– Мы поговорим и вернёмся, – успокаиваю её. – Всё хорошо, даже не думай.

Она смотрит так, будто за моей спиной – сатана в облачении римского Папы. В ней какая-то борьба, какая, непонятно, но борьбу видно. Совладав с собой, Кэт кивает и становится Кэтрин.

Я чмокаю её в щёку, чтобы успокоить. Зря, наверное, после признания… меня просто потянула эта щека, нежная, за пудрой. Время измеряется секундами.

Тони, как только нас перестают видеть, берёт меня за руку и тащит в дом уже без спроса. В прихожей я отцепляюсь. Шугаюсь от него, как от чумного. И ору вполголоса, если так вообще бывает:

– Какого хрена ты, блять, творишь? Это перебор даже для тебя, не думаешь? Я понимаю, на себя похуй. На меня, конечно, похуй. Неужели нельзя хотя бы папаше свадьбу не портить?

– Ему всё равно. Он веселится. Пошли. Мы тоже можем.

Хватает моё запястье и тащит к лестнице, наверх. По крутым ступенькам. Втаскивает в свою комнату. Грохает дверью. Замок на оборот. «Вполоборота, – сквозь сон, – и заводится с пол-оборота. Вот как с ним договариваться?»

Пихает к стене (полупривычно), к стене – спиной, к спине – стеной. Запускает пальцы в вихры, целует меня, раздвигая рот языком, заражая тёплым вкусом алкоголя. Тщетно пытаюсь оттолкнуть, выпутаться, прорываю зубами его губу, надеясь откусить клок ненавистной плоти. Заворачивает мне локти за спину и выпаливает, даже не врезав за зубы (мол, сосать будешь без них):

– Ты слишком красивый для чистоты, Крис. Слишком красивый.

Лучше бы уродом был. Всяко меньше неприятностей. До меня, как до утки, доходит, с опозданием, зачем мы здесь. И… спокойно укладывается в сознании: констатация тупика. Позвать на помощь? Гениальная задумка! Стекутся все, кому не лень. Кэт, Джемма, Дэвид. Полсотни бездельников. Начнётся шумиха… и он снова представит ситуацию так, как выгодно ему. Меня – мнительной истеричкой. Себя – непричастным свидетелем моего позора. Обнял, мол, братика, а тот подумал: домогательство.

Заранее продумал или импровизация? Хотел утащить меня отсюда? Так бы и сказал. Зачем крутить сальто-мортале? Ради самого трюка? Для адреналина?

Узкая струйка крови плетётся по его подбородку. Нехило прокусил. И всё. В драке мне не победить. С меньшими потерями – смириться.

– Отпусти. – Сделав над собой усилие, добавляю: – Пожалуйста.

Садистски усмехается и отрезает:

– Вот уж нет. Ты сделаешь всё, что я тебе скажу. Сделаешь с удовольствием, смакуя и причмокивая. Если повезёт, кайфанёшь. – Пародийно куксится. – Ты ведь не собираешься создавать проблемы, правда?

Сшибает на пол, припечатав коленом в солнечное сплетение.

За шею и – опять-таки, к стене, воздуха не хватает… говорю же, узел. Именно в горле. Именно там. Индусы считали, там пятая чакра. Она отвечает за связь между высшим и низшим, духом и материей, а ещё за карму.

Глаза закатываются, становится темно. Тони ослабляет хватку, расстёгивает свою ширинку. Одной левой. Вынимает налившийся, вздыбленный член. Сил, чтобы бороться, не осталось. «Меньшими потерями отделаешься, – советует внутренний голос, – соси, сучка, старайся».

Возможно, завтра он не будет об этом помнить. Возможно, стоит подчиниться, чтобы не нарваться на худшее. Я не здесь, не сейчас.

Лобок начисто выбрит. Воздушная дорожка, блядская, уходит к пупку. Это выглядит забавно. В моем положении трудно разводить хохму. Я развожу. В молитвенной позе, жалкий, как подзаборный щенок.

Сам, добровольно, впускаю в рот головку, как-то шевелю языком, слизывая смазку, по спирали. Вдоль ствола и вверх. Он сдавливает мне шевелюру на затылке. Говорит что-то унизительное. Называет блядью. Ёбаным педиком.

