Кусаю щеку изнутри, чтобы не сболтнуть лишнего.

– Верно! Но по сколько сегодня не моя лекция, а мистера Девальского, то ему решать, – мужчина из ниоткуда появляется за спиной профессора и пристально осматривает меня с головы да ног.

Абсолютная безупречность в каждом движении, взмахе ресниц и тихом дыхании. Выглаженный костюм. Белоснежная рубашка сменилась черной. Карие глаза Девальского кажутся мне бездной, в которой можно навсегда пропасть. И сколько девушек потеряли голову находясь под обаянием этого… создания?

– Проходите, мисс Мороу, – не заставляю себе повторять два раза и пройдя к своей парте, облегченно сажусь на стул и глубоко вздыхаю.

– Прежде, чем продолжить нашу вчерашнюю беседу, напомните мне на чем мы остановились? – отрешенно спрашивает Девальский, все прекрасно помня. Аудитория заполняется поднятыми вверх руками. Откуда такой внезапно проснувшийся интерес к учебе?

– Можно? – спрашивает Шарлотта.

– Конечно, мисс…

– Маквайгер, – лучезарная улыбка застывает на её губах как растянутый лучик солнца.

– Я вас слушаю, – без каких-либо эмоций Девальский передает ей слово. Шарлотта вкратце пересказывает суть вчерашнего занятия. Девальский слушает ее вполуха, продолжая пристально за мной наблюдать. Я не горю желанием и сегодня вступать с ним в столь увлекательную беседу, которая была вчера, поэтому с повышенной заинтересованностью делаю вид, что перечитываю свои лекции, чувствуя, как пылающие щеки выдают моё волнение.

Мне кажется, я слышу самодовольное хмыканье Девальского?

– Благодарю, мисс Маквайгер. Значит сегодня, – медленно ходя по аудитории туда-сюда, говорит Девальский, – мы сравним по картинам великих художников, чем похожи и чем отличаются ангелы и демоны, и падшие, – он поднимается по лестнице и останавливается напротив меня. – Представляю вашему вниманию два великих произведения, великих художников, чьи имена остались в тайне, – Герман произносит заученные фразы, но взгляд его полностью сосредоточен на мне. Непосильный груз словно давит на мои хрупкие плечи. Мне хочется обернуться и вежливо попросить это неизведанное существо перестать таранить меня взглядом, испытывая на прочность мою стойкость. Потому что она трещит по швам как ледники в мировом океане!

На стене висят две картины, созданные много лет назад.

– Итак, – продолжает Девальский, а я шумно выдыхаю, – глядя на эти картины, скажите мне, чем они отличаются?

– Демоны темные, а ангелы светлые, не только по цвету на картине, но и по состоянию души, – отвечает Шарлотта.

– А падшие – одинокие, – с дикой болью и злостью добавляет Пенелопа.

– Не все падшие ангелы злые, – ну кто тянул меня за язык? Пытаюсь втянуть голову в плечи и затыкаюсь, но уже слишком поздно! Пронзающие карие омуты примагничиваются ко мне и Девальский смотрит мне в спину. Я поёживаюсь, но быстро успокаиваюсь.

– Обоснуйте, мисс Мороу.

– Существует легенда, некогда ангел, ступил на землю и полюбил смертного, но любовь была не взаимной и человек предал ангела, отчего тот пал. Но, что интересно, если ангел падет от столь прекрасного и возвышенного чувства как любовь, он не становится злым и порочным, нет, его душа остается такой же чистой и светлой. Потому что любовь затмевает любую тьму, – по аудитории проносятся восторженные возгласы. – Самое печальное, – горько усмехаюсь и оборачиваюсь, чтобы взглянуть в пустые глаза этого мужчины, – это обида падших на то, что те, кому они были верны и преданны отвернулись от них, сослав на землю в наказание. – Девальский расправляет плечи и кажется, что становится ещё выше и опаснее. Он с трудом сглатывает и приказывает себе реагировать на мои слова. Дышать в конце концов. Но что-то во взгляде мужчины проскальзывает. Мимолетное вспыхнувшее и в миг погасшее.

– Это хорошо, но уж слишком хорошо, чтобы быть правдой, – рьяно спускается по ступенькам, возвращается к столу. Он что сбегает от меня?

