастлив лишь тот, кто не знает ответа.

Ничто его более так не интересовало, как его долг. А всё дело в том, что он прекрасно знал, чем закончатся эти события. И дни его были сочтены. Он ощущал себя приговорённым к смерти. Ныне свобода ему дана, чтобы сохранить жизнь своим детям. Он понимал, что не уверен, сможет ли он спасти свою любимую и себя. И потому его любовь и долг стали самыми важными вещами в его жизни. И делали его во время тирании самым свободным человеком на земле.

Он вернулся на диван и стал сидеть в темноте под мерцающим светом телевизора. Он поставил на столик пепельницу и пускал ажурный дым, плавающий в голубом свете. Он курил и посматривал на два ковра, свернутые в трубочку. Они стоймя были прислонены к углу у входной двери. Диана ругалась на него, что они просто так стоят и пылятся, что надо бы их расстелить. Но Александр не хотел их трогать. Сам не знал почему, словно это богатство, к которому нельзя было прикасаться руками.

Чёрная ночь потихоньку голубела, утро просыпалось и тянулось в своих сумерках. Этот свет еле проникал в расщелину меж двух гардин, прикасаясь пыльным лучом до кровати.

Веки Эли, дрожа, еле боролись с сошедшим с них сном. Ей бросился темный и в то же время нежный образ в глаза. Силуэт богини, которая для неё была похожа на маму соседского мальчика. Икона стояла на маленькой угловатой дощечке. Рядом с ней находилась свечка. Огонёк оттенял черты лица Марии, изображённой на почерневшем дереве.

Сны Эли потихоньку уходили от неё. Хотя ей ещё спать и спать. Она проснулась очень рано, ей ещё предстояло досматривать свои сны. Вся простыня промокла от пота, будто море, бушующее, гонимое ветром, пришло к ней ночью и улеглось рядышком.

Она, не переставая, смотрела на красивое и в то же время уставшее лицо богини. Как она снизу вверх смотрела на своего ребёнка, сидящего у неё на коленках. Маленькая Эля уже понимала по-женски выражение её лица. Ей казалось, что она видела её в череде своих снов, которые ей приснились ночью. Вот толко она уже не помещалась на маленькой дощечке, а стояла во весь рост скалы. Ей снилось множество птиц, дома, поросшие розовыми цветами, цепи детей, огибающие горные перешейки. И среди всего этого был юноша со шпагой в руке.

Ночь выдалась тяжелой, и ей с таким же уставшим видом захотелось подняться с кровати и подойти к окну. Она аккуратно ступала босыми ногами по дощатому полу, чтобы сильно не скрипеть им, дабы не услышали родители. Стоило ей раздвинуть гардины, как вся утренняя красота раскрылась ей всей целостностью.

В те минуты не спал и Александр. Он стоял у окна со своей терпкой чашечкой кофе, потихоньку потягивал её, перебивая терпкость сигаретным дымом. В горле першило. Нос немного заложило. Прохладное, влажное, морское утро. Голубеющее. Ещё без разгулявшегося солнца.

Эля смотрела на кучевые облака, громоздившиеся на горизонте. Как они наливались дождливостью, заполнялись темно-синем цветом. Облака порхали сиренью, а на самом верху ещё был виден чёрный купол со слабым мерцанием звёзд. Это было похоже на родничок новорождённого. Мерцание жизни.

Александр уже давно не спал. Но огни города ещё не погасли. Этой ночью он дал Диане спокойно поспать. Она пришла к нему посреди ночи и улеглась прямо на него. Он почувствовал сальность и запах её кожи. Плеч. Нежной ключицы и груди. Ему даже нравилось иногда, что они спят вот так. Когда она приходила к нему и ложилась, он заключал её своими длинными руками и долгими поцелуями. Их ноги нежно соприкасались, выбравшись из под простыни, ловя хоть маленькое дуновение ветра.

Эля стала на цыпочках возвращаться к кровати. Она шла по дощатому полу, чтобы не разбудить родителей. Хоть она не слышала его, но пол скрипел зверски. Александр вернулся в свою постель к жене, целуя её, но после умоляющих стонов, чтобы ей дали побольше поспать, он оставил её и включил телевизор. Чуть убавил звук. Стал листать каналы одним за другим, ища новости и наконец наткнулся. По каналу показывали протест. Аспирийцы кричали о возвращении собственного национального государства. Многие этносы требовали того же. В ту ночь началась война между аспирийцами и григорианцами.