Старшего сына забрали в армию, попал служить во Владивосток, там познакомился с девушкой, женился и осел с семьёй на родине жены. Младший из армии и вовсе не вернулся – убили в первую чеченскую кампанию. Звонить волонтёрам тётке Шуре и в голову бы не пришло, сколько бы ни талдычили номер горячей линии по радио и телевизору. Ей казалось, что уж к ней-то, к одинокой бабке из деревни, точно никто не приедет, даже и спрашивать не стоит. Вот и переминалась она от тревожных новостей с ноги на ногу, как старая встрёпанная воробьиха: «Введут в райцентр пропуска, как за хлебом поеду? А за таблетками от давления?» – думала она. Аптеки в их деревне отродясь не бывало. Медпункт давно закрыли, а вслед за ним и магазин. Автолавка приезжала раз в неделю, а свежего хлеба порой уж так сильно хотелось! Пуще пряников и конфет.

Шура родилась в голодном сорок седьмом и потому привычно считала цену хлеба не только в рублях, но и в километрах до ближайшего магазина и в трудах в колхозе. Выучить её у родителей денег не было, и после начальной школы Шура пошла в телятницы на ферму в Погорелове, а как подросла и стало хватать сил обряжать стадо коров, перевели в доярки. Так и отработала всю свою жизнь, лишь три месяца не дотянула до пенсии – не хватило здоровья. Прописал тогда доктор лёгкий труд, а где его взять в деревне? Пришлось встать на биржу труда как безработной, но чтобы получать пособие, надо было ездить в райцентр отмечаться на бирже каждую неделю. Деревенские шутили: «Дорога до города – чем не работа? Вот тебе, Шура, и лёгкий труд!»

Впрочем, она и сама до сих пор любила пошутить. В молодости Шура была очень красивой и статной – высокой, стройной, кареглазой. К старости высохла и сгорбилась, сделалась будто гнутая сухостоина в лесу. От тяжелого труда её ладони стали непропорционально большими, тёмными и шершавыми, как еловая кора, и вот в этих ладонях, слушая строгого диктора по радио, она нервно комкала истёртые до серой ткани ручки дешёвой сумки.

Вдруг из хлебного магазинчика напротив станции вышел Анатолий – знакомый из Паутинки. При виде земляка, пусть и из соседней деревни, тётке Шуре враз стало легче. Послал Господь попутчика: до дома добираться куда как веселей будет!

– Онотолей! – по-вологодски широко нажимая на «о», радостно окликнула тётка Шура и тут боковым зрением заметила, что от автостоянки к платформе направился пазик. – Здравствуй! Да беги скорей-от! Гляди-ко, автобус подъезжает!

– Здравствуй, Шура! – на бегу поздоровался Анатолий.

В пазике уселись рядышком. Анатолий был на пять лет моложе Шуры, ниже ростом. Кругленький и жизнерадостный, он до сих пор не облысел, сохранил седые, но всё ещё по-юношески непокорные кудри. Они выбивались на лоб из-под далеко не новой, но чистой кепочки. Старики хорошо знали друг друга, и оба от души обрадовались встрече. Анатолий был лаборантом на той же ферме, где и Шура дояркой. Они всю жизнь ладили, но, выйдя на пенсию, редко виделись. Вроде бы рядом Паутинка и Погорелово, да для старых ног и километр – большой путь.

Анатолия и Шуру объединяло и ещё кое-что – одиночество. Оба рано овдовели, у обоих дети еще в юности уехали далеко от родных мест. У Анатолия старший сын и три замужние внучки жили не просто в другой стране, а теперь словно в другой Вселенной – на Львовщине, а младший сын спился и рано умер, не оставив потомков.

– Чего это ты рядом уселся? Надо ведь дистанцию держать полтора метра, – пошутила тётка Шура. – Надышишь на меня сейчас своими «коронами».

– Я не заразный! Из больницы еду! Там меня проверили, – смеясь, ответил Анатолий. – Гляди-ко, сколь я семян накупил!

– А и я накупила!

