Я был вынужден признать, что Золушку можно поменять на мальчика без потери основной сюжетной линии. Или принца – на принцессу. Но если все это правда, почему тогда писатели пишут только про мальчиков и девочек? Писатели – умные люди, они точно знают, что правда, а что нет.

Я слышал, как вечером вернулся Лев и они со Славой стали о чем-то нервно переговариваться. Наверное, обо мне.

Когда совсем стемнело, я все-таки вышел из комнаты. Было слышно, как в зале работает телевизор. Слава сидел там один.

Я остановился на пороге комнаты и посмотрел на экран телевизора. Мелькали кадры с мужчиной в крупных очках и строгом костюме; он выглядел очень грустным и смотрел на фотографию какого-то парня. А потом замелькали черно-белые кадры, будто фильм снимали лет сто назад.

Я медленно прошел в комнату и сел рядом со Славой, продолжая смотреть на экран.

– Почему ему грустно?

Слава, не ожидавший моего вопроса, даже сел прямее.

– Потому что его любимый человек умер.

– Тот парень на фотографии? – Спросив это, я улыбнулся. Чуть-чуть.

Слава тоже чуть-чуть улыбнулся. И сказал:

– Да.

– Он теперь там же, где моя мама?

– Да, наверное.

– Может, они подружатся.

Слава откинулся на спинку дивана и притянул меня к себе. Я лег затылком ему на грудь, и мы молчали до конца фильма.

Лев не любил никаких проявлений чувств, и особенно ему не нравилось делать это при «зрителях». И если проявлять чувства на улице не приходило в голову никому из них двоих, то дома Слава то и дело демонстрировал мне степень своей любви ко Льву. А Лев демонстрировал степень нежелательности таких действий, уворачиваясь от поцелуев, как Спайдермен.

Наблюдая за этим, я чувствовал, как в моей голове что-то трещит. Сейчас я думаю, что это был шаблон. Раньше, вживую, я ничего такого не видел. Я только видел, как ужасно неприятно и слюняво целуются в фильмах, и думал, что никогда в жизни не буду ничем таким заниматься.

Слава и Лев долго не могли прийти к единому мнению на этот счет. Закрывали двери и начинали выяснять, кто прав, кто виноват (и еще раз, взрослые: не существует таких межкомнатных дверей, способных изолировать ребенка от ваших суперсекретных разговоров!). Так что я все слышал и, конечно, переживал, чувствуя себя причиной какого-то раскола между ними.

– Ребенок должен видеть, что люди в одной семье любят друг друга и могут это друг другу показать, – говорил Слава. – Иначе он сам никогда не научится проявлять чувства.

– Ну, наверное, его надо учить не на таких примерах. – Лев говорил намного тише, чем Слава, и к нему надо было усиленно прислушиваться.

– А чем мы плохой пример?

– А ты не понимаешь? Там, на улице, другой мир, не тот, который мы тут вокруг него создали. Он пойдет в школу и узнает, что реальная жизнь сильно отличается от его жизни с нами. Больше никто так не живет.

– Реальная жизнь? А мы что, нереальны?

Слава говорил настойчиво, с нажимом. Лев – будто бы защищаясь.

– Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать…

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – соглашался Слава. – Я не понимаю, почему ты это говоришь. Ты собирался всю жизнь играть в друзей?

– Ничего я не собирался, – раздражался Лев. – Я и жить с ребенком не собирался.

Стало тихо. Скрипнул стул.

Наверное, то, что я тогда почувствовал, можно сравнить с мыслями ребенка, который узнал, что должен был стать абортом. Они меня не хотели.

Я заплакал. Тихонько, чтобы не привлекать внимания.

После тишины, продлившейся больше вечности, Слава наконец произнес:

– Семья – это то, что с тобой навсегда. Вещи, красота, партнеры пришли и ушли, а семья никогда не уйдет. Он – моя семья. Если ты не планировал быть ее частью, то я тебя не держу.

– Планировал, я не это имел в виду! – быстро ответил Лев.

Шаги зазвучали ближе, и я метнулся к коробке с игрушками – делать вид, что упоительно играю и ничего, совсем ничего, вот даже чуть-чуть, не слышал.

Уже открыв дверь комнаты, Слава обернулся на пороге и сказал:

– Тогда я больше не хочу этого слышать.

