Крис трётся о диван всем передом. Тони, подобрав ему угол, под углом, сам подобранный, поднимает его зад, обхватывает его член, надрачивая в одном темпе со своими толчками. Движения отдаются где-то за гранью физического тела, растекаясь по рукам, ногам, везде, где я бы себя ни чуял. Я? Да ладно? Я смотрю порно с Крисом. Крис кончает ему в руку. Я кончаю ему в руку. Он растекается в Крисе. Он растекается во мне. Разница между мной и Крисом исчезает. До судорог дрожу: лицом вниз, руками за спину.

Начало через жопу. Альфа и омега, блять. Начало и конец похожи, как клоны друг друга. Кто-то, хлюпнув хуем, выходит из чьего-то очка. Поднимается на ноги. Чьи ноги? Звякает ремень. Шуршат застёжки. Сужу по звуку. Брошенная на спину рубашка кажется жёсткой. На чью спину? Рубашка весит минимум тонну.

«Глупый, это Крис валяется, – укоризненно говорю себе, – пускай полежит, как лежал, так и поднимется. Впервой подниматься что ли. Когда в подворотне, за смазливое же личико, прибили, больнее ведь было. Крис – не его личико. Крис встанет».

Сам я в другом месте. Далеко и давно. С кем-то ужасно важным. Наверное, любимым. У неё синие волосы. Она русалка.

Мы на берегу океана.

«У меня не было выбора».

Эта мысль бродит по петле, в которую свернулся мозг, не выдержав испытания огнём. Извилины скорчились в клубок.

«Выбор есть всегда».

Я пытаюсь подняться, хватаясь за грядушку. Я подбираю сложенные в кучу шмотки, перед глазами всё плывет, нет, не так: подскакивает. Пластинка на повторе. Лязг в ушах. Кое-как нацепив трусы и штаны, ползу через пролёт, к себе. Гордо шествовать, как существо прямоходящее, не выходит. Более того, мне думается там, на полу, что пиши, пропал. Кончаю…сь. Смерть – не выход, верь в богов, во вселенную, в глюки мозга, хоть в ничто. Это тупик. Не сегодня.

Закидываю на кровать ногу, перекатываюсь по ней, благо, широка, загибаюсь, борясь с тошнотой. Ни в коем случае нельзя заблевать ковер. Объяснять, что произошло, признаваться, насколько хреново, и каким боком замешан Тони, я не стану, увольте. Лучше уж действительно сдохну, чем кто-то повздыхает.

«У меня не было выбора».

Чувство вины – остаточный эффект, отпустит. За то, что хотел его раньше. За то, что его не остановил. За то, что стал тем, кем клялся себе не быть.

«Выбор есть всегда».

Сам виноват, сам и отвечу. Что за разломы ума? Выбрал, так нечего ныть. Медленно, – невозможно медленно, – от горла откатывает. Мир перестаёт качаться. Наступает жужжащая, бьющая в уши, в поры иглами, тишина.

Снаружи, из внешней вселенной, трещит по вискам (как молот по наковальне) одна из маминых любимых песен. Мне слышится что-то роковое, хоть та включала её много раз. Надо подняться. Сделать над собой усилие. Ни за что не показывать слабость. В заднице зудит, точно её рота мужиков оттрахала, а не один с женскими ужимочками. Гланды – отбивные. Удалить, и всего делов.

Не с первой попытки попадаю рукой в карман, за телефоном. Тычу по клавишам. По памяти вбиваю нехитрый номер. Я звоню Кэт. Нет, я не настолько сбрендил, чтобы говорить о случившемся. Хочу, чтобы она была здесь. Рядом. Сочиню какую-нибудь более-менее правдоподобную отмазку… не купится, проницательна. Плевать. Я устал выдумывать оправдания.

Палец замирает над кнопкой вызова. Не успеваю нажать зелёную трубку, вибрация опережает. Входящий: Саммер. Жаль, что поздно. Впрочем, её интуиция ни на что бы не повлияла.

– Крис? – Перекрикивает шум. – Крис! Где ты? С тобой всё нормально?

