Я нахмурился, напряженно глядя на маму.

— Ты… знаешь о его чувствах? — поразился я, на что она легко и просто призналась:

— В тот день, когда я застала его с Томэ, мы поговорили, помнишь? — Я кивнул. — Так вот… Он так плакал, Ко, — голос мамы зазвучал глухо с нотками боли, — он плакал из-за тебя. Я ни разу в жизни не видела, чтобы Кейджи рыдал, а тогда… Он сказал мне, что любит тебя с самого детства. Влюбился почти сразу, как появился в этом доме. Поэтому я и прошу тебя, Ко…

— Бред, — грубо выпалил я, сжав кулаки, и вскочил.

— Что? — мама растерялась.

— Это бред. Разве я просил так любить меня? Из-за его одержимости я должен быть ответственным? Это эгоистично, не находишь?

Акааши, проморгавшись, присел и непонимающе посмотрел поочередно на маму и на меня.

— Что случилось? Вы ссоритесь?

— Нет, — резанул я и ткнул в его сторону пальцем, отчего-то чувствуя себя преданным. — Могли и не шушукаться за моей спиной! Я мучился, меня жрала совесть, думал, что мы с тобой натворили глупостей, а ты, оказывается, уже все с мамой обсудил!

— Каких глупостей? — напряглась мама, и тогда я, помрачнев, процедил:

— Лучше бы тебе не знать.

После этого выскочил из гостиной и поднялся к себе. Вновь я пытался понять, что меня выбесило, но вывод сделал быстро: да просто мама и Акааши были близкими людьми, а я — ее родной сын, остался со своими страхами, новыми чувствами, со всей этой ебучей лавиной эмоций один на один. Мне никто не помогал принять мою новую сторону. Как я должен был реагировать? Да, я умею словесно обсадить, могу и въебать при надобности, но, черт, я всего лишь старшеклассник. Откуда я могу знать, что такое быть взрослым, да еще и бисексуалом, который влюблен в своего брата? Кровные узы в такой ситуации уже как-то и роли не играют. Есть они или нет, плевать, факт остается фактом: я полюбил пацана. Я занимался с ним сексом. И мне было охуенно.

***

Я помогал матери в ресторане. Вчера была официальная часть — школа с нами распрощалась, как и мы с ней. Начались каникулы. Я уже настраивался на отъезд из родительского дома. Настроение теперь все чаще было паршивым. Я не мог это контролировать. Рядом болтался такой теплый и родной Акааши, а я вот-вот уеду. Между нами не случилось разговора, не было никакого выяснения отношений в стиле «кто мы друг для друга», поэтому я замыкался, а он вел себя так, словно все было хорошо. Поразительная выдержка. Хотя чему удивляться, если Кейджи столько лет умудрялся скрывать от меня свои чувства?

В этот день Акааши остался дома, а помочь маме вызвался я — не по доброте душевной, просто не хотел, чтобы он болтался поблизости. Сообщение от Куроо пришло почти под самое закрытие ресторана. Мама, уставшая не меньше других работников, сказала собираться домой. Я был на велосипеде, поэтому ждать ее не стал. Пошел, наскоро ополоснулся в узкой душевой кабинке, что была установлена для персонала, оделся и вышел в темноту ночи. Улица, однако, ярко освещалась, так что, решив перед поездкой покурить, я свернул в переулок. Оседлал велик и, опираясь на одну ногу, подкурил сигарету. Только после этого прочитал сообщение.

«Ко, тут какая-то хрень происходит. Маямото сорвалась куда-то, и я поначалу ничего не понял. Мы на свиданке были. Но, кажется, она полетела туда, на склады. Врубился?».

Ни черта я не врубился, поэтому позвонил Тетсуро.

— В чем проблема? — пробормотал я, мечтая только об ужине и кровати.

— Да я сам не понял, — отозвался Куроо, — но я уже на месте. Как жопой чуял, что замут какой-то. Приезжай, Ко, здесь твой брат.

Вот тут я замер, не донеся сигарету до губ.

— С какого?

— Без понятия. Дуй сюда. Жду.

Я не стал расспрашивать дальше, да и толку-то, выбросил сигарету и рванул с места. Крутил педали так, как если бы участвовал в гонке. От поганого предчувствия и выброса адреналина всю усталость как рукой сняло. Я мчался через мрачный парк, потом по опасной улице, которая считалась самой криминальной в этой части города, и наконец выехал на дорожку, ведущую к покосившимся железным воротам. Куроо нигде не было. Зато было много голосов, что доносились из помещения. Дверь склада была закрыта, но не плотно. Я спрыгнул с велика, как только подкатил к зданию. Едва не упал, а велосипед с грохотом приземлился набок. Мне было на это похуй. С глазами одичавшего животного я пошел к двери склада.

