– А то! – Папа перекинул сумку для документов через плечо. – Ладно, пойдем забросим чемодан в багажник.

Пока мама отвозила папу в аэропорт, бабушки решили пропылесосить в гостиной.

Я изо всех сил старался помочь, двигал диван и стулья, пока они не прогнали меня, сказав, что я путаюсь под ногами.

И я решил заварить персидского чаю.

Лале попросила налить ей чашку и села за стол с последней булочкой с корицей, а я принялся готовить яичницу.

– У тебя все хорошо, Лале?

– Ага.

– Грустишь из-за того, что папа уехал?

Она пожала плечами.

– Наверное.

На меня она даже не посмотрела, и я в который раз подумал, что мою младшую сестру явно что-то тревожит.

Что-то, о чем она пока не хочет говорить вслух.

Мама вернулась после девяти. К тому времени бабушки переключились на кухню, и я торопливо налил маме чаю, пока они не развернули там уборочный фронт.

– Спасибо. – Мама с благодарностью взяла чашку. – Я собираюсь звонить Маму. Хочешь с ней поздороваться?

Грудь сдавило

– Да.

Я правда хотел поговорить с Маму.

Но всякий раз, когда мы ей звонили, я боялся услышать страшную новость.

Мы расположились в мамином кабинете и закрыли дверь, чтобы приглушить доносившийся из кухни звон посуды. Мамины ноздри раздувались всякий раз, когда внизу что-то особенно грохотало.

После пары гудков на экране компьютера появилось лицо Маму.

– Э! Салям, Ширин-джан, chetori toh?

С минуту мама с Маму общались на фарси, а я только слушал и улыбался. Голос Маму был теплым и радостным, хотя глаза выдавали усталость.

– Привет, Дариуш-джан, как твои дела, родной?

– Все хорошо. А как у тебя?

– Знаешь, грех жаловаться. Все время занята. Как школа? У тебя уже появилась подружка?

Этот вопрос Маму задавала во время каждого разговора.

Я еще не рассказывал ей про Лэндона.

И про то, что я гей.

Фариба Бахрами была персиянкой, а я успел достаточно изучить Иран, чтобы понять: там на такие вещи смотрели, мягко говоря, косо. Об этом старались не говорить.

С Сухрабом я поделился потому, что делился с ним вообще всем.

Нет, я не думал, что Маму перестанет меня любить.

Совсем нет.

Но я не мог избавиться от страха, что, возможно, ей будет нелегко это принять.

Я боялся, что не вынесу, если она станет смотреть на меня по-другому.

Боялся, что мое сердце этого не выдержит.

Мама беспокойно заерзала. Ее глаза словно взяли меня на прицел.

Так что я ответил:

– Нет. Отдаю все силы учебе. – И тут же, торопясь сменить тему, спросил: – А как Бабу?

Маму вздохнула.

Иногда во время наших разговоров Маму заливалась слезами.

Ужасно смотреть, как твоя бабушка плачет, и осознавать, что между вами тысячи миль, границ и запретов, которые мешают ее обнять.

Но сегодня она ограничилась тяжелым вздохом.

– Да все так же. Почти все время спит.

– А.

– Он про тебя спрашивает.

– Правда?

– Да, про тебя и Лале.

Я почувствовал, что в моем организме вот-вот произойдет утечка слез, и шмыгнул носом.

– У нас все хорошо, Маму. Передашь ему? И скажи, что мы его любим.

Маму улыбнулась, но я видел, что ее ласковые глаза печально блестят, а морщинки в уголках все так же стремятся вниз.

Я потер согнутым пальцем уголки глаз.

– Обязательно передам ему, дорогой.

– Лале! – позвала мама. – Мы опоздаем!

Я не расслышал, что сказала Лале, поскольку переодевался в своей комнате, но маме ее ответ явно не понравился, поскольку она крикнула:

– Поторопись!

Мама должна была забросить Лале в школу по пути на работу – обычно этим занимался папа – и рисковала попасть в пробку.

Я схватил свои вещи и спустился вниз. Лале сидела на маленькой скамеечке у двери в гараж и зашнуровывала ботинок, изредка шмыгая носом.

– А нельзя мне остаться дома?

Лицо у Лале было красным, на щеках блестели дорожки от слез.

