– Не подам! Тонька меня прибьёт. Надо вам очень, так пусть она на тебя иск оформляет. Имеет право.

– Да не напишет она! Бабы вы дуры! Света, ну посади ты хоть на полгода, а я там за сезон много долга отработаю. Там на лесопилку чернавский лес привезли, Виталька сказал. Ну придумай уж чего-нибудь, Света, ты ж умная, а я-то все равно в этих законах ни панталыку не смыслю. Помоги, ради Христа!

На этих словах дверь в кабинет распахнулась, и в проеме появилась разгневанная и прекрасная Антонина. Была она росту высокого, сама – дородная, на лицо приятная. Руки в бока упёрла, головой – под дверную матицу! Витька все споры и долги враз забыл – залюбовался женой. Из-за материнской спины выглядывал суровый Саня – круглолицый, как мать, и вихрастый, как отец.

– Здравствуйте, Светлана Владимировна! – важно поздоровалась Антонина с приставом и тут же напустилась на Витьку. – Ты куда убежал? Сказала я ведь тебе: не езди никуда! А он с Виталькой в город смотался! Хорошо хоть встретила я его: забор красит, отвез, говорит, дядю Витю в тюрьму записываться! Какая нам в этом году тюрьма – сдурел? Света, ты хоть его никуда не записывай!

– Да куда я его запишу-то?! – всплеснула руками Светлана. – В зеки-добровольцы? Так ведь не делается, ну хоть немного-то вы законы почитайте! Сначала сами подадут на алименты, потом мужика им жалко!

– Так свой мужик-то! Не ворованный! – резко парировала Тонька.

Тут подал голос и Саня, смущенно, но горячо выговаривая:

– Батя, ну в самом деле! У меня отвальная, у Нинки – днюшка. Чего мы, как сироты будем – без бати за праздничным столом. Всех парней отцы в армию провожают, а мой так в тюрьме будет сидеть? А потом? Я – в армию, Нинка – в городе учится. А с кем мать-то останется? А дров зимой кто ей заготовит? И ведь, сам знаешь, поросят летом купили. Кто зерна на посыпку намелет? У мамки ноги не ходят, у тебя пояснице – кердык! Вам друг без друга поросят не вырастить. И вот!

Он шагнул к Светлане и выложил на её стол пачки потрёпанных купюр, перетянутых бухгалтерскими резинками:

– Тёть Свет, это мы с Нинкой за лето на папкины алименты тут накопили, сколько могли, чтоб в тюрьму больше не садился. Не молодой уж батя по нарам скакать. В августе так спину у него скрючило, что скорую вызывали. Какой из него сиделец! Как их вернуть-то? В уплату долга. Вы объясните.

Виктор и Тонька оба онемели и переглянулись.

– Ну, дети-то поумнее вас будут, – вздохнула Светлана и принялась пересчитывать купюры…

Из кабинета вслед за сыном бывшие муж и жена вышли сильно раскрасневшимися.

– Вы, как из бани, – пошутил Серёга, встретив семейство в коридоре.

– Прикинь, Серёга, меня дети из тюряги выкупили! На отвальной погуляю! – сообщил Виктор и на радостях вдруг крепко обнял собрата по несчастью.

– Вот и мне повезло! – Серёга похлопал Витьку по спине. – Одним конкурентом меньше! Теперь Светка меня-то точно в тюрьму пристроит!

Шестого января прямо с утречка Топотун, Шпиля и Лёха-Терёха, как обычно, встретились у поселкового магазина. «Райпо Вологодского района, деревня Лопушково» значилось на вывеске. Под ней все трое и топтались. «Алкозвезды наши взошли», – увидев неразлучных собутыльников, пошутила тетка Маня, строгая, но добрая и богомольная старушка невысокого росточка, до самых глаз укутанная серым пуховым платком.

В любой день она всегда одной из первых приходила в магазин, но, конечно, не за портвейном, как троица «алкозвезд», а за хлебом. Тетка Маня всю жизнь проработала дояркой и теперь мучилась, пытаясь избавиться от привычки просыпаться ни свет ни заря. «Вот все думала, на пенсии высплюсь! И какое там! Вскакиваю, будто прям сейчас коров доить!» – жаловалась она односельчанам.

