Стой, маску сорви,
Всё, что в душе накипело, открой.
Зла на меня не таи,
Счастье — туман обратилось росой.
Стой, и пусть провода разнесут эту весть!
Пусть взорвётся гроза, ты скажи всё что есть!
Ведь любовь это не игра.
* * *
Комсомолка Зарайкина уже, проклиная всё на свете, думала — что написать в отчёте? Кого обвинить в политической близорукости из-за скандальной патриотической песни? И вдруг сладкий голос Ободзинского и красивая мелодичная музыка, которая уносила в жаркие южные страны, к тёплому ласковому морю, вновь сбили с верного идеологического настроя.
Меня прости и позабудь!
И поцелуй пускай летит в последний путь!
В пустыне мёртвой, где любовь жила,
Зима все скроет добела!
И лишь часы счастливых дней,
Как миражи живут в душе моей.
* * *
Я когда сочинял припев для итальянских «Обычных историй», то ни разу не смог нормально пропеть последние две строчки. А Валере хоть бы хны — «дерёт глотку» и улыбается.
Мы снова вставили небольшой инструментальный проигрыш перед вторым куплетом:
Стой уходить не спеши,
Может ещё не поздно успеть
Для беспокойной души
В клочья порвать запретную сеть.
Стой, и пусть провода разнесут эту весть!
Пусть взорвётся гроза, ты скажи всё что есть!
Ведь любовь это не игра.
* * *
«Какой голос! — стоя в боковой кулисе, восхищалась хореограф Данута Вайнюнене. — Просто в обязательном порядке нужно включить современное творчество в народную программу! И девочкам нравится».
Проходит день, проходит ночь,
Мы словно звёзды летящие прочь.
На самой кромке забытого сна
Остались клятвы, мечты и весна!
И лишь часы счастливых дней,
Как миражи живут в душе моей…
* * *
После того как отгремели овации в конце двухчасовой дискотеки, я вдруг вспомнил, что у нас осталось ещё интервью для газеты «Советская Литва». К слову сказать, в Таллине в это время издавалась «Советская Эстония, а в Риге — «Советская молодёжь». Из этого возникал законный вопрос — кого и чем Латвия обидела, что её даже нет в названии?
— Мужики, хорош с проводами возиться, завтра всё равно здесь же выступаем, — махнул рукой я. — Пошли с прессой общаться.
— А я? — Жалостно посмотрел на меня Космос Иванов.
— А ты? — Задумался я на секунду. — С шишкой на лбу и со сломанным зубом, сядешь за нашими спинами и будешь, скромно кивая, со всем соглашаться. А если живой в Москву вернёшься, то я свечку в храме поставлю Николаю Чудотворцу.
В гримерке перед интервью мы всё же позволили себе налить горячего чая. А корреспондентом оказалась очень красивая литовская девушка. Хотя если бы не её прибалтийский акцент, то от минчанки или москвички отличить сероглазую и русоволосую барышню было бы не возможно.
— Знакомьтесь — это Года Дилма… Дилма…, - попыталась произнести трудную фамилию Зарайкина.
— Года Дилманайте, — быстро протараторила своё имя сама представительница литовской газеты. — Скажите, кто сочиняет ваши чудесные песни?
— Это у нас всё пишет Богдан! — Высунулся с задних рядов Космос Первомаевич. — А ещё скоро мы досочиним настоящий убойных хит — «Белую стрекозу любви», это такие наши творческие планы. На будущее, так сказать.
— Спасибо, — поблагодарила Космоса девушка. — Что вас вдохновляет на творчество?
— Ну, это когда как, — ответил за всех Первомаевич. — Вот если грустно на сердце, тогда лирика прёт, а если весело — танцы. Тут ведь, в творчестве рецептов не бывает…
Я громко прокашлялся и Кос не то сбился с мысли, не то понял, что сейчас лучше помолчать, однако эффект вышел нужный — заткнулся.
— Вы лучше напишите, что у «Синих гитар» начинается целый гастрольный тур, Вильнюс, Рига и Таллин, — сказал я. — И мы, музыканты группы, очень рады, что подарим свою новую концертную программу всем братским прибалтийским народам. Как говорил Сократ: «Если нет общения, нет и дружбы». А музыка, кстати, как и спорт — это универсальные языки общения.
