— А у нас девичник, по поводу рождения нового театра! — Заявила немного раскрасневшаяся Шацкая.

— Как сыграли, какой счёт? — Поинтересовалась Светличная.

— Восемь — четыре, в нашу пользу, — пролепетал я, упрямо косясь на курицу.

— Тогда давай за стол! Дрябнем за победу! — Подмигнула мне Нина.

— Сейчас, только помоюсь, а то на стадионе воды горячей не было, — я ещё раз сглотнул накопившуюся во рту слюну.

Лишь через двадцать минут, чистый, сытый и в целом довольный своей жизнью, слушая новости и сплетни от двух чуть-чуть захмелевших актрис, я принялся варить в турке кофе. Оказывается, за день произошло следующее: заявка на регистрацию театра была успешно подана, премьера для чиновников из министерства культуры должна была состояться в этот четверг, Санька ушёл по бабам тоже до четверга, точнее к Маше, Светка влюбилась в одного мрачного типа, Высоцкий со дня на день разводится, а Нинка наоборот собирается замуж.

— Жизнь бьёт ключом, — сказал я, разливая по чайным чашкам свежесваренный кофе.

— Богданчик, а расскажи нам пожалста, — заулыбалась Нина Шацкая, плохо проговорив последнее слово. — Как ты так всё быстро сочиняешь? И пьесу написал сам? И про Горидзе Аваса сочинил прямо при нас за пять минут?

— И песни прекрасные пишешь? — Добавила более сдержанная и скромная Светличная.

— А вам какой ответ нужен — честный? Или можно соврать так, чтобы было более-менее правдоподобно? — Я отхлебнул кофейку.

— Честный! — Взвизгнули актрисы.

— Ничего сложного, — я махнул рукой. — Я из будущего, — шёпотом добавил я. — Там, в будущем, всё это уже придумано, и песни, и стихи, и пьесы. Я так скоммуниздил немного для повседневных нужд.

— Ха-ха-ха! — Разом засмеялись девчонки.

— Ну и врун же! — Заливалась громче подруги Шацкая. — Может, ты ещё расскажешь, а кем мы там все, в будущем станем?

— Бурков, Трещалов, вы — барышни-красавицы, — я стал загибать пальцы. — Все сыграете хорошие запоминающиеся роли в театре и кино. А Высоцкий, тот вообще, станет звездой Союзной величины. Хотя я как-то читал фантастический рассказ Рэя Брэдбери, в котором путешественник в прошлое при охоте на динозавров наступил на бабочку.

— Ну? — Нина со Светой немного напряглись.

— Будущее изменилось, — я подмигнул актрисам. — И теперь даже я не знаю, что нас лет через двадцать, тем более тридцать будет ожидать.

— Ха-ха-ха! — Девчонки вновь покатились со смеху.

— А, правда говорят, что ты с крыши упал, и у тебя после этого мозги по-другому работать стали? — Вновь заинтересовалась причиной моей гениальности Шацкая.

— Правда, — пробурчал я, допивая кофе. — Я так понимаю вы тут до утра?

— До четверга, — тихо проговорила Светличная. — Можно мы пару дней здесь поживём? Нам готовиться надо к премьере.

— Если на кухне и в коридоре будет порядок, и вы будете так же вкусно готовить, то можно, — хитро усмехнулся я. — А сейчас, тем, кто ложиться спать — спокойного сна.

Однако ночью, когда я уже видел первый сон. В дверь ко мне кто-то постучал.

— Бум-бум-бум, — стук повторился.

«Зубной пастой, что ли собрались мазать?» — мелькнуло в голове.

Я встал, прошёлся до двери и открыл защёлку. А когда моя голова высунулась в коридор, то в темноте кто-то меня быстро чмокнул прямо в губы. Затем послышались убегающие шаги и приглушонный девичий смех.

— Детский сад, — пробормотал я, захлопывая свою дверь.

Кстати, ближе под утро мне приснилась черноволосая красавица Мара в белом одеянии. «Будь аккуратней, — прозвучала у меня в голове её мысль. — Что-то пошло совсем не так».

В среду вечером и до дискотеки, и в перерыве на антракт, и после танцевального вечера я несколько раз попытался поговорить с Лизой. Но услышать что-то внятное, кроме того что я должна всё ещё раз взвесить и обдумать, я не смог. Ещё несколько дней назад у нас «срывало крышу» от взаимного притяжения, а сейчас как будто наши чувства «окатили ледяной водой».