– В ваших лекциях слишком много «но», мистер Девальский, – Герман остервенело оборачивается на своё имя, сорвавшееся с моих губ, выдавая своё негодование и раздражение. Я смеряю его презрительным взглядом и отворачиваюсь к окну.

Слишком странная и уже холодная погода для начала сентября. Дикий и кажется озлобленный на весь мир ветер. Солнце, едва касающееся земли, которая так нуждается в его тепле.

На проезде играют двое маленьких детишек, мальчик и девочка, и судя по их взаимным действиям – это брат и сестра. Они играют в свою придуманную игру, никому не мешая, но вдруг за поворотом появляется грузовик, который стремительно несется по дороге. А маленькие детишки, не замечая опасности, продолжают играть.

Я срываюсь с места, так, что лекционная тетрадь, лежащая на моем столе, падает на пол. Пробегаю мимо нашего нового недопрофессора и задеваю плечом под обескураженные возгласы одногруппников, и выбегаю из аудитории. Я стремительно мчусь по бесконечно длинным коридорам, а в голове крутится только одна мысль: «хоть бы успеть».

Выбегаю на улицу и направляюсь к детям.

– Уходите с дороги, – надрываю голосовые связки от истошного вопля. Ребята обращают на меня свой невинный, ничего не понимающий взгляд, а я подбегаю к ним и отталкиваю от обочины.

Свет огромных, ослепляющих фар, оглушающий сигнал, предупреждающий о том, чтобы я ушла с дороги. Кто-то резко дергает меня за руку. Я зажмуриваю глаза и прижимаюсь лбом к груди того, кто меня спас.

Грузовик заносит и чудом справившись с управлением, водителю удается остановить его. За несколько секунд страшные звук сменяются мертвой тишиной. Настолько глубокой, что я отчетливо различаю биение двух сердец: одно моё, второе…

Я открываю глаза и всё что вижу – черную ткань рубашки… Кто-то до сих пор продолжает держать меня за плечи. Поднимаю голову и вижу его. Девальский вплотную прижимает меня к своей, лихорадочно поднимающейся, груди, крепко держа за плечи. Пылающие глаза Германа искрятся дикой яростью.

Если бы он мог, то хорошенько бы встряхнул меня за столь глупый поступок и ужасное отношение к собственной жизни!

– Ангелина! – к нам подбегает профессор О’Браян, и я вырываюсь из объятий Девальского. – Ангелина, ты в порядке? Цела? Давай к врачу, немедленно.

– Со мной все в порядке, профессор. Не надо никакого врача, – продолжаю смотреть на Девальского. Не будь рядом мистера О’Браяна, он бы с радостью прочитал мне нотации о халатном отношении к собственной жизни. Но неужели ему не всё равно?

– Хорошо, тогда я звоню родителям, чтобы они забрали тебя домой, – лектор торопливо скрывается в здание университета, и вся толпа любопытных зевак потихоньку рассасывается. Вот родители-то обрадуется новости о храбром поведении родной дочери!

– Очевидно, вы любите спасать чужие жизни, мисс Мороу, – ядовито проговаривает Девальский. От вспышки гнева желваки под тонкой кожей хаотично двигаются.

– Очевидно вы тоже, судя по только что случившемуся.

– У меня немного другое предназначение, – приближаясь ко мне произносит одними кончикам губ и расплывается в дьявольской ухмылке.

– В любом случае, спасибо, – Девальский отшатывается от меня, словно я залепляю ему крепкую пощечину. – Я обязана вам своей жизнью. Вы спасли меня, – выдерживать клубившуюся пустоту, исходящую из прекрасных омутов Девальского, равносильно смерти. Она так стремительно окутывает и поглощает, что нескольких решающих секунд хватило бы, чтобы я оступилась…

Замешательство Германа чувствуется кожей. Как и я он не в состоянии объяснить свои эмоции, пробудившиеся от одного моего опрометчивого поступка, в котором я едва не погибла…

Шум и гам в столовой помогают мне отвлечься и забыть, если это, конечно, возможно, все что со мной сегодня случилось. Чувства и эмоции притупляются. Прячутся в недрах моей души, чтобы не тревожить и не усугублять ситуацию. Достаточно того, что моя эмоциональность и чрезмерная доброта едва не стояли мне жизни. В придачу ко всему, благодаря им я попала в объятья Девальского и это после двух лекционных занятий.