Глава 32
Солнце еле-еле выползло из-за горизонта и сквозь высокие стройные сосны и хилые осинки оно высветило для меня узкую тропу. Какого лешего на самой заре я припёрся в загадочный латвийский Покайнский лес? Да просто головой знатно трюкнулся! Никогда такого не было, чтобы я среди ночи подскочил и, как ужаленный, быстро накинув на себя концертный костюм и пальто, выбежал из гостиницы. Потом залез в микроавтобус и, повернув ключ зажигания, поехал не абы куда, а сторону маленького городка Добеле. Почему именно в Добеле, а не на берег живописной Юрмалы? Я не понимал.
Ведь вроде всё было хорошо. В Вильнюсе три дня пролетели, как один, овации, толкотня и битва за билетами на входе в ДК. На второй день перед гостиницей, где мы жили, первые фанатки написали на асфальте: «Валера — мы тебя любим!»
Даже у меня небольшое романтическое приключение нарисовалось. Года Дилманайте сначала пригласила в кино, потом в кафе мороженное, потом старый город посмотрели. Обещала приехать и в Ригу на наш концерт. А я и рад был этому, и не рад. Мысль о том, что амурное дело может закончиться очень плохо, не давала покоя.
А вот на третий день даже погулять по Вильнюсу нормально не получилось. Правда, тогда я вышел на променад со своими архаровцами из «Синих гитар». Поклонницы просто одолели. Валеру Ободзинского дергали за руки. Просили автографы. Пока ещё скромного парня задёргали, а нас затолкали. А когда микроавтобус утром четвёртого ноября уезжал в Ригу, проводить пришло наше ВИА человек триста. И мы полчаса терпеливо раздавали автографы. Ведь проявлять уважение к поклонникам — это вообще правило хорошего тона для «звезды» любой величины.
В Риге первый день прошёл тоже замечательно. Только у Космоса Первомаевича от флюса щёку раздербанело — «будь здоров», как-то неудачно полечили ему зуб. И так, по мелочи, Зарайкина устроила маленький скандальчик, потребовав исполнения песни «И вновь продолжается бой» привести к более официальному и сдержанному тону. Из-за чего была послана искать спелые киви на рижском рынке, и без них не возвращаться. Всё было отлично, так почему же этой ночью я куда-то понёсся?
«Странное местечко, — подумал я, шагая между холмов, по кривой лесной дорожке. — Хорошо хоть место хоженое, натоптанное. И когда внезапные проблемы с головой закончатся, меня кто-нибудь найдёт и выведет обратно на свет Божий! Кстати, а что это за странная фигура впереди в сером балахоне? Неужели Гэндальф Серый собственной персоной?»
Дед в балахоне и с длинной кривой палкой, который тоже какого-то фига забрёл сюда на рассвете, заметил меня, и поднял праву руку.
— Лабден! — Крикнул я. — Красиво у вас тут. Воздух хороший. Предлагаю загасить по-быстрому Око Саурона и по домам, а то у меня сегодня ещё один концерт во Дворце культуры ВЭФ.
— Я давно тебя жду, — с загадочным видом проговорил заранее заученную фразу Гэндальф.
— Послушайте гражданин с посохом, а может у вас в Риге лимонад какой-то особенный производят, что штырит не по шуточному? И все это вокруг, и ты — Гэндальф Серый лишь плод моего больного воображения? — Я больно ущипнул себя, и всё равно не поверил, что это явь.
— Иди за мной, у нас мало времени, — сказал дед в балахоне и быстрым широким шагом повёл меня дальше вглубь лесной чащи.
«Остался последний способ проверить сон это или нет», — подумал я и крикнул:
— Атас менты!
— Что? — Резко обернулся Гэндальф.
— Милиция вон из кустов выпрыгивает! Спасайся, кто может! — Добавил я драматичности в свой голос.
Вмиг вся таинственная загадочность с Гэндальфа улетучилась, и он, подобрав полы длинного балахона ломанулся куда-то сквозь лысые осенние кусты. Само собой по пересечённой лесистой местности далеко убежать он не мог. Дед запнулся за первую же корягу, которую в это время суток разглядеть было невозможно, и лихо шмякнулся в лужу. Далее раздались ругательства на латышском языке.
