– Яков за́пил, – судачили соседки, жалея маму.

– Ольге бы родить, сына, мальчишку, может, утихомирился бы, – качала головой пожилая Шахноза. – Слышала, как он кричал, что наследника ему надо.

– Ой, наследника, а какое наследство у него для наследника? Скоро последнее пропьет, там на Ольге все держится. Ей бы девчонок в охапку – и бежать от этого изверга. Совсем озверел, – возмущалась красавица Барно.

– Легко сказать – бежать. Куда? И девочек без отца растить? – не соглашалась Шахноза. – На одну-то зарплату?

Влада, играя на улице, услышала этот разговор случайно и слово

" бежать" осталось в памяти колючей занозой.

Гульнора была единственной, кто в их семье не боялся отца. Она, едва научившись ходить, косолапила к нему, дёргала за брючину, пытаясь забраться ему на колени. Она не вздрагивала от его криков, сообщая:

– Гуля пьисла, Гуля хоцит на ючки.

Отец затихал, и Ольга с Владой выдыхали с облегчением.

Когда Влада пошла в школу, отец немного утихомирился. Ему грозили серьезными неприятностями на работе, а потерять это место было бы катастрофой.

Теперь он выпивал только в выходной, но больше не кричал и не буянил, а сидел, молча уставившись в телевизор стеклянным взглядом. И это молчание походило на затишье перед бурей.

Вечерами Ольга хлопотала на кухне, пытаясь сготовить для мужа самое любимое, потом садилась за тетрадки. На ночь обязательно заходила в комнату дочек, почитать немного и просто посидеть рядом. Влада ждала этих минут, этих прикосновений такой легкой, почти невесомой маминой руки, гладящей ее волосы, она любила пошептаться с ней о прошедшем дне и физически чувствовала мягкое тепло маминой улыбки. Они не строили планов, не мечтали, да и о чём можно было мечтать? Прошел день, завтра будет другой, похожий на прошедший, как две капли воды.

Когда Влада перешла в четвертый класс, что-то изменилось. Это произошло настолько постепенно, что ей трудно было припомнить, как это началось. Сначала странные взгляды отца, короткие, летучие, которые заставляли сердце Влады учащенно биться. Она с самого детства привыкла, что практически не существует для него, что между ними нет никакой связи. И вдруг эта связь появилась – расспросы, как дела в школе, мимолётные прикосновения, так, по пути, утром или перед сном. Как-то он снял резиночку, освободив ее пшеничного цвета волосы, упавшие на плечи тяжелой волной, бормоча: – Вот так-то лучше.

Другой раз посадил ее на колени, перебирая гладкие пряди и поглаживая по спине и по шее. Влада внутренне сжалась – это были абсолютно новые ощущения, но они не наполняли ее ни теплом, ни радостью. От отца дурно пахло, он тяжело и часто дышал, и Владе нестерпимо захотелось сбросить с себя его руки – со спины и с коленок.

– Ну, что как неживая? – отец потряс головой, словно хотел скинуть с себя наваждение. – Ладно, иди спать, в школу завтра.

Она юркнула в детскую, где сладко посапывала во сне Гуля, разделась и нырнула под одеяло. У них была ещё одна комнатушка, поменьше, там мама сидела над тетрадками, там Влада любила читать, устроившись на широком подоконнике. Именно в эту комнату отец решил перевести Гульнору, когда Влада перешла в пятый класс.

– Всё, взрослая, чего ей с сестрой ютиться? Уроков много будет, свой угол нужен, чтоб сестре не мешать, мало ли что. За урокам засидится, к примеру. Если бы не было, возможности, если бы не было, – кряхтел он, возясь с креслом-кроватью младшей дочери. – Вот гляди, как встало. Прямо у окна. И собирать-разбирать каждый день не надо. Место есть.

Ольга молча смотрела на его старания, не очень понимая, для чего нужно было ломать привычный уклад. И где теперь проверять тетрадки? Десятилетняя Гуля шла спать рано, а до тетрадок она добиралась только после десяти вечера, закончив домашние хлопоты.