Они достали из сумок яркие прямоугольные пакетики и стали показывать друг другу, обстоятельно обсуждая каждый. Закипела беседа: репа «Петровская», морковь «Нантская», огурец «Крепыш», помидоры «Бычье сердце», виолы и бархатцы… Что растёт бойко, а что – хоть за комель из земли тащи, какой сорт капризный, а какой – неприхотливый, что уродилось и что не задалось в прошлом году. Старые крестьяне с нежностью и знанием дела перебирали пакетики семян, как виртуозные музыканты партитуру еще не сыгранной симфонии. Забылись тревожные новости, услышанные на автостанции. Вирус вирусом, но без урожая на одной пенсии и здоровым от голода ноги протянешь.

За разговорами и не заметили, как подъехали. Поворот на Погорелово и Паутинку находился в километре от остановки. Кто его расположил так неудобно? Зачем? Почему? Всякий раз пассажиры этой сельской округи, особенно престарелые, пытались уговорить шофёра остановиться «у отворотки», чтоб не топать лишнее расстояние. Анатолий пошёл договариваться с шофером. По деревенским понятиям именно ему, мужику, а не Шуре положено было это сделать.

В сельской местности любая мелочь может служить напоминанием о малой ценности крестьянина, о его незавидной роли в огромном мире, вечно раздираемом катаклизмами и катастрофами.

Когда кругом лютует страшная зараза, когда случается очередная война или денежный кризис, не всё ли равно, сколько протащится отдельно взятый житель деревни от остановки до дома: три километра, пять или десять… «Не господа – дойдёте!» – зло отлаивались иные шофёры в ответ на просьбы сельчан. Сегодняшний водитель не злился и пытался объяснить:

– Да пойми, ты, дед, нельзя мне не на остановке пассажиров высаживать – оштрафуют!

– Да ведь пустая дорога, кто увидит? – увещевал Анатолий.

– У нас всегда найдется, кому увидеть и настучать. И что вообще вам, старикам, дома не сидится? Короновирус! Говорят вам, дома лучше! А вы прётесь по райцентрам!

– Да я в больницу ездил, парень! Надо мне, – объяснял Анатолий и, чтоб разжалобить, нарочно как-то сгорбился весь, уменьшился в размерах и принял грустный, болезненный вид, что тебе актер из сериала.

– Так ты же и вчера ездил, артист! Я ведь, дед, тебя запомнил! И вчера меня так же уговаривал! – не сдавался водитель, но уже смеясь.

Он сжалился над стариками, не провёз лишний километр. Шура и Анатолий, громко благодаря и желая шоферу здоровья, медленно выгрузились. Пазик уехал, а они зашагали в сторону родных деревень по проселочной грунтовой дороге, веткой отходящей от шоссе.

– Повезло! – заметила тётка Шура. – В январе на Крещенье в церковь ездила, такой попался шофёр принципиальный, на остановку меня прокатил! Одно дело мужик с мужиком договаривается, другое – бабка старая!

Для старых крестьян поездка в райцентр была столь же захватывающим путешествием, как для кого-то турпоездка в Италию или Китай. Всюду по дороге они встречали достопримечательности, ведомые только им. Шура и Анатолий считывали невидимые чужакам знаки на открытых для них страницах родной земли и щедро делились друг с другом дорожными впечатлениями.

– Пока до дому-то доплетемся, насмотримся всякой красоты! – оптимистично заявила Шура попутчику.

И верно, «красота» щедро раскинулась по левую и правую руку от грунтовки – широченные колхозные поля оттаяли и были готовы к пахоте. В этот погожий денёк земля парила, будто дышала глубоко и свободно всей грудью, как дышит молодая женщина, не сомневающаяся в своей привлекательности и праве на счастье. У старых крестьян занялись сердца от простора и ветра с пьянящим ароматом прелой, перебродившей под снегом в своем соку травы.

– Вот сюда бы хорошо ячмень посеять, в прошлом годе была тут кукуруза! После неё сорняков-от мало будет, – заметил Анатолий.

– А напротив-то под горох поле годное! Мокрое. Навозу, молодцы мужики, много навозили, – похвалила Шура. – Овёс да горох сей в грязь, так и будешь князь!

Она шла заметно медленнее Анатолия, и тот, подстраиваясь под её ритм, участливо поинтересовался, глядя на раздутую, бочкастую сумку из кожзама:

– Чего накупила-то?

– Хлеба две буханки, батон, масла пачку, чаю, печенья себе взяла да Муське корму, сухого и влажного, – перечислила Шура. – А ты?

– То же самое, – одобрительно кивнул Анатолий. – Помочь тебе?

– Не надо, – смутилась Шура.