В порыве жалости это чудовище выделило мне ночнушку, в которой я могла ходить, когда ран, оставленных розгами, оставалось больше, чем планировалось. Мягкая, лёгкая ткань не так сильно раздражала сдертую до крови кожу. В прошлую субботу он перестарался… Мне можно даже готовить в этой незамысловатой одёжке.

Дела по дому стали моей отдушиной. Пока убиралась и готовила, мир не казался таким приторно ужасным, каким был на самом деле. Ещё один, наверное, главный плюс этого времени в том, что тварь в это время довольно часто улепетывала по своим делам. А я дышала… Я иногда дышала.

Состряпав суп, плов и салат, вымыв полы и прогладив все его рубашки, разочарованно вздохнула, прежде, чем посмотреть на часы. Значит, время на исходе… Значит, он скоро вернётся. Сцепила веки, и судорожно сжала край стола. Прежде, чем подняла пустой взгляд на нещадно тикающие стрелки циферблата, раздался щелчок провернувшегося ключа в скважине. Притаила дыхание, заранее прокручивая в голове знакомое до боли…

— Дома. Моя сучка по мне скучала? — Так он насмехался… Улыбался, не сводя с меня похотливый взгляд, и шипел эти слова, с неким, лишь ему понятным, трепетом. Называя меня сукой, псиной, он ликовал. Ликовал от правды, которую воплотил в жизнь. Ликовал от того уровня, до которого меня опустил. От ощущения шераховатости моего языка на своих пятках, за право жить. Пусть и собакой, но, все же, жить… Мне приходила в голову мысль покончить с этим. И даже возможность была такая. Но, не решалась сделать крайний шаг… Значит, ещё не конец. Значит, ещё не сдалась.

Поставила перед ним столовые приборы, и получила звонкий всплеск ладони по заднице. Знает, что мне больно, потому и бьёт… А после проводит тыльной стороной нежно. Почти невесомо, оставляя волну мурашек. Вот этого я не понимала… Понимала, что ему нравится бить меня. Видеть, как моё лицо искажается, когда под его инструментами лопает кожа и пропускает ручейки крови. Но не могла! Чёрт возьми, не могла понять, зачем иногда в его касаниях была нежность.

Сели за стол. Ели, как обычно, в полной тишине. После трапезы поднялась, и хотела собрать посуду. В мойку отнести, помыть, и… И морально готовила себя к тому, что будет после… Но, он повел рукой, приглашая меня сесть обратно. Я округлила глаза, перебирая варианты, что могло прийти в его умалишенный мозг на этот раз… Села, придерживаясь за спинку стула руками. Невольно подметила, что они дрожат… Тело так его знает. Я так его знаю… Ничего хорошего он сделать не способен…

Встал. Обошел столешницу, и плавно, как довольный гепард, направился ко мне. Шаг за шагом его дыхание слышалось все отчётливее… Запах его духов накрывал обоняние. Еле сдерживая себя, чтобы не всхлипнуть, я беззвучно закусила губу. Рука легла мне на плечо… Плотно закрыла глаза, подрагивая от неизвестности. Слышу шелест бумаги позади. Достал ее из кармана

— Смотри. — Распахнула веки, и увидела горсть примятых писем, что он придвинул прямо мне под нос.

— Что это? — Нерешительно обернулась, встретившись с его неожиданно грустными глазами.

— Это… — Потупил на секунду взгляд, в после снова решительно на меня посмотрел. Словно приказ себе отдал. — Я знаю, что у тебя сегодня день рождения… — День рождения? У меня? Сегодня? Неподдельно удивилась; да, я не знаю, какое число. И скоро начну забывать, какой месяц. Все, что у меня есть — это личный пересчет дней, с момента нашей первой встречи, начерченный на стене в подвале. Но, ещё больше меня сбили с толку его слова… Он знает? Больше! Он об этом упомянул?! — Так вот… — Хрипло прокашлявшись, продолжил. — Это письма от твоей матери. Я решил, что могу позволить тебе их прочесть, раз уж сегодня такой день…

Услышав сказанное, несколько секунд молчала, ошарашенно впиваясь взглядом то в него, то на листы, исписанные по правде знакомым почерком.

— Но… Как?! — Бегая глазами по строчкам, задавала вслух бессвязные вопросы. — Она пишет? Не ищет? За это время мама решила бы, что меня нет в живых, раз я на них не отвечаю… Писала? Она правда мне писала?!