– Поднимешься ко мне? – Голос срывается: откашливаюсь. – Поднимешься?

– Три минуты. – Короткие гудки.

Скатываюсь на пол, с опаской принимаю вертикальное положение. Переждав, пока перестанет кружиться голова, тащу с верхней полки свежую рубашку.

Дойдя до ванной, заглядываю в зеркало, навалившись на раковину корпусом. Вспухшие губы, багровый сгусток на нижней, отёкшие веки. Космы дыбом. На первый взгляд, мы очень душевно поеблись. Или я стал мнительным. Или же дело во взгляде. В нём нет (сожаления, страха)… ничего в нём нет. Вообще.

Свистит вода. Вода в раковине разбавляется розовым, когда я оттираю рот. Что за нахуй? Откуда кровь? Приглаживаю пряди. Брызгаю на щеки.

Кэт зовёт из коридора. Кэт зовёт меня. Я зову Кэтрин.

– Крис? – Миндалевидные глаза округляются. – Господи Иисусе… – Злость. Во все полтора метра. Сжимает кулаки. – Я его убью. Убью…

– Ничего такого не случилось. Мы просто немного повздорили.

– Я вижу, – она обнимает так, словно больше отпускать не намерена. Без колебаний прижимаю её, ближе. Под ладонями – острые лопатки, волосы пахнут дымом и детским шампунем, посечённые, взбитые.

Кэт – крохотная и родная. Кэтрин умная. Кэтрин знает, что делать. По отдельности мы – ни о чём. Вместе – друг о друге.

Вдалеке гремит переросшее в дискотеку празднество. Молниями – фейерверки. Дождём – конфетти, монетки и горсти риса.

Мать в своем стиле. Предоставила нам возможность уединиться. Наверное, усмехается себе под нос, ускользая от ответа, когда муж (теперь-то он муж, аллилуйя) выпытывает причину заговорщицкого вида. «Дети тешатся». Ей-то тешиться пришлось подпольно. Я прижимаю к груди кошку. Пусть радуется.

Каждая жизнь – трагедия, написанная тем, кто её живёт. В жизни играют разные актёры: у кого-то главные роли, кто-то в эпизоде, все вместе они делают спектакль. Кто – они? Уж не мы ли?

Я сижу на подлокотнике. Кэтрин убирает синяки тональным кремом. Пальцы у неё костлявые, ногти в заусенцах, подушечки нежные, мажет, будто знает, где больно. Не как. Она знает. Она всегда всё знает.

Свинчивает тюбик. Прячет в универсальный клатч. Губы дрожат. Пользуясь тем, что в кои-то веки дотягивается, едва различимо щекочет мне поцелуем щеку. «Я вытащу нас отсюда, – шепчет, – мы вырвемся отсюда. Начнем всё заново. Оба. Далеко. Можно по отдельности, но лучше всё-таки вместе».

Запахи мне уже по барабану. Любой культуры. Вливаемся в толпу. В толпу провожающих в путешествие. Джемму и Дэвида.

Джемма подмигивает, запустив букетом прицельно в Кэтрин. Та ловит его с преувеличенным энтузиазмом. К немалой зависти прочих девушек, девочек, дев, тёлок, баб, особей женского пола. Источает счастье за двоих.

Люди. Люди. Люди. И, кажется, они всё знают. «Кайфанул вдобавок, да? Вон как оргазмировал, в конвульсиях бился, повтора хочет, зуб дать можно». Пересмеиваются, бросаются сплетнями за спиной. Все знают. Каждый. Фантазмы тронутого рассудка. Я понимаю. Мне не легче.

Коричневый, матово-бежевый, серый, чёрный. Клеймо под маской временной татухи. Вдавленный в асфальт бычок. Завидев Тони, Кэтрин перёдергивается. Говорю ей: «Не лезь в это. Мы… сами разберёмся. Ты только держись от него подальше. Во всех смыслах. Поняла?» Уточняет: «Это приказ?» Я ничему не удивляюсь. И подтверждаю: «Да». Кусает губы, доедая остатки бальзама.