Предложение, от которого в другой ситуации я пришла бы в восторг, сейчас кажется смертельным приговором. Яр даже отдаленно не представляет, какими угрозами сковал меня Богатырев. Любой мой шаг может стоить не только карьеры, но и жизни. Его, Мадлен, а может, и моей.

Отстранившись от него, опускаю ресницы и протяжно вздыхаю.

— Я не могу, Яр. Тебя не осужу, если уедешь. Сама не побегу.

— Рита, он не даст тебе покоя! — убеждает он меня, пальцами вцепившись в плечи. — Посмотри на меня. Рита, я тебя очень, очень люблю. Мне под силу любые испытания, но если сейчас мы не решимся, все закончится плохо. Для всех.

Я и сама это прекрасно понимаю. Долго повиноваться Богатыреву не получится. Рано или поздно он потребует что-то невозможное, и тогда всему придет конец.

— Куда бы мы не сбежали, он нас найдет. Ему нужна не только я, Яр. Он хочет отнять у меня Сашу. Сейчас я должна быть предельно осторожной, не провоцировать его. Будет отлично, если получится найти на него что-то грязное, из-за чего ни один суд не доверит ему опеку над ребенком.

Сглотнув, Яр гладит меня по щеке и произносит:

— Богатырев в городе не один.

— Что? — хмурюсь, взглянув ему в глаза.

— Мадлен подтянула кое-какие старые связи. Выяснила его адрес.

— И?

— Богатырев снимает виллу за городом. И с ним тут женщина…

Цель визита в стрип-клуб по большому счету у всех гостей одна — стрипухи. В атмосфере дымящегося кальяна, вводящей в транс музыки и извивающихся вокруг шестов гибких женских тел шустро не только член в штанах поднимается, но и растет счет в чеке. Довольно прибыльный бизнес, если исправно следить за текучкой кадров, чтобы клиенты не заскучали годами пялиться на одни и те же сиськи. А еще уникальная возможность заручиться поддержкой влиятельных персон, имея при себе пикантного формата компромат. Я не раз размышлял стать владельцем подобного рода заведения. Но оставлял это на потом — когда-нибудь, состарившись. Сейчас, узнав, что у меня есть дочь, которая через каких-то двенадцать-тринадцать лет будет того же возраста, что та девчонка, стреляющая в меня глазками, стрипухи воспринимаются иначе. От хорошей жизни в этот бизнес не суются. Окруженные родительской заботой и любовью девушки учатся в институтах, выходят замуж, путешествуют по миру, сами, в конце концов, оплачивают мужской стриптиз. И я сделаю все возможное и невозможное, чтобы моей дочери не пришлось изваляться в такой грязи.

Парень, с которым у меня назначена встреча, особого доверия не внушает. Кайфовал, как минимум, неделю назад. До сих пор носом шмыгает и потерянно оглядывается. Но мне рекомендовали его, как лучшего спеца в городе.

— Они местные? — наконец интересуется он после пяти минут молчаливого разглядывания фото. Убирает их в конверт и засовывает во внутренний карман косухи.

— Это ты должен выяснить. — Делаю глоток местного пойла, глядя на торчка поверх стакана.

— Мне пятьдесят процентов сразу. Налом.

— За дурака меня не держи. — Отставив стакан, достаю сигарету, чиркаю зажигалкой и прикуриваю. Откинувшись на спинку кресла, выпускаю вверх струю дыма. — Ты же сразу ширнешься.

— Я не такой…

Приподнимаю бровь, и парень, пожав плечами, хрустит шеей.

— Хотя бы сотню. На транспортные расходы.

— Пешком походишь. Тебе полезно. — Еще раз затягиваюсь.

— Я откажусь от дела.

— Я заплачу на двадцать пять процентов больше, чем ты берешь обычно. Но только после результата.

Пальцем быстро утерев нос, он прочищает горло и согласно кивает. Взяв бейсболку и очки, напяливает их на себя и встает.

— Договорились.

Никто и не сомневался, что мы договоримся. Провожаю его дохлую фигуру взглядом и перевожу его на девочку у шеста. Она буквально стекает по нему, томно прикрывая глаза и прикусывая губку. Свое внимание по-прежнему уделяет только мне, наплевав на пускающих на нее слюни старых жирдяев. Потаскушка рассчитывает не только на приват. У нее все желания на лице прописаны. Вот только меня легкодоступность не прельщает. Лишь отвращение вызывает.

