— То есть… пока я там… — обомлел я от такого зрелища, а воображение у меня было отличное, — работал… Ты себя в зад? — от этого разговора меня замутило, да еще и член набухал все сильнее, истекая смазкой, что выводило меня из себя еще больше.
— Да.
— Извращенец, блять, — ругнулся я с агрессией, столкнул его на землю и, поправив свои штаны, понесся наворачивать круги по парку.
Мне было похуй, если я задел его. Нечего таскаться за мной, потом рассказывать эти грязные вещи. Отвратительно. Однако Кейджи не надулся и не ушел домой. Вскоре он поравнялся со мной и на ходу, громко и звонко хохоча, сознался:
— Я ведь солгал, дурак ты, Бокуто-сан! Я всего один раз это попробовал в ванной, но надо понимать, что делать! Не злись на меня!
Я молчал, но изо всех сдерживал улыбку, потому что этот малой развел меня как лоха. А потом Акааши ткнул пальцев в сторону ночного вагончика с мороженым и спросил:
— Давай?
— Давай, — недовольно ответил я и сбавил скорость.
Теперь мы просто шли. Все равно пробежка накрылась. Уже у вагончика, когда я нарыл мелочь, а Кейджи немного добавил, дожидаясь свое мороженое, скосил глаза на него. Пятна на его светлых штанах были заметны, и мама наверняка сразу обратит на это внимания. Так что как только мы двинулись в обратный путь, я спросил:
— Тебе холодно?
— Нет, — удивился Кейджи.
— Тогда сними свитшот и повяжи на пояс, ты перемазался.
Акааши остановился, оглядел себя, немного покраснел и кивнул. Я подержал его мороженое, пока он делал все, что ему было сказано, и мы пошли дальше. Я не успокоился, правда в штанах улеглось, однако каждый раз косясь на Кейджи, который облизывал молочно-белое мороженое, невольно залипал на движениях его языка. В конце концов меня охватило что-то такое, чему я просто не мог дать объяснения. Оказавшись на ступеньках одной из узких улочек, которые вели вниз, куда мы и направлялись — пошли другой дорогой — я вдруг с колотящимся сердцем вцепился в рукав футболки Акааши и наклонился к нему. Слизывая мороженое с его губ, я был устрашающе ласков с ним, как будто боялся причинить боль, словно забыл, что было до этого, как мы пожирали друг друга. Мы держали наше мороженое и просто целовались, устремившись друг другу навстречу. Он перенимал мои движения, учился у меня, и от этого щемило в груди. Я был примером для подражания? Разве? Кажется, я был для него объектом вожделения. Не больше. Но остановиться долго не получалось. Мои губы будто прикипели к нему. Я дышал его сливочным запахом и мечтал, чтобы это никогда не прекращалось. Но где-то залаяла собака, и мы отскочили в стороны как ошпаренные. Сверху бежал человек, на поводке ведя собаку в наморднике. Он пронесся между нами, и только когда скрылся с глаз, мы уставились друг другу в глаза. Как по команде прыснули со смеху, и угорали всю дорогу до дома, придумывая какие-то глупые шутки. Я был… счастлив? Да, определенно, я был невероятно счастлив в этот вечер, но не понимал почему.
***
Наши с Кейджи отношения обрели новый оттенок и абсолютно точно выходили за грань моего понимания. Я не знал, как правильно себя вести с ним. То ли мне следовало делать вид, что между нами нет ничего такого — непозволительного и запретного — то ли просто стать дружелюбным братом. Ни то, ни другое не получалось, вот честно. Я тупил. Каким образом от «я не из ваших» довелось прийти к «я хочу его», мне известно не было. Но одно я мог сказать точно, мое поведение стало ненормальным. Во-первых, я сам провоцировал Акааши, выходило неосознанно, и он раздражался все сильнее. Прекрасно зная, что поступаю как скотина, я то касался Кейджи, вставая за спиной, когда заставал его на кухне, то пристально смотрел. От этого он терялся, хмурился, не знал, куда девать глаза. Мне льстило и жутко нравилось. Я чувствовал себя очень крутым. Любой так себя чувствовал бы, ведь когда ты кому-то нравишься, уже автоматически получаешь некоторую власть над человеком. Даже если он сильного характера, все равно определенно есть рычаги давления на него. Пусть он отнекивается, пусть отрицает, делает вид, что его ничто не задевает, это не так. Задевает, еще как задевает. Любящее сердце, как я успел понять за время общения с Акааши — хрупкая штука. Даже понимая это, я все равно оставался тем же Бокуто Котаро, у которого гормоны бьют ключом, а в башке — полная каша.