– С Новым 2019-м от Рождества Христова! – бодренько подскочил к тетке Мане Топотун, но тут же сменил тон на жалостливый и дурашливый. – Баб Мань, нет ли хоть сколько-нибудь рубликов на портвешок? В праздничек-то выручи Христа ради!

– От вашей выручки одни убытки! Это тебе рубликов на праздничек, а матери твоей – горькие слезы! Не велел Бог зазря вино пить, – строго выговорила тетка Маня, дружившая с матерью Топотуна и знавшая, как тяжело подруга переживает алкоголизм сына.

Тетка Маня грешным делом рассердилась на Топотуна, а рассердившись, огорчилась: в сочельник можно ли злиться пусть и на пьяницу? Взяв в сельмаге хлеба, она от расстройства забыла купить молоко. Своих коров деревенские давно не держали из-за дороговизны комбикормов и, будто горожане, покупали молочные продукты в магазине. Тетке Мане это было противно. «Живем как москвичи! Будто сами не крестьяне!» – осуждающе говорила она.

Топотун, получив в сочельник от ворот поворот, тоже горько вздохнул. Этот тридцатилетний парень был прозван Топотуном за то, что при ходьбе не поднимал ног от земли, шаркая обувью, будто старик. Он и сейчас выглядел ровесником тетке Мане, но не таким бодрым, с одутловатым лицом, весь сгорбившийся, скособоченный, в поношенной фуфайке.

– Блин, двадцать рублей всего и не хватает-то! – проворчал Топотун. До армии он был справным, хозяйственным и скромным парнем, но на службе пристрастился к вину. «В части у нас все бухали – от офицерья до последнего духа», – честно рассказывал он. Вернулся в деревню другим человеком – болтливым, хвастливым, жадным до водки. Дембель отгулял, а пить так до тридцати годов и не бросил.

Шпиле прозвище тоже досталось не за просто так. Первую стопочку попробовал он что называется «за компанию», как и все деревенские парнишки, лет в четырнадцать на сельской дискотеке. Однако оказалось, что организм у него был слабее, чем у сверстников. Уже к шестнадцати годам Шпиля так надсадил пьянкой желудок, что и потом, став взрослым, никак не мог поправиться от кишечных и печеночных заболеваний, но, несмотря на это, пить не бросал. Худой и длинный как палка, он редко улыбался и выглядел настолько угрюмым, что его побаивались деревенские ребятишки.

Лёху-Терёху (Терёшина по фамилии) дети, наоборот, любили. Он умел с ними поиграть и пошутить и был из тех пьяниц, которые, опрокинув рюмочку, становились веселыми и хохотливыми. От природы Лёха-Терёха обладал жизнерадостным характером. Он был ходячей энциклопедией матерных частушек и анекдотов, и потому в любой пьющей компании его встречали как дорогого гостя.

Вырос Лёха-Терёха в семье уголовника и алкоголички, и если других «алкозвезд» односельчане осуждали, Лёхе сочувствовали. «На другой-то путь кто бы его наставил?» – вздыхали бабы, а мужики уважали Лёху как удачливого рыбака. Спасаясь от голода – родители-то кормили от случая к случаю – еще в детстве Лёха научился мастерски удить рыбу, и в этом искусстве немногие могли с ним сравниться. И летом и зимой он перебивался случайными заработками, продавал дачникам свои уловы и почти не воровал, в отличие от другой пьющей безработной братии.

Младшим из троих был Топотун, он жил с матерью. А у Лехи-Терёхи и Шпили родители давно умерли, братья и сестры завели свои семьи, детей и жен у «алкозвезд» не было, так что своими пьянками они не досаждали никому, кроме соседей и самих себя.

«Протусовавшись» у магазина до сумерек, неразлучная троица намерзлась до собачьей дрожи, но насобирала-таки на портвейн. Не все покупатели оказались такими непреклонными, как тетка Маня, и подавали – кто – по рублику, кто – по пятьдесят копеек. «Алкозвезды» стали решать, у кого пить. У Шпили и Лёхи-Терёхи в избах незадолго до Нового года отключили электричество за неуплату.

– Айда, парни, ко мне! – пригласил Топотун. – Мать перед святым праздником не выгонит. Тем более к вечеру мороз большой будет, вон уж и сейчас подмораживает! Да хоть на свету пить! А то в прошлый раз у Шпили таракан ко мне в стопку упал, а я и не заметил!

– Так с закуской-то вкусней! – отпустил дежурную шутку Лёха-Терёха.