Виновато… Он смотрел — Виновато! Чувствовал себя — виновато! И я совсем сбилась с толку, пытаясь подобрать все возможные варианты, как его лицо при мне могло приобрести такое выражение…

— Я отвечал на её письма. — Бросил монотонно ответ, потирая свободной рукой затылок. — Она слишком настойчиво добивалась от тебя весточки. Если бы я это проигнорировал — могли возникнуть сложности.

Я забыла… Правда забыла, с кем я, где я, и при каких обстоятельствах получила весть от самого родного человечка… Просто, фактически вырвала с его рук ворох писем, и впиваясь расфокусированно, стала вчитываться в каждую строчку.

Мама… Мамочка… Мамуля… Слёзы стекают по лицу, застилая контрастность и ясность. Только слова такой знакомой, близкой сердцу, женщины… "Дорогая, девочка моя, любимая, дочурка"… А я ведь забывать стала, что меня звали иначе. Не только Псина, не только Собака и Сука! Глотаю воздух, сжимая пальцами уголки конвертов. Капли влаги стекают на марки… А он молчит! Какое-то время не замечала этого… Потом, обернувшись, увидела… Увидела крошки осознания! Возможно, сейчас он впервые посмотрел на меня не как на Игрушку, а как на человека… Как на чью-то дочь! И, я не знаю, какой изувеченной частью своего сознания, я решила, что это может быть надеждой на просвет…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Отпусти меня… — Почти беззвучно, глухо, бормотала про себя, неуверенно глядя в его пропитанные болью глаза… — Отпусти! — С каждым гласным прибавляя жизнь голосу, взвыла, и не сразу заметила, когда его взгляд стал звереть. Если бы заметила… — Умоляю! — Рухнула на колени, прижимаясь головой к его коленям, пачкая джинс слезами…

Не знаю, какое время длилось покаяние у ног сильного; прошло пару минут… Или больше… Неподвижно. Мы замерли, неподвижно; на прохладной кухонной плитке ерзали и стирались голые колени. А после… После я поняла, что подписала себе приговор.

Резко обхватил меня за волосы, и потянул с большей силой, чем всегда. Прямо на себя. Прямо в притык, лицом к лицу. Веки широко распахнуты. Ловлю бездну безумия, что буйствовала в налитых тьмой зарницах. Боль у корней натянутых прядей стала совсем неважной, когда осознала, на этот раз цербер сорвался с цепи… И сами черти не смогут его укратить!

— Ааааа… — Жалостливо взвизгнула, чем спровоцировала ещё более гневный взгляд.

— Заткнись!!! Заткнись, тварь! Сейчас я тебе докажу, что ты Моя! Докажу, чтобы впредь не пришлось сомневаться…

Эви

Ладонь наклыла разметавшиеся по холодной плитке волосы, сжала несколько прядей, и вдавила затылок в пол до боли. В глазах помутнело, все, как в тумане… Прикрыла залитые слезами веки, и тут же получила звонкую, благо, не сильно болезненную пощёчину. Распахнула глаза. Притянул мое лицо к своему ближе, опаляя потресканные губы жаром своего дыхания. Зафиксировал жгут волос так, чтобы я ни отвернуться, ни снова опустить взгляд, не могла.

— Ты будешь смотреть на меня! — Проник в самое сознание безумными, темными радужками… А я и сейчас с трудом понимала смысл его слов. Всхлипнула… Мою ночную сорочку рванул вверх, оголяя тело до плеч. Лежу перед ним голая. Все мышцы судорожно сжались. Его мерзкие пальцы принялись блудить… От ключиц, по лёгкому лоскуту ткани, собранному гармошкой над грудью. По соскам, то болезненно пощипывая, то сминая, то поглаживая. По животу, сжимая талию, оставляя дорожку на пупке, до бедер. Лихорадочно заметалась взглядом по себе, и он снова вздернул мою голову…

— Я сказал, ты будешь смотреть на меня! И не смей, сука! Не смей отвернуться! — В горле скопился ком желчи и слёз, не позволяющий сделать вдох. Его руки причиняют боль… Сердце отбивает ритмичные неравномерные удары, и я чувствую, как кости пробирает страх.

Пальцы опускаются между ног. Они инстинктивно сжимаются, дрожь сводит скулы. Болезненный удар по внутренней стороне бедра, и я нехотя разжимаю колени. Фаланги протискиваются между складочек. Морщусь, всхлипывая ещё чаще, ещё болезненнее. Быстрое трение в промежности причиняет жуткий дискомфорт. Холод пробирает поясницу. А мне даже веки сжать нельзя… Все это время я, роняя грозди слёз на красную от удара щеку, смотрю в его умалишенные глаза.