Но для Даниэля немаловажными являются переговоры с Джексоном… Как я могу отказать ему? Во всем виновата моя излишняя доброта и отсутствие навыка говорить «нет» тогда, когда ты не желаешь этого делать. И сразу же возникают мысли: «А вдруг он обидится? А вдруг…» Нужно бороться со своей излишней добротой и не совершать действий, чтобы угодить каждому.
– Возможно, – сквозь зубы цежу я, веря, что он передумает.
– Ура! – вскрикивает он так, словно выиграла ответственный матч его любимая сборная команда по футболу. – Это здорово! Осталось только договориться об этом. У тебя же наверняка есть его номер?
Я останавливаю свой шаг посередине дорожки парка. Я уехала так быстро от него, что и… Я не попросила ни его номера, ни координат места его нахождения… Как я могла, попрощавшись с ним, сесть в такси, надеяться на новую встречу и не взять номера его телефона?
– Но только у меня его нет, – сумрачно заявляю я.
Может, это даже и к лучшему? Больше мы не встретимся с ним, а значит, все будет по-прежнему, и я буду наслаждаться спокойной жизнью в отсутствии прошлых воспоминаний, связанных с ним.
– Это проблематично, – продолжая ходьбу, озадачивается Даниэль. – Нужно будет подумать, как связаться с ним. Но я что-нибудь придумаю, а сейчас давай наслаждаться прогулкой, – словно подбадривает он себя.
– Угу… – выдыхаю я, стараясь вычеркнуть из памяти сегодняшний день и начать его со встречи с Даниэлем.
– Я был так впечатлён тобой сегодня, – восхваляет меня мой парень, – гениально выступила!
– Спасибо… – тихо бормочу я, всматриваясь вдаль. Ночной Мадрид поистине великолепен.
Даниэль, являясь в меру общительным парнем и, как правило, выступая инициатором разговоров в наших отношениях, принимается толковать мне истории своих выступлений на публику, подробнее останавливаясь на защите дипломной исследовательской работы за курс обучения.
Откуда ни возьмись, мои мысли в ходе рассказа Даниэля уносят меня в далекое прошлое, и я с теплотой вспоминаю, как Джексон устроил мне свидание после модельного показа на башне «Спейс-Нидл» в Сиэтле; как мы кружились в танце, отчего мое платье сверкало от ночных огней в ресторане; как мы впервые нежно целовали друг друга; как мы впервые были ослеплены безудержной страстью…
Мы лицезреем со смотровой площадки город. Крекие горячие руки Даниэля материализуются на моей талии.
– Te quiero[2]… – доносится искренне с его уст.
– Te quiero… – спустя несколько секунд отвечаю я.
– О чем ты так погружено думаешь, можно спросить?.. – нежным голосом спрашивает он.
– О прошлом. – Боже, само выскочило, я даже не успела подумать.
– Ты мне никогда не рассказывала, был ли у тебя кто-то до меня? – Я едва заметно передергиваю плечами, осознавая, что сейчас придется снова придумывать, призывать на помощь искусство говорить неправду, чтобы уйти от этой мучащей темы. – Я уверен, что да, но не понимаю, почему ты не хочешь поделиться этим со мной. Мы знакомы уже давно.
– Даниэль, я… – Ни одна мысль не приходит в мою голову на его вопрос. – М-м-м… так мы же договаривались, что не будем это обсуждать?..
– Да, но, милая, – шепчет он на ухо, – я так тебя люблю, что хочу знать о тебе больше.
Я молчу, изо всех сил напрягая мозг. Я не желаю сейчас ничего вспоминать и копаться в том, чего уже не исправишь и не вернешь. Это оставило незыблимо мрачный штрих на моей душе.
– Это как-то связано с внезапным переездом вас с мамой из Сиэтла? – продолжает догадываться Даниэль, касаясь губами мочки моего уха.
– Мы можем не говорить про это? – умоляющим голосом произношу я, не зная, как заставить его перейти на другую тематику общения.
– Все было трагично? – не сдается он. – Расскажи мне, ты всегда увиливаешь от этого.
Какой смысл моих рассказов?
– Можно сказать и так, – наконец признаюсь я, вздыхая.
Он с осторожностью чувственно дарит поцелуй моей шее, что приносит мне успокаивающее ощущение. Главное, что не следует от него вопросов о моей прошлой жизни. Я обозреваю великолепный и чарующий ночной Мадрид.