Они не разговаривали до вечера, а у меня не очень получалось чем-то себя занять. Я не понял слова про мир и про реальность, и у меня не было ни малейших догадок о том, что они значат. Непонимание тревожило еще больше, а чувство вины за произошедшее легло в груди тяжелым камнем.

Я уснул с тоскливыми мыслями, и первым, кого я увидел утром, был Лев. Этого я ожидал меньше всего. Он обычно не обменивался со мной больше чем двумя фразами и уж тем более не будил меня по утрам.

Да и тогда не то чтобы разбудил. Сел на край кровати, явно чувствуя себя не в своей тарелке, и спросил неестественно бодрым голосом:

– Хочешь, сходим сегодня погулять? Вдвоем.

Я не хотел. Но сказал:

– Хочу.

Я понял, что это как-то связано с их вчерашней ссорой и, наверное, это Слава его попросил. Мне было важно не расстраивать Славу, поэтому я согласился.

Думаю, у Льва были те же мотивы.

Мы молчали всю дорогу. Молча дошли до детской площадки, где я в своем молчаливом одиночестве пару раз съехал с горки, поковырялся в песке и вернулся к нему, молча наблюдавшему за мной со скамейки. Только тогда он спросил:

– Ты закончил?

Я кивнул, и мы пошли в сторону дома.

Мы вернулись бы домой через тридцать минут, но помешала судьба, или Вселенная, или, может, сам Иисус плюнул с небес, но, в общем, дома мы оказались не скоро.

По дороге нам надо было пережить всего лишь один пешеходный переход. Он был красивый, со светофором и сводил к минимуму наши шансы умереть. В тот день мы стояли перед ним рядом с какой-то женщиной и ждали, когда загорится зеленый свет. Я не брал Льва за руку, когда переходил дорогу, а он не настаивал. За светофором я тоже не наблюдал и, когда женщина рядом со мной пошла вперед, рефлекторно двинулся за ней.

Лев тут же схватил меня за плечо и вернул на место. Раздраженно начал говорить, что еще горит красный и надо самому думать, а не повторять за другими, как обезьяна. Звук визжащих тормозов оборвал его речь. Мы одновременно подняли головы и увидели, как перед пешеходным переходом отчаянно пытается затормозить автобус, а женщина, у которой были все шансы остаться целой и невредимой, в последнюю секунду решает пробежать перед ним.

Но шансов не оказалось ни у кого из них.

Автобус глухо стукнулся о ее тело, и она упала. Все произошло так медленно, что, кажется, я даже успел рассмотреть, в какой неестественной позе женщина падает на асфальт.

Пассажиры повалили из автобуса и окружили ее плотным кольцом. Водитель тоже вышел, страшно ругаясь. Я заметил, что стою один, а Лев, не говоря ни слова, продирается через толпу.

Я тоже подошел, но мне было не пробраться – слишком маленький. Я ходил кругами, пытаясь протиснуться то через одни ноги, то через другие, но никто меня не пропускал.

Лишь тогда, когда кто-то вышел из толпы и люди встали посвободнее, я смог разглядеть эту несчастную женщину на асфальте и Льва рядом с ней.

Тогда я подумал: «Она умерла».

Как мама.

Как парень из фильма про любовь.

И заплакал.

Так сильно заплакал, что привлек внимание сердобольных женщин.

– Мальчик, ты с кем? – спросила меня тетенька с очень красными губами.

Я плакал и не отвечал.

– Ты один здесь? – спрашивала она, наклонившись так близко, что я чувствовал запах ее духов – таких же, как у моей бабушки.

– Не-е-е-ет! – простонал я сквозь слезы.

– А с кем?

– С п-а-а-апой!

– А где твой папа?

– Та-а-а-ам, – и я показал пальцем в сторону Льва.

Сжав мою руку, женщина потащила меня через толпу. Передо мной замелькали ноги-ноги-ноги.

– Пропустите мальчика к папе! – голосила она, призывая людей расступиться.

И вот я оказался в первом ряду и стал наблюдать за странными манипуляциями Льва над женщиной. Он несколько раз спрашивал ее имя и просил не закрывать глаза. Я плохо помню, что происходило, потому что сидел на корточках и хныкал, заглушая для себя весь окружающий мир.