– Ох ты, господи, ну и страсти! – подивилась Шура.

– Парень молодой совсем, двадцать пять лет. Дома мать да семеро сестер и братьев. Он старший. Родом из городка какого-то типа нашего райцентра. Поехал в первый раз на заработки, устроился к нам скотником. И так неудачно! Не повезло бедолаге! В Екатеринбурге у Зулмата дядька живёт, так собирается теперь к нему ехать. Там, может, удачнее устроится. Город большой. Сказали, и пропуск дадут на проезд из миграционной службы, и документы какие-то временные сделали. Деньги на поезд и на дорогу ему бабы-доярки собрали, с кем на ферме вместе работал, да и Гуля сколько-то подал, всё ж земляк. А меня-то как раз вчера выписали. Я поехал домой, собрал для Зулмата бельё, полотенце, сумку дорожную нашёл. Костюм у меня был новый спортивный. Не ношеный. Думал, сын, может, приедет в гости, так ему всё хранил. Но когда уж он с Львовщины приедет? Может, и вовсе нам за всю жизнь больше не увидеться, так пускай хоть Зулмат носит, не пропадать же добру, – по-житейски, без эмоций объяснил Анатолий. – Ботинок да куртки вот у меня не было. К Танюхе, вдове Гришиной, пошёл на поклон, спросил, не осталось ли с Гриши одёжки какой? Вдруг не всё по родне раздали? И верно! И ботинки, и куртка, и брюки – всё осталось. Сынам Гришиным мал размер. Вот отвёз сегодня Зулмату. Пусть щеголяет. С Богом ему в дорогу! Пусть Никола Угодник спутешествует.

Старики какое-то время шли молча, берегли дыхание. Они всё сильнее вцеплялись в отяжелевшие к концу пути сумки, как будто боялись их не удержать, да и брели гораздо медленнее, словно воспоминания, подорожные мысли и разговоры новым грузом легли на их плечи. Оба сейчас проходили эту дорогу от остановки автобуса до деревни не только по земле, но и по тайным долинам своей памяти.

Анатолий беззлобно, но чуть насмешливо полюбопытствовал:

– Шура, я-то хоть к таджику мотался, а ты-то почто в город попёрлась? Неужто за одним только хлебом?

Шура как-то сжалась, ещё больше сгорбилась, словно её застали за чем-то постыдным, и нехотя пояснила:

– Не, не только за хлебом. Из-за Муськи. Муська у меня заболела. Носила к ветеринару на ферму. Молодой парень работает, но не заносчивый. Посмотрел и кошку. Лекарство назначил. Так ездила в аптеку выкупать.

Шуре казалось, что Анатолий сейчас высмеет её: ну-ка, ты, старая дура, из-за какой-то кошки, из-за сорной скотины в такие-то времена в райцентр поволоклась! Но Анатолий лишь понимающе кивнул:

– Ну, дай бог, чтоб помогло. А я своего Рыжика теперь на ночь на улицу не выпускаю. У соседей котика молодого лиса унесла, сожрала, так кто знает, может, и на моего старбеню позарится. А я к нему привык. Он уж у меня что человек, только не разговаривает. Обижается на меня, что не выпускаю. Не мяучит, а орёт у дверей, как пьяный мужик, а я его ругаю: «Рыжик, сейчас в городах люди и вовсе из домов не выходят – самоизоляция! Так и ты ночь-то потерпишь!»

У самой Паутинки Шура и Анатолий остановились на мосту над речкой, неширокой, но бурной во время разлива. Поставили сумки, оттянувшие руки, залюбовались течением.

– Какая речка у вас в Паутинке говорливая, – восхитилась Шура.

– Когда гулял в парнях, пошёл в Пожарища в клуб к девкам, возвращаюсь обратно, гляжу с моста – в боготе вода словно кипит! Пошёл поглядеть: что за чудо? А там – щука! Я её руками прямо поймал: такую огромную! Еле до дому дотащил. Ох, тятя хвалил меня! Мамка ухи потом наварила. Суховатое мясо, а бульон, как янтарь, светился. Там это было, – и Анатолий указал для Шуры на мелкую лужицу под кустом прибрежной ивы.

– Да, тогда тут широкий был богот! И кита поймать – не диво! А сейчас в июле и в сапогах перейдёшь, так ног не замочишь, – кивнула Шура.

– Мелиорация! – развел руками Анатолий. – Будь она неладна. Отплавали наши щуки! И пиявки-то повывелись: как со свинарника навоз в речку спустили, так даже они боле здесь не живут. Только нас, людишек, ничем не выведешь.