– Мой дедушка говорил, чтобы понять любишь ли ты девушку, ты должен ответить на три вопроса: готов ли ты на все ради неё, словно ты ее старший брат; доверяешь ли ты ей так, как близкому другу; испытываешь ли ты к ней чувства искренней любви, в отсутствии условий, как мужчина?
От его слов становится так тепло.
– И сейчас я положительно ответил на все вопросы… – К чему он клонит?
– Даниэль… – начинаю я, дабы стараться дать понять ему, что я не готова к…
Он обрывает цепочку моих мыслей и сообщает, уверяя меня в своих словах:
– Я не прошу тебя говорить ответ в эту секунду. Знай, я верю в нас, верю в наше будущее… Me estoy muriendo por besarte![3]
Немыслимо приятно, когда человек говорит тебе, что ты представляешь для него ценность.
– Я… – Слыша такие слова, я готова раскрыться человеку. – Eres un gran tipo![4]
Резко развернув меня к себе, он запускает свои руки в мои волосы, и впивается в губы с чувством возбужденности. Я не сопротивляюсь, так как моя внутренняя батарея на последнем издыхании.
За все это время, что мы вместе, кроме поцелуев и объятий, мы не переходили на нечто большее. Возможно, дело во мне. Я не желаю полностью отдаваться человеку, испытывая состояние неуверенности в своих чувствах к нему. Или дело в том, что я не хочу никого к себе подпускать, за исключением… (сложно произнести это) Джексона? Однако Даниэль, как мне кажется, понимает и не настаивает на этом.
– Твои сладкие губы возбуждают меня, – соблазняюще выпаливает он. Его рука зависает на моей ключице, постепенно снижаясь ниже.
– Нет, прости… – Я убираю, не торопясь, его руки. – Я не могу так, – с жалостью произношу я.
– Милана, и-извини, я… – запинается он от очередного моего отказа. – Просто мне недостаточно поцелуев, и я хотел бы большего… и…
– Я так устала… – перебиваю его я. – Проводишь?
Он набирает полную грудь воздуха, сплетает наши пальцы и через минуту буркает:
– Да.
Его задел мой отказ. Но по-другому я не могу.
В затишье, мы следуем к выходу.
– Милана, можно вопрос? – в недовольном тоне изъявляет он, что очень на него непохоже.
– Да, – говорю я, напрягаясь.
– Дело во мне, что тебе неприятны мои прикосновения? – Его взгляд заострен на движении его ног.
– Нет, Даниэль! – восклицаю я. – Ты что? Дело во мне. И…
– С тобой что-то произошло в Сиэтле и это имеет связь к этому?..
Предаваясь воспоминаниям, я возвращаюсь мысленно в тот день, когда Лукас, если бы не своевременная помощь от Питера, чуть ли не изнасиловал меня. Его грубые и жестокие руки прикасались ко мне, дотрагивались до частиц моего тела без моего желания… Насилие… Эти ужасные воспоминания так терзают мою недевственную душу. После того случая, я никого не подпускаю к себе близко.
Когда что-то делается не по нашей воли, не слыша убийственный крик нежелания, вырывающийся с силой из нашей глотки, истребляя мощное сопротивление, с разрывающимся сердцем, мы замыкаемся в себе. Мы надеваем на себя искусственно, созданную мыслями, защитную игольчатую ткань, спасавшую нас от повторного, пусть даже безвредного прикосновения. Пройдя через горькие душевные страдания по нам всё равно продолжают ползти струи пота и массы мурашек от разрушившего личную свободу того дня, стоит припомнить это. Словно дьявол вонзается, растопырив пальцы с острыми когтями, в шею, душа нас, а мы не в силах пошевелиться, превратившись в статую. Ничто не может нас утешить. Даже сжимая ладонями виски, стуча себя по лбу, сгорбившись в грустной отчаянной позе, даже миллион приглаженных слов, кричащих о поддержке… И если какая-то добрая душа протягивает тебе руку помощи, сквозь эту пелену терзаний, ты ищешь подвох. Ты бы смог поверить, но… не можешь себя заставить, перебирая беспредельный ужас прошлого, глубоко засевший в твоем мозгу. Держащее дьяволом, железной хваткой, сознание, затуманенное страхом, рождает сокрушительные мысли, беря власть над несуществующим сердцем, которое, казалось, тоже погибло от жестоких, физических, превосходящих крайность, похотливых мук, под которые попало наше бедное, искаженное «грязными» руками тело, с которого хочется содрать кожу… Пропади оно пропадом, но цельность личности разрушена.