Кажется, я пропустил Лалепокалипсис, пока принимал душ.

– Нельзя, – отрезала мама, ставя тарелки в раковину. – И лучше тебе быть готовой, когда я вернусь.

Голос у мамы звенел, а лицо напоминало грозовую тучу.

– Доброе утро, Дарий, – бросила она, бегом поднимаясь по лестнице.

– Привет, Лале, – тихо окликнул я сестру и рядом с ней опустился на колени, чтобы помочь с левым ботинком. – Что случилось?

Лале шмыгнула носом, но не ответила. Только неотрывно следила за тем, как я зашнуровываю ботинок.

– Не туго? – спросил я.

Она мотнула головой.

Я перешнуровал правый ботинок, потом взял ее руки в свои и чуть-чуть покачал.

– Лале?

– Не хочу сегодня в школу.

– Почему?

– Мне там не нравится.

Не ожидал услышать подобное от сестры, потому что она всегда любила школу.

У Лале был врожденный дар преуспевать на контрольных – мне эту генетическую черту родители почему-то не смогли передать по наследству, – и за выполнение заданий она получала исключительно золотые звездочки. Учителя и одноклассники души не чаяли в Лале.

Я натянул рукав на ладонь и вытер ей слезы.

Может, она поэтому в последнее время была такой молчаливой?

– А что случилось?

– Не знаю.

– Тебя учитель обидел?

Лале пожала плечами.

– Или кто-то из одноклассников достает?

Она снова пожала плечами, но потом все-таки кивнула.

– Не хочешь мне рассказать?

Лале быстро посмотрела на меня – и тут же уткнулась взглядом в ботинки.

– Мика и Эмили со мной не разговаривают.

– Почему? Как так вышло?

– Не знаю. – Голос Лале дрогнул. – Они начали звать меня Лолли.

Что за нелепость? Мика и Эмили дружили с Лале с первого класса. Они точно знали, как правильно произносить ее имя.

– Это очень грубо, – нахмурился я. – И почему они так делают?

– Все началось, когда мы вернулись из Ирана.

– А.

После поездки в Иран другие ученики первое время сторонились меня, а по школе ходили разные слухи (Трент Болджер, например, болтал, что я вступил в ИГИЛ[9]). Но мысль о том, что моей младшей сестре тоже пришлось столкнуться с подобным, была невыносима.

Неважно, сколько тебе лет, – в любом возрасте опасно напоминать одноклассникам, что ты от них отличаешься.

В противном случае ты рискуешь стать Мишенью.

Я постарался привести Лале в порядок, поцеловал ее в макушку и проводил до машины.

Вскоре спустилась мама, на голове – растрепанный пучок. В последнее время она часто с ним ходила, хотя раньше носила распущенные волосы и не забывала об укладке. Мама обняла меня на бегу и сказала:

– Спасибо, что успокоил Лале. Думаю, она просто устала. Постоянно читает допоздна.

– Проблема не в книжках, – возразил я. – А в ее одноклассницах-расистках.

Мама недоверчиво покачала головой.

– Они только в третьем классе.

– И тем не менее.

Она поцеловала меня в щеку.

– Понимаю, ты беспокоишься о сестре. Не волнуйся, вечером мы с ней поговорим.

Я проводил взглядом мамину машину, а когда она скрылась за углом, снял со стойки велосипед и поехал в школу.

На улице моросил дождь – тот самый осенний дождь, который пахнет как внутренности морозилки. Я натянул капюшон поверх шлема. Примерно в миле от школы я заметил впереди Чипа и поднажал, чтобы его догнать. Вылезшие из-под шлема волосы у него прилипли ко лбу, но Чип все равно мне улыбнулся.

Я не знал никого, кто улыбался бы так же часто, как Циприан Кузумано.

– Привет, Дарий.

– Привет.

– Как выходные?

– Хорошо. А у тебя?

Чип пожал плечами.

– Тоже неплохо.

– Супер.

Он снова улыбнулся, а потом посмотрел вперед – мы приближались к Большому холму.

Я переключил передачу и пристроился позади Чипа, чтобы мы могли держаться ближе к тротуару. Подобная предосторожность была нелишней для велосипедистов, направляющихся в школу Чейпел-Хилл: мало что в этом мире могло сравниться по смертоносности с выпускником, опаздывающим на первую пару.