Приходя с работы, он устраивал рейд по моим школьным принадлежностям. Открывал рюкзак и проверял, в каком состоянии тетради и учебники. А они никогда не были в хорошем состоянии. После уроков я скидывал вещи в рюкзак, будто в урну, отчего по возвращении домой все оказывалось смятым. За это Лев высказывал мне все, что он обо мне думает, о моих мозгах и моей природной безалаберности. Затем он проверял дневник. Обычно там все было в порядке, но мне каждый раз было страшно, будто, едва Лев в него заглянет, там неведомо откуда вырастут двойки.

В общем, с наступлением школьной поры жизнь стала сложной. Теперь от меня все время что-то хотели. Пока я не пошел в школу, никто из родителей со мной так сильно не ругался. А теперь никакого спокойствия и никакого свободного времени. Даже некогда пожить для себя!

Мысль о том, что впереди еще одиннадцать таких лет, казалась мне невыносимой.

Некоторой отдушиной для меня было общение с Леной. После уроков мы иногда ходили к ней домой: ее родители работали до вечера, так что весь день квартира была в нашем распоряжении, и мы делали что хотели. Однажды родители поручили ей помыть пол, пока они на работе, а она в тот день позвала меня, вылила на пол в коридоре ведро воды и научила меня кататься по мокрому полу, как на коньках. Мы этим часа два занимались – так пол и вымыли.

Правда, иногда она заводила разговоры на нелепые темы и рассказывала мне всякие враки. Например, про то, что девочки раз в месяц писают кровью. Я ей не поверил. Это странно.

Ленина семья была первой семьей, на которую я мог посмотреть со стороны. И она была как большинство семей: мама, папа и ребенок. Некоторые их порядки не совпадали с нашими. Например, однажды Ленин папа приготовил нам яичницу с жидким желтком, а у нас дома такую есть нельзя. Как-то раз я попросил сделать яичницу жидкой, а Лев ответил, что еду надо есть в готовом виде, а не в полусыром, если не хочешь заболеть сальмонеллезом. Что это, я не знал, но заболеть не хотел.

Когда я увидел эту яичницу у Лены, я поднял на ее папу свои честные глаза и спросил:

– Вы что, хотите заболеть сав… савмн… салм…

– Ешь давай, – шикнула на меня Лена.

Ну, я и съел. Вроде бы не заболел.

А слово «сальмонеллез» потом выучил, как и другие названия болезней. Я потом во всех словесных играх их загадывал. Все задумывали «стул», «кровать» и «школу», а я – «сальмонеллез» и «фенилкетонурию». И мои слова никто отгадать не мог, даже учителя.

Под Новый год у Лены дома оказалась настоящая сосна. Сами мы обычно ставили искусственную елку, и она ничем не пахла, а Ленина – пахла и кололась, и на ней росли шишки. Поэтому, вернувшись домой, я сказал, что тоже хочу настоящую елку. На тот момент искусственная уже была наряжена, и Лев сказал, что никто не будет ее разряжать, так что живая останется на следующий год.

Целый год – это же сто тыщ миллионов лет, особенно если тебе семь! Короче, я заревел. Пошел реветь в свою комнату и ныть оттуда, что никто в этом доме меня не ценит: один раз попросил хоть что-то сделать – и то не могут!

Тогда родители сжалились и купили мне настоящую елку.

Едва мы поставили ее в зале, Лев спросил у Славы:

– Тебе не кажется странным, что мы притащили домой дерево?

– Думаю, это не самое странное, что нам предстоит пережить в ближайшие десять лет, – ответил Слава.

А я скакал вокруг, радуясь, что теперь моя елка тоже пахнет.

Впереди были Новый год и мой первый детский «корпоратив» – городская елка во Дворце культуры.

Инна Константиновна сказала, что мы должны будем прийти в костюмах и подготовить стишок для Деда Мороза, чтобы получить подарок.

Моим вдохновением для костюма стал мультик «Дракулито-вампиреныш». Я случайно увидел его по телевизору и твердо решил: хочу костюм вампира.

Льву эта идея не понравилась. Он сказал, что это «не по-новогоднему». Что на Новый год принято наряжаться в снежинку, зайчика или белочку, а в вампира – на Хэллоуин, но у нас нет такого праздника, поэтому побывать вампиром мне вообще не судьба.

Хорошо, что эта идея понравилась Славе. Он и его творческое воображение по полной оторвались на мне и моем костюме.

