— Этого я тоже не говорила. Я всегда рада тебя видеть, но ты приезжаешь сюда, как будто переждать и собраться с силами, а основная жизнь у тебя там снаружи. Тебе и там плохо и сюда ты не целиком приходишь. Потому и воспоминания твои возвращаются почти во плоти, что ты не можешь в согласие с собой прийти. Мне иногда кажется, что здесь тебе хуже, чем там. За оградой. Там ты хотя бы честна с собой.

— А здесь я вам лгу? — Горечь разговора жгла, проливаясь слезами, о которых она не вспоминала уже очень долго. Но мягкий и сочувствующий взгляд как будто касался её обнаженных нервов.

— Ну что я? Букашка я перед лицом Господа. Даже если и в чем-то обманешь — не о том речь. Ты боишься доверять людям, хоть и пытаешься облегчить жизнь здесь всем. Наверное, кроме самой себя. Мой ведь путь сюда тоже не розами был усыпан. Как и любой из сестер. Не хочу даже сравнить, кому тут тяжелее пришлось. И не смотри на меня так. Сестры переживают, слыша, как твои кошмары вырываются по ночам. И я переживаю за тебя. Но тебе придется чем-то пожертвовать, если ты хочешь жить дальше по-настоящему. Отдай свою ношу Тому, кто сможет о тебе позаботиться…

— Не могу я простить и забыть. Они у меня все отняли… Как я после этого… Я стараюсь молиться… — Слезы уже душили её заставляя слова застревать и рассыпаться на бессмысленные конструкции из букв. А настоятельница осторожно коснулась её плеча.

— Тем людям — Бог судья. Не мое дело советы давать, как вымолить смирение перед тем, что тогда произошло с твоей семьей. Да и не о том я. Ты как будто себя простить не можешь, что выжила. Вот и наказываешь одиночеством и болью…

— А что же мне делать? Найти себе мужа, завести детишек? И сделать вид, что ничего не было…

Она изо всех сил старалась удержать гнев и обиду на настоятельницу, формулируя этот вопрос. Невозможность жить обычной жизнью и так давалась тяжело. И слова мудрой женщины выглядели почти насмешкой над всеми попытками как-то собрать свою жизнь воедино. Ответ, застрял в голове своей невозможностью.

— Сделать выбор. Или полностью отказаться от жизни в миру. И посвятить себя Богу, тогда уже здесь, с нами, учиться принимать Его волю о тебе и твоих близких. Или остаться там, целиком. Только уже без отговорок. Налаживать нормальную жизнь и заново учиться доверять людям. А это включает в себя и мужа и деток. Не надо делать такие большие глаза. Мне кажется, после всего, что было — из тебя получится замечательная мама.

— Вы пророчествуете, матушка?

— Бог с тобой, насмешница. Ты выбор уж сама сделай и Ему доверься. А Бог устроит все так, чтобы тебе спасение обрести.

И от этих слов у неё слезы покатились градом, выжигая еще один ледяной осколок из сердца. Прошло уже несколько дней с этого разговора. Но слова настоятельницы до сих пор отзывались каким-то тревожным чувством в груди. Чем-то таким, что она не могла никак выбросить из головы. Вот и сейчас она с замиранием сердца стояла в очереди на исповедь. Разбирая по крупицам все произошедшее за последнее время и вытягивая самое недоброе из сердца и поступков. Иногда так страшно становится, что Богу то и предъявить зачастую нечего бывает кроме всей этой грязи. Не с дарами к Царю идем, а тем, как испортили все, что доверено было. Но лучше уж так, чем восседая в луже требовать к себе уважения с аплодисментами.

Старый священник, стоял тихо, не перебивая и не вклиниваясь вопросами в её быстрое перечисление падений. Только после исповеди спросил осторожно.

— Как ты спишь то?

— Плохо, батюшка. Огонь, от которого я не смогла спасти любимых людей, пока сильнее.

— Богу, значит, не доверишься?

— Он однажды уже попустил произойти тому, что искалечило меня… Значит у Него свои планы. Тогда я должна что-то сделать… Хотя бы чтобы с другими это не произошло. Я знаю, что суть не в этой жизни и потери неизбежны… Но вы бы знали, как трудно жить, зная, что такое зло ходит безнаказанным по этой земле…

— Беззаконие всегда будет сильнее здесь, потому что оно от этого мира. Сила Бога в любви.