Ольга попыталась озвучить свои сомнения, на что услышала:

– Да, я тебе со склада такую лампу принесу, с зелёным абажуром, закачаешься. И для тетрадок удобно, и Гуле не помешает спать и видеть сны, правда, дочка? – он обнял младшую, которая, похоже, единственная из всех была довольна происходящим: ну, как же – у нее теперь своя, собственная комната. Этим не мог похвастаться ни один ребенок из многодетных соседских семей.

Закончились мамины чтения на ночь. Ольга заходила к Владе пожелать спокойной ночи и шла к младшей дочке – немного почитать, пока та не заснет, и засесть за проверку диктантов и сочинений. Лампа с зелёным абажуром действительно оказалась приятной для глаз и не мешала Гуле засыпать. Такую же лампу Яков принес для старшей дочери, водрузил на письменный стол, включил-выключил, проверяя и удовлетворенно крякнул:

– Отлично!

Влада пыталась вызвать в себе теплые чувства, признательность, благодарность – вот ведь как отец заботится о ней! Тщетно. Все пересечения с ним вызывали странную реакцию: холод и оцепенение. И совершенно непонятный для нее страх.

А потом сбылись ее самые страшные предчувствия, которые она не могла внятно сформулировать, и которые копошились маленькими бесцветными червячками где-то там, на обочине сознания.

Отец стал заходить к ней пожелать спокойной ночи. Он поправлял одеяло, усердно подтыкал его, как делала мама, когда она была совсем маленькой. Через одеяло она чувствовала прикосновение его пальцев – грубых и корявых, которые, казалось, прожигали ее, как раскалённый металл. Потом на двери появилась новенькая блестящая щеколда и, входя к ней, отец запирал дверь, поднося палец к губам: тихо. Его горячие потные руки устремлялись под одеяло, под ночнушку, жадно лапали ее сверху донизу – быстро и грубо. Владе казалось, что на следующий день все ее тело будет в синяках, но этого не происходило.

Иногда он приходил поздно ночью, когда Влада уже спала, запирал дверь и включал новую лампу. А потом сбрасывал на пол ее одеяло и быстрым резким движением задирал ночную рубашку. Он сидел так, не касаясь ее тела, слегка покачиваясь и не сводя с нее взгляда прищуренных глаз. Так продолжалось несколько минут, которые казались оцепеневший девочке вечностью. А потом он тушил свет, традиционно приложив палец к губам – тихо! – и выходил, не потрудившись поднять с пола одеяло. И только тогда Влада начинала ощущать, как холодно в комнате и долго пыталась согреться под одеялом, чувствуя, как ее сотрясает крупная дрожь. Заснуть не удавалось почти до рассвета, и утром она с трудом разлепляла веки, чувствуя как ее тормошат ладошки младшей сестрёнки:

– Влада, вставай, мама сказала вставать и идти завтракать.

Не хотелось ни вставать, ни одеваться, ни идти в школу. На уроках она сидела полусонная, не в силах собраться и слушать объяснения учителя. Оценки поползли вниз.

Она была в исключительном положении – дочка всеми любимой учительницы, работающей тут же, рядом, а потому не было никаких вызовов родителей в школу, никаких бесед.

Хотя одна беседа все-таки состоялась. Ольгу не вызвали в кабинет директора – просто в конце рабочего дня директриса небрежно бросила:

– Ольга Петровна ,задержитесь, пожалуйста.

Они долго пили чай, одни, в пустой учительской комнате, не решаясь заговорить о главном, а потом Лариса Матвеевна, глядя ей прямо в глаза, спросила:

– Ты понимаешь, что происходит?

Ольга, закусив губу, отрицательно покачала головой.

– Деточка, не молчать надо, а делать что-то, так и до беды недалеко. Потеряешь дочку. Она необычная, твоя Владочка, ей много не надо. Я не об оценках сейчас. Ты посмотри – тень от девчонки осталась, – она помолчала, а потом спросила осторожно:

– Яков?

Ольга закрыла лицо руками, плечи ее задрожали от беззвучных рыданий. Не было нужды отвечать. В таком маленьком городке трудно было утаить шило в мешке.

– Ну, вот что, – директриса с шумом отодвинула стул. – Постараюсь помочь. Наберись терпения.

Ольга не очень представляла, чем ей можно помочь, но согласно кивнула, вытирая ладонями мокрое лицо.

Дома ничего не менялось, и каждую ночь Влада ждала с ужасом, который шевелился где-то внутри, как клубок холодных скользких змей.