– Разве что этой «короной», – улыбнулась Шура.

Анатолий отмахнулся:

– Всё пережили, и это переживём. Мы бедой уж сколько лет коронованы.

Улыбнулась Шура невесело и заметила:

– В городе-то всё велят дистанцию между людьми держать, а мы с тобой эвон сколько километров отшагали, ни единого человека не встретили.

– Да уж, хороша дистанция – чтоб полтора метра с человеком выдержать, надо сначала этого человека найти, – хохотнул Анатолий.

Шура с моста глядела на Паутинку, где осталось четыре жилых дома. Малюсенькая деревня застыла в тишине под оседающим на избы и огороды солнечным светом, а Шура помнила её живой, шумной и многолюдной:

– Мертво всё кругом. Только что птицы с речкой ещё поют.

– Что ты, Шура! Мы-то с тобой, два чёрствых колобка, по дороге ещё катимся, значит, жива она! Да ведь и соседи в деревнях у нас с тобой есть. Пусть мало, но есть! Не унывай, Шура! Пасха скоро: Христос терпел и нам велел, – успокоил Анатолий.

Он без всяких «досвиданий» весело помахал рукой на прощание и свернул с моста к деревне. Шура помахала в ответ неуклюже и вяло своей огромной «еловой» ладонью. Без попутчика она больше не стеснялась своей немощи, сгорбилась и побрела дальше по размокшей дороге, тяжело ступая на больных ногах, огибая то лужи, то непролазную глину, легко поглотившую камень и гравий грунтовки. Она считала в уме, хватит ли им с Муськой денег дожить до следующей пенсии после покупки дорогого лекарства для кошки и не придётся ли в очередной раз доставать муку на хлеб из неприкосновенного запаса в ларе…

– К нам едут контролёры! У кого магниты на счётчиках, снимать надо! Либо сегодня, либо завтра у нас будут, – сообщил в магазине Санко Кривин, молодой тракторист, забежавший за сигаретами.

Односельчане в очереди за свежим хлебом ему поверили безоговорочно, потому что у Санки одноклассник в райцентре работал электриком. Худая, высохшая от старости покупательница Марья Никитична нервно затеребила видавший виды пакет-майку своими огромными узловатыми пальцами – такие пальцы обычно рисуют Бабе-Яге в мультиках для детей.

После этой новости старушка больше ничего уже и не видела, и не слышала толком, так сильно напугалась. Когда подошла её очередь к прилавку, машинально произнесла привычную скороговорку: буханку чёрного, пол-литра молока, пакет дешёвых макарон, килограмм сахару, триста грамм «Китикету» на развес. Если денег не хватало, многие сельчане продукты в райповском магазине брали в долг под запись в тетрадку, но Марья Никитична никогда так не поступала, потому что не была уверена, что сможет потом долг отдать. У старушки заранее было посчитано, во сколько ей обойдётся сегодняшняя покупка, и припасена вся сумма без сдачи.

– Марья Никитична, пряники кирилловские привезли! Мягонькие! Возьми хоть грамм двести! Что ты всё только Мусю балуешь? И себя иногда надо! – певуче окая, присоветовала сердобольная продавщица Ирочка, незамужняя ещё девушка.

– Спасибо, Иринка! Дров телегу купила, а пенсия-то ещё не скоро, так потом побалуюсь, – поблагодарила Марья Никитична, а мыслями уже перенеслась домой: скорей, скорей снимать злосчастный магнит со счётчика! Ну как прямо сейчас приедут контролёры, тогда позор-то какой! Да и денег, может, столько насчитают, что вовек не расплатиться. А если насовсем отрежут от свету? Страхи, пуще холодного ветра, гнали Никитичну домой. Погодка стояла не из лучших: февральские морозы, да ещё и с вьюгами.

Закинув сумку в избу, Марья Никитична включила на мосту лампочку и начала снимать магнит с электросчётчика, однако сделать это оказалось не так-то просто. Магнит настолько крепко «присосался» к металлу, что Никитична своими высохшими, как старые корни, пальцами лишь с великим трудом смогла отцепить увесистый кругляш. И тут же её худую и длинную, будто вица, руку, словно какой-то неведомой силой, потянуло вниз – под счётчиком стоял пустой газовый баллон, и вот к нему-то тут же и прилип магнит.

– Ох ты господи! Наказал Бог за воровство! Точно, точно от свету отрежут, – ругала сама себя Марья Никитична, тщетно пытаясь оторвать магнит теперь уже от баллона с газом.