— Я знаю. Просто не могу. Пока не могу.

Он только покачал головой и перекрестил.

Она стояла, закрыв глаза, полностью опустошенная, вкладывая в слова молитвы по кусочку своей души, когда за рукав нетерпеливо дернула Аня. Говорливая хохотушка жила при монастыре больше года и уже считалась послушницей. Настоятельница благословила их жить в одной келье и вместе работать. За это приходилось расплачиваться. Неутомимый оптимизм Анечки и её желание принести общине больше пользы оборачивалось тем, что со службы приходилось уходить гораздо раньше её окончания. Не каждый день, но частенько. Похоже, и сегодня сия чаша не миновала.

— Не спи сестра. Нам сегодня опять в поле послушание дали. Матушка попросила закончить пораньше, а то с этими заморозками можем не успеть огород подготовить к зиме. Давай, пошли. Я уже хлеба взяла и благословение. Пойдем. — Настойчиво шептала послушница и тянула за рукав.

— Да, иду. Прости, Господи.

Она перекрестилась и вышла в предрассветный сумрак. Впереди был тяжелый день. Еще один холодный день, когда тишина вокруг сочеталась с тяжелой работой до разноцветных кругов перед глазами. А когда вот так походишь — вечером уже не приходиться бороться с лишними мыслями о невозможных встречах. Никаких принцев.

Он рассматривал узор из капель на окне, чтобы убить время. Стивен изучал бумаги не торопясь. Иногда подобная медлительность раздражала, но наследник за последние несколько месяцев убедился, что мамина гончая никогда не теряет время на изучение абсолютно бесперспективных вариантов. И если он молчит уже полчаса, закопавшись в принесенных странных основаниях для выводов принца, на это есть причина. Подгонять бесполезно.

Чай, принесенный каким-то незнакомым стажером, был безвкусной гадостью. Но кофе здесь было еще хуже. А после промозглого ветра улицы хотелось хоть чего-то горячего. Он сделал еще один глоток, размышляя над тем, чтобы подарить этим сыщикам хотя бы приличную кофеварку. Все равно это не последний день их общения. Или последний? Если след окажется стоящим, то они смогут, наконец, расстаться. А то это хобби и так отнимает недопустимо много времени. Привычка считать эту изматывающую погоню неким новым увлечением помогала легко лавировать между мамиными вопросами и просьбами Зои объяснить, куда он опять исчез вместо того, чтобы присутствовать на собрании руководства.

Внизу около машины хмуро курил Бернар. Очевидно, что некоторые привычки оказываются сильнее, чем можно было подумать. Иногда становилось любопытно, что именно гнетет его старого друга, но задавать вопросы казалось бестактно, учитывая, что тот постоянно отвечал какими-то отговорками. Скорее всего, это женщина. Вроде ему нравятся именно женщины. Но кто именно и почему все так сложно? Хотя он сам мог бы получить степень эксперта по выбору женщин, с которыми сложно.

Стол сыщика был завален папками. Несколько стопок бумаг. Стакан с поломанными разноцветными карандашами. И на столике рядом уже изрядно запылившийся монитор. Иногда компьютер включался ночами для раскладки пасьянса, но это была одна из самых страшных тайн кабинета. Во всем этом бардаке ориентироваться мог только сам Стивен, да и он делал это крайне неохотно, небезосновательно полагая, что бумаги в его работе — то самое зло, которое нужно держать под контролем. А лучше все-таки игнорировать и тогда жизнь станет гораздо проще. В этом был смысл. Но не сейчас.

Человек в мятом костюме закрыл папку, закрыл глаза и потянулся, устраиваясь в кресле удобнее. Это тоже было одной из игр. Молчание и обдумывание разговора. Пару раз принц наблюдал, как этот по виду тихий и спокойный увалень допрашивает свидетелей. Мягкий голос звучал успокаивающе, паузы помогали сосредоточиться, но лишь тогда когда это было нужно. Ложь могла послужить причиной для выворачивания бедолаги наизнанку. Причем не всегда фигурально. Сейчас они были наравне, поэтому тишина продлилась недолго.

— Вы уверены? Последние пять раз были совершенно бесполезными… А тут такое бесперспективное место.