Оно не имеет ко мне отношения, никакого. К оболочке – да (её подлатаю). Не ко мне лично. Загоняет глубже, в глотку тычется, натягивает губы, как резинку презерватива. Блевать охота. На слизистой выступают слезы. Затуманивают. Горло раскорячивается под напором, пропускает член внутрь. Долбится, с хлюпаньем, моими рвотными рефлексами, секундомером в голове (пройдёт, и это тоже пройдёт). Горьковатая сперма бьёт в нёбо, течёт на подбородок, а он сжимает мне челюсть, велит: «Глотай, сука!» Давлюсь, кашляю, глотаю.

Поднимает за шкирку и тупо вглядывается в распухшее, перемазанное лицо. Встряхивает, как неодушевлённый манекен. Пытаясь добиться хоть каких-то реакций. Без успеха.

– Неужели ты так до сих пор ничего не понял? – Что конкретно? Что он – озабоченная сволочь? Что моё согласие значит так же ничего, как политические взгляды проститутки? Давно понял.

– Позволь мне уйти. Ты ведь получил, что хотел.

Что-то неуловимо меняется в его взгляде. Глаза – пепелище. Не так давно мне мерещилась в них некая тайна. Оказалось, он служит только себе. Там, внизу.

– Вот ещё! Думаешь, моя цель – просто тебя выебать? Мне нужно, чтобы ты почувствовал, наконец, придурок. Хоть что-то. Пусть злобу. Если так хорошо контролируешь страсти. Каждый день я смотрю на твою смазливую харю. На то, как носишься с ней, с этой… Ты много значишь для меня. Слишком много.

Кожа светлая и ровная, на щеках отсвечивают волоски, лёгкие, как пух. Запоминающиеся черты. Пользуясь формулировкой Кэт: «Рисовал бы». Говорил же, внешность – не сам ты. Его лицо – чудовищный обман.

«Подотрётся и в унитаз смоет», – кажется, так она предсказывала?

Вспыхивает протест, намёк на что-то живое, но я отсекаю его, как удар сабли – равнодушием. Интересуюсь без интереса:

– Много значу. Фаллотренажёр, правильно угадал?

Губы – перевёрнутая дуга, полумесяц вниз рогами.

– И это в том числе. Давай проверим, тот ли ты евнух, каким кажешься.

Позвонки на шее чуть ни прогибаются под его нажимом. Пуговицы выходят из прорезей под шустрыми не по градусу пальцами: выправляет рубашку, оголяя мой торс. Проводит ладонью под тканью, вдоль живота до груди. Нащупывает сосок, очертив его ногтем. Не отзываюсь, хотя внутри поднимается волна. Он подтаскивает меня к складному дивану, утыкает носом в ворсистый плед, не слишком бережно освобождает от одежды. Модные джинсы. Рубашечка. Наряд образцово-показательного сына. Испариться бы, не чувствовать рук и губ на своём теле, не видеть, не слышать. Не быть. Дышу экономными порциями. Легче пережить, чем воспротивиться. Слабохарактерная тряпка. С наспех накаляканным лицом человека.

Он наваливается сверху.

Оттягивает меня назад за волосы, погружает свои пальцы мне в рот, развозит слюну и остатки спермы по нижней губе – к подбородку и шее, ими же, пальцами, напирает на мой сфинктер, использует слюну вместо смазки, сразу двумя (зачем мелочиться) растягивает, разминает, распирает.

Принимаю его безропотно, неподвижный, как труп. Член елозит по стенкам, ввинчивается по яйца, вызывает болезненное ощущение переполненности. Краем мысли радуюсь, что почти не питался. Взбил бы шоколадный мусс в заду. Дерьмо случается. Вот бы я, сверху, над собой и им, снизу, поржал. Я действительно наблюдаю. Крис, заломанный, пульсирует от кольца мышц до макушки и пят. С хуем в очке. К чему украшать. Тони ритмичен, как метроном. Сбивается, вылетает и исправляется. Меняет угол, целясь на простату. Ну и кто здесь педик? Кто знает, что на два-три пальца вглубь по передней стенке – железа с секретом? Я ржу над Крисом. Крис сам её вот, только, обнаружил.