— Что-то пошло совсем не так, — пробурчал я себе под нос, когда мы поковали инструменты. — Стоп! Это же слова Мары из сегодняшнего предутреннего сна.

— Чё говоришь? — Остановился рядом Санька Земакович.

К тому времени кроме его и Вадьки Буракова в репетиционной комнате никого уже не осталось. Толик, Наташ и Лиза ещё раньше уехали по домам на такси.

— Классно отыграли, — пролепетал я.

— Да ну, — сказал Вадька, бережно укладывая в плотный кофр свою фирменную бас-гитару. — Особенно во втором отделении, чуть ли не в финале каждой композиции одна и та же сбивка на ударных. Халтура!

— А кто, когда исполняли «Там, где клён шумит» во время бриджа убежал на басах не в ту степь? — Зло ухмыльнулся Земакович.

— Дед Пихто! — Не выдержал я. — В пятницу в студии на записи нового альбома подерётесь. Да и, кстати, сбивки в финале были все не очень, — попенял я Саньке. — И на бридже тоже лажа получилась, но! — Я поднял указательный палец вверх. — Всё это мелочь по сравнению с мировой революцией! — Хохотнул я.

Мужики же с уязвлённым профессиональным самолюбием лишь вяло улыбнулись и зло покосились друг на друга.

— Богдаш, меня к Маше подкинешь? — Спросил Зёма, застегивая чехлы на барабанах.

— Устроите сегодня рОмантик при свечах? — Понимающе покивал я.

— Не знаю кому как, а нам и без света хорошо, — хмыкнул Санька. — Тем более Галина Сергеевна лишь завтра днём из командировки возвращается. Лафа.

«Хоть у кого-то личная жизнь складывается», — думал я, подъезжая к своему дому. В салоне микроавтобуса уже несколько минут похрапывал Вадька Бураков. «Тоже, наверное, семейная жизнь бурлит, раз за пять секунд отрубился», — посмотрел я на него с завистью.

— Сдаём бельё, поезд прибывает на станцию конечную! — Я толкнул друга в плечо.

— Это что уже Вильнюс? — Вадька посмотрел в осеннюю темень за окном осоловелыми глазами, затем бросил мутный взгляд на меня и помотал головой. — А-а! Представляешь, приснилось, что мы на гастроли поехали. А где этот, чудик?

— Зёма у Маши остался, — я пожал плечами.

— Зёма? — Бураков похлопал ладонями себя по щекам. — Да, нет! То был не он. Присниться же ерунда всякая.

В квартире меня встретила обстановочка, к которой я уже стал постепенно привыкать. Если вчера на кухне две театральные грации сидели под магнитофон и шампусик, то сегодня посиделки совершались под гитару. Причём хрипловатым баритоном развлекал барышень сам Владимир Высоцкий.

Я поля влюбленным постелю,

Пусть поют во сне и наяву!

Я дышу — и значит, я люблю!

Я люблю — и, значит, я живу!

Финальный аккорд вылетел из-под руки поэта, точнёхонько с моим появлением в маленькой хрущевской кухоньке. «Вторая рубашка пошла», — мысленно проговорил я, когда увидел Нину Шацкую в моей новенькой домашней веще, купленной сегодня утром. Так как первая окончательно перекочевала в гардероб Светы Светличной. Так никаких рубашек не напасёшься! И самое главное никого это не волнует! Обнаглели и чувствуют себя, как дома!

— Ты где застрял?! — Загудел бард. — Уже час, как твои танцульки должны были закончиться! У нас завтра же премьера!

— А у меня завтра жеребьёвка баскетбольной Евролиги, — отмахнулся я. — Люди приедут из Праги, Берлина, Варшавы, да много ещё откуда. Так что с того?

— Мы тут рубашку ещё одну твою взяли для Нины, — улыбнулась Светличная.

— Мы потом постираем, — сказала Шацкая, поправив подол моей шмоточки, которая по длине тянула максимум на мини юбку.

— Поесть приготовили? — Мне захотелось за что-нибудь девушек, которые тырят мои рубашки, отчитать.

— Суп-лапша с курицей, — немного обиделась Света.

— Да погодите вы с курицей! — Завёлся Высоцкий. — Нам песню нужно новую к завтрашнему дню сочинить! Раз «Охоту на волков» нельзя, давай садись, помогай придумать, что можно.

— Пусть сначала поест, — остудила рабочий порыв поэта Нина. — Видишь, какой злой. Сейчас подобреет.