— Уроды! Вам конец!

Кровь застыла в моих жилах. Это был голос Акааши. Голос, наполненный болью и страхом, несмотря на ту ярость, которую он пытался изображать. Я в этот момент, входя в помещение, параллельно делал несколько вещей: прикидывал, сколько времени я потратил на поездку, силясь понять, не опоздал ли; глазами искал что потяжелее, даже не врубаясь, что конкретно происходит. Одно я знал — ничего хорошего. К счастью этих мразей, что звались подростками, я не обнаружил тяжелых предметов, поэтому, оказавшись внутри, похолодев до кончиков пальцев, уставился на Юну. У ее ног лежал Куроо. С этого я охуел окончательно. Она разбила ему голову. Или не она? Не знаю. Я просто встретился глазами с Акааши, на котором лежал Томэ. Рядом с ними стояли еще двое. Я и лиц их уже не разобрал. Мне хватило того, что Кейджи, увидев меня, заревел, откинувшись на вонючий футон. Его нос был разбит, а кровь размазалась по лицу. Штаны Акааши были спущены, как и Китогавы, и это могло означать лишь одно — этот ублюдок пытался взять Кейджи силой. Юна снимала происходящее на мобильник. Однако обернувшись ко мне вроде как испугалась, шикнула на Томэ, мол, кто его позвал, а я попятился. Мне нужно было время. Совсем немного. Хотелось блевать. Я сглотнул тугой комок, накрыв рот ладонью, потер губы, вновь скользнул взглядом по беспомощному Акааши и все. Меня выключило. Помню, что очень резко по ушам ударил крик Кейджи: «Не надо, Котаро!», а после этого я уже не мог за себя отвечать. Кажется, перво-наперво я толкнул Юну. Она упала на задницу и заорала, перепугавшись до смерти, что я продолжу с ней, но на нее мне было похуй. Ее я потом уничтожу. Так что даже не думая, убью кого-то из них или нет, я ближе всех ко мне стоявшему пацану вмазал с правой наотмашь. Он ударился спиной о стену, вырубился и больше не шевельнулся. По плечу чем-то прилетело, было больно, посыпались щепки — обернувшись, я понял, меня ударили то ли доской, то ли ветхим стулом, но это лишь больше подстегнуло. Удар тому пацану пришелся в солнечное сплетение. Ногой. Он наверняка чуть не сдох. Я знал, как это больно, и хотел, чтобы они передохли здесь и сейчас. Даже эта сука Юна, которая рыдала на полу, обхватив голову руками. Перед Томэ я остановился. Мне это было нужно. Как психопат я наслаждался ужасом на его роже. Китогава успел натянуть штаны, и теперь сидел и смотрел на меня снизу вверх. Уверен, я выглядел хреново. Меня все еще тошнило. Чтобы полностью себя убедить в правильности своих действий, я покосился на Кейджи. Он как лежал с обнаженной нижней частью тела, так и остался лежать, дрожа и глядя на меня своими огромными потемневшими глазами. Я, может, и остыл бы, но заметил следы крови на его бедре. Кажется, внутри меня что-то сломалось. Звук был такой, будто выключили свет, с силой ударив по выключателю. Щелчок. Я не узнал своего голоса, но точно говорил я, не кричал, не выл, ничего такого, я просто цедил сквозь зубы. И первое, что сделал, не имея сил сдержать черную ярость и боль за Акааши, я ломанул с ноги по ебалу Китогавы. Так можно сломать шею, я знал, но плевать на это хотел, потому что моего хрупкого Кейджи облапали и совершили над ним насилие. Я хотел крови этих уродов. Схватив Томэ, который был уже без сознания, за грудки, я оттащил его в сторону, бросил на пол и уже собрался еще разок пропечатать по его морде, как вдруг меня оттянули. Споткнувшись, я упал на того, кто это сделал, и понял — Куроо очнулся. Вовремя. Сейчас уже понимал, я готовился убить Китогаву. Закричав от злости, я задергался, высвобождаясь, но Тетсуро обвил меня руками и ногами, не давая такой возможности, и мое тело обмякло. Сам не понял, что начал плакать, но я рыдал как дитя, захлебываясь слюнями и слезами. Было так больно за Акааши, что хотелось умереть. Как я мог допустить нечто подобное? Как он вообще здесь оказался? Почему?