В очередной раз я зажал Акааши и поцеловал, когда мы были одни дома. Это случилось на кухне. Он снова по привычке делал для нас холодный лимонад. Мама любила, вернувшись вечером из ресторана, выпить стакан-другой этого освежающего напитка. Впрочем, я тоже был не против. Вот и спустился вниз. До этого проторчал в своей комнате часа три. Игра на компе затянула меня с головой. Сперва я заглянул в гостиную, никого там не обнаружил и услышал тихое бормотание из кухни. Тут же звякнула посуда. Я сунулся уже туда и, подкравшись к Кейджи сзади — к слову, его красные шорты были коротковаты — от души шлепнул ладонью по упругому заду. Акааши едва не опрокинул стеклянный графин, вскрикнул и, грязно ругнувшись, развернулся на сто восемьдесят градусов. Обе руки этого воина, осмелившегося замахнуться на меня, я мгновенно перехватил, затем грубо его толкнул бедрами и вдавил поясницей в стол. От нашей возни тихо зазвенели стаканы. Уставившись Акааши в глаза тяжелым взглядом — я сам это почувствовал, мое тело инстинктивно подалось ему навстречу, а губы накрыли его манящий рот. Привкус лимона с сахаром в момент свел меня с ума. Я удерживал руки Кейджи у него за спиной, прижимая парня к себе все сильнее, и он перестал сопротивляться. Мои действия, разумеется, были грубыми и варварскими, но все же целовал я Акааши медленно, методично, слизывая вкус лимона. И только когда Кейджи совсем обмяк, я отодвинулся от него, заглянул в осоловелые синие глаза и перегнулся через него. Взял графин, плеснул в стакан лимонада и, быстро осушив, просто пошел к двери.
— Такое странное чувство, Ко, — обратился Акааши ко мне.
— О чем ты? — оглянувшись и сунув руки в карманы шорт, поинтересовался я.
Акааши улыбнулся, и я понял — съязвит.
— Словно мы влюбленная парочка.
Умел, конечно, этот болван огорошить. Вот и в этот раз случилось то же самое. Холодея от того, какую ересь он несет, я непроизвольно сжал челюсти. Уверен, Акааши видел, как я помрачнел. Мое настроение рухнуло ниже плинтуса.
— Прекрати говорить такие вещи… — только и выдавил я, но Акааши, которого каждый раз срывало, если рушились его надежды, уперся, прибавляя:
— А что? Я, может, дальновидный, уже продумываю наше с тобой будущее, Бокуто-сан.
Да, поддаваться моменту, не сопротивляться, если что-то будоражит твое воображение, отзываться на каждое прикосновение и позволять себе лишнее — это кажется нормальным и правильным, но лишь до тех пор, пока тебя не ткнут носом в проблему. Со мной в этот день случилось именно это. Ткнули, показали пальцем, и я страшно растерялся. Ну, а если я теряюсь от чего бы то ни было, разумеется, злюсь.
— Что ты несешь, Акааши? — взбесился я, двинувшись к нему. — Какое будущее? Мы видимся последние два месяца, и я уеду в университет. Как вообще подобное рождается в твоей башке? Ты пугающий. Понял, придурок? — вывалив на него все это, я выскочил из кухни, взлетел наверх и от души хлопнул дверью комнаты.
Только потом, где-то через полчаса, сидя на подоконнике, до меня доперло. Я чего-то не знаю. Акааши скрывает от меня что-то важное. То есть я понимал, что у него ко мне чувства, понимал и его желание, которое пробуждалось при виде меня, и ревность, и недосказанность. И если сложить это в одно, выходило следующее — Акааши ни разу не признался мне.
Однако вопросы у меня были и к маме. Например, почему она гнала на меня, если я начинал наезжать на Кейджи? Почему она так опекает его после того, как узнала, что он гей? Я все понимаю, но… Мне казалось, это было слишком. Мы и до этого собачились с Акааши как больные на всю голову, что удивительного? Точнее… Ладно, с ним собачился я, а он молчал. Зато потом, когда мамы не было рядом, Акааши «отжигал»: толкал меня в школьном коридоре, бил мячом по морде, короче говоря, строил козни. А сейчас все было иначе. Я по-прежнему злился, а мама затыкала меня мгновенно. Ориентация никоим образом не должна влиять на отношение матери к ребенку. Тогда, позвольте, какого хуя?