Мы купили детский аквагрим, а в магазине «Все для праздника» нашли настоящий вампирский плащ и клыки. Бабушка перешила мне старую жилетку, чтобы она больше напоминала вампирскую, а из куска ткани вырезала фигурку в виде летучей мыши. Белая рубашка и брюки у меня были свои.

Увидев мой прикид, Лев сказал:

– Представляю, как он в таком виде будет рассказывать миленький стишок Деду Морозу…

– Не надо миленький, – возразил Слава. – Напишем свой. Согласно образу. Да, Мики?

Я неуверенно на него посмотрел.

– Давай, ты же писатель, – подбодрил он меня.

И я согласился. Стишок мы написали вместе, но договорились не показывать его Льву.

В день елки была метель, поэтому Слава сказал, что загримирует меня уже на месте, чтобы ничего не размазалось. Наводить марафет мы принялись прямо в холле, чем привлекли к себе немало внимания. И дети, и взрослые постоянно на нас оборачивались, показывали пальцем. Лев был прав: на празднике оказалось очень много снежинок и зайчиков. Но еще больше – человеков-пауков и других супергероев.

– Пап, ни одного вампира больше нет, – сказал я, довольный своим выбором.

Но Слава велел мне не болтать, иначе он «накосячит с кровью».

Сама елка мне не очень понравилась, потому что Дед Мороз там был ненастоящий. Будь он настоящим – ходил бы в валенках, а не в «Найках». А еще он все время просил делать какие-то глупости: то ходить кругами, то хлопать, то топать – и я, конечно, слушался, ведь иначе мог лишиться конфет.

Стихи все рассказывали очень долго, хотя у большинства они были коротенькие и у кого-то даже повторялись.

– Почему у них одинаковые стихи? – спрашивал я у Славы.

– Потому что они взяли их из интернета, – объяснял он.

Прошла целая вечность, прежде чем очередь дошла до меня. А когда я вышел на середину круга и шагнул к фальшивому Деду Морозу у елки, то почувствовал, что нервничаю.

– Какой необычный костюм! – с наигранной веселостью сказал Дед Мороз.

Обведя взглядом окружающих, я совсем растерялся и забыл начало стихотворения.

– Давай, не стесняйся! – подбодрил меня Дед Мороз.

Я посмотрел ему в лицо, увидел, что борода у него накладная и он совсем не старый, и вдруг все вспомнил.

– Здравствуй, Дедушка Мороз! – сказал я тоненьким голосом. От волнения он звучал еще тоньше, чем обычно.

Актер одобрительно покивал.

– Я в жизни не ел сладостей, – продолжил я.

Взгляд у Деда Мороза стал заинтересованнее.

– Потому что пью кровь и живу на кладбище.

Я снова посмотрел на зрителей. Слушать меня начали даже те, кто давно получил подарок и которых, казалось, больше ничего не волновало.

– Вижу, у тебя мешок, – продолжил я увереннее и даже с выражением, – с разными конфетами. Приходи к моему гробу – вместе их отведаем!

Со всех сторон послышались смешки. Смеялись в основном взрослые, а дети были не уверены, стоит ли хихикать.

Некоторое время Дед Мороз пребывал в растерянности. Потом, будто опомнившись, вернулся к своей роли:

– Какой интересный стишок! Ты заслужил подарок!

Когда я, счастливый и довольный, пробирался вместе с полученными конфетами к Славе, некоторые родители трепали меня по волосам или одобрительно хлопали по плечу. Даже после праздника к нам подходили и говорили, что стих и костюм были очень хороши. На том празднике я чувствовал себя суперзвездой!

Вечером мы, конечно, рассказали обо всем Льву.

– Неужели никто не возмутился? – спросил он.

– Говорят, директрисе не понравилось, – ответил Слава. – Сказала: «И куда только родители смотрят».

– На твоем месте я бы смотрел в другую сторону, – усмехнулся Лев. – Чтобы никто не подумал, что это твой сын.

В феврале Лене исполнилось восемь лет, и я впервые попал на детский день рождения. Там было десять человек – девять девочек и я. Я пожалел о том, что пришел, уже через пятнадцать минут, потому что со стороны остальных гостей мне уделялось агрессивно повышенное внимание. Меня все время намеревались то ударить, то лишить стакана сока, то напугать взорванным над головой шариком.