Я слушал молча, сжимал кулаки, но слушал. И Томэ сипел дальше, потирая горло:

— Ты даже представить себе не можешь, на что он готов был пойти ради того, чтобы ты никогда не был с Маямото. Ни с ней, ни с кем-то еще…

— Теперь уже не рассчитывай на его внимание, — скривился я брезгливо. — Не подходи к нему, я повторяю. Пожалеешь.

Китогава Томэ был симпатичным, даже красивым, но сколько бы я ни смотрел на его выразительные губы, и сколько бы не пялился в его темные глаза, все одно — мне он казался мразью. Его гадкие губы целовали Акааши, а этими глазами он жадно пожирал его. Меня тошнило. Потому-то я шлепнул этого мудака напоследок по щеке. Совсем слабо и все равно ощутимо, а потом, чтобы окончательно напугать, медленно положил ладонь на его горло, подчеркнув этим: «Твоя шея слишком тонкая для моей руки, того гляди сломается». Думаю, мой взгляд о многом говорил, потому что я заметил, как на лбу Томэ выступила испарина. Убрав руку, я развернулся и пошел вовсе не вниз, а туда, где оставался Акааши и его друг.

Оба, когда я облокотился о перила, уставились на меня, а Укай заорал:

— Ты что там забыл, Бокуто? А ну живо вниз!

Я кивнул ему, и, не поворачивая к Кейджи головы, пробормотал:

— После занятий жди меня у ворот. Не смей уходить один.

Все равно я не смог удержаться и, выпрямившись, взглянул на Акааши. Кровь прилила к голове. Он улыбался. Кейджи смотрел на меня доверчиво, заинтересованно, сияющими глазами и просто улыбался. Ком застрял в моей глотке. Я отвернулся и поспешил уйти. Не признаваться же, что впал в ступор от его улыбки и что сердце оборвалось. Не за чем ему об этом знать.

***

Я шел впереди, все еще не веря — Кейджи в самом деле ждал меня у ворот. Он стоял, прислонившись к столбу, глядел в свой телефон, и когда я миновал его, на ходу бросив: «Идем», он тут же двинулся следом. И вот теперь мы плелись к станции. Погода стала пасмурной, близился дождь. Воздух был таким густым, влажным и липким, что хотелось поскорее снять рубашку, штаны и встать под прохладные струи воды. Разве что порывы ветра спасали, и каждый раз, когда очередной такой порыв налетал, я от удовольствия глубоко вдыхал и улыбался. Косясь через плечо, я раз за разом проверял, идет ли Акааши, и он шел. Молчал, глядел на меня и просто шел за мной. Так мы добрались до моста. Здесь часто бывали я и Куроо. Курили на берегу или прятались от дождя. Сегодня было темнее обычного как раз из-за погоды. Я не стал говорить с Акааши, просто свернул налево и пошел вниз. Бросил на траву сумку и сел сам. Кейджи сделал то же самое, устроившись рядом со мной на расстоянии примерно в метр. Я привычно закурил, глядя вдаль. Темная гладь была неспокойной, пенилась и бурлила, и в ней отражалось свинцовое небо.

— Что ты ему сказал? — начал разговор Акааши, и, по правде говоря, мне совершенно не хотелось болтать о том придурке, но Кейджи, видать, решил достать меня этим. — Просто он был очень напуган, когда мы пересеклись потом в классе.

— Вот и славно. Радуйся, Акааши, от тебя отстал маньяк. Скажи «спасибо» и больше не вспоминай о нем