Допиваю то, что здесь называют элитным алкоголем, тушу окурок в пепельнице и, оставив на столике две купюры, покидаю заведение. Владельцу клуба не помешало бы подглядеть пару приемов, как встречать гостей, у конкурентов. Походить по столичным и заграничным стриптиз-барам. Может, что-то толковое бы тут и вышло.

На часах уже полночь, когда я добираюсь до дома. Снова всюду горит свет: в окнах, в беседке, в оранжерее, на террасе, во дворе. Охрана докладывает, что хозяйка опять не в себе — звала на помощь, просила выпивку, угрожала увольнением и самоубийством.

Если бы не мое бесконечное терпение, прохлаждалась бы уже где-нибудь в дурке. В одной палате с возомнившим себя Клеопатрой педиком и поедающей козявки старухой.

Войдя в холл, морщусь от едкого запаха парфюма. Опять она вылила на себя весь флакон. Но лучше это, чем газ, в котором она однажды едва не угорела.

Сняв пиджак, оставляю его на спинке дивана посреди гостиной и иду на звук «оперного» пения. Коряво играя на рояле, она еще пытается тянуть ноты голосом.

Плечом опираюсь о дверной косяк и, сунув руки в карманы брюк, обвожу взглядом раскиданные листы нотной тетради, пестрящие партитурой. Некоторые, похоже, уже сгорели в тлеющем углями камине. Июль — самый подходящий месяц отапливать дом. Хоть додумалась окна раскрыть. От дыма себя уберегла.

Оборвав игру, поворачивает ко мне свою белокурую голову и, выпучив бесовские глаза, широко улыбается. Поправляет на себе короткий шелковый халатик поверх сорочки, туго завязывает пояс и нервно мямлит:

— Ты поздно… Мне пришлось ужинать в одиночестве…

— Не перестанешь допекать охрану — в психушке закрою. Ты меня знаешь. Я слов на ветер не бросаю.

Поднимает свою сухую тушку со стула и, перебирая пальцами пояс, мелкими шажками топает ко мне.

— Платоша, я… же… просто скучаю…

— Тогда займись вышиванием. Говорят, успокаивает. — Развернувшись, иду к лестнице. Разговаривать противно с этой самкой человека.

— Ты холоден ко мне! — кричит мне вслед, когда я уже поднимаюсь. — Чем я это заслужила?

Остановившись на миг, поворачиваю голову и бросаю ей через плечо:

— Тем, что родила меня.

Хлопнув дверью своей спальни, на ходу сдергиваю с себя рубашку. В ванной умываюсь холодной водой, поливаю голову и шею, остужаюсь. Едва ли не шиплю затухающим костром.

Никогда не пойму матерей, ставящих член превыше всего. Превыше родного ребенка! Рита не просто разочаровала меня. Она вывернула наружу то, что и так червоточиной сидело во мне. Не будь у нее матери, наша дочь уже отправилась бы в детдом. Как когда-то я. Потому что женщине, родившей меня, тоже было не до сына!

— Платош… — ее зашуганный голос загнанной в капкан дичи колючими коготками скребет по моим нервам.

— Уходи, — фыркаю, не высовываясь из ванной.

— Поговори со мной…

— Пошла вон!!! — Срываюсь и кулаком ударяю по зеркалу над раковиной.

Трещины, паутиной оплетшие всю поверхность делят мое отражение на обломки, мозаику, детали сложного паззла. Разлетаются на осколки, сыплясь на мокрый мрамор и пол. Звякая, отскакивая, разбиваясь снова и ложась сверкающими крупицами у моих ног.

И вновь становится тихо. Только тонкий писк испуганной женщины и биение тягучих алых капель, падающих на дно раковины. Руку охватывает огнем. Он раскаленными языками пламени ползет вверх, взрывом ударяет в голову и заводит мое сознание.

Вынув торчащие из плоти осколки, срываю с крючка полотенце и туго наматываю его на кулак.

— Принеси бинты, — роняю дрожащей матери.

Судорожно покивав, она убегает из комнаты, а я заваливаюсь на кровать и, прикрыв глаза, выдыхаю.

В мире есть только два типа людей: победители и побежденные. Перестану контролировать себя — и я обречен. Побеждать же надо не только противника. Еще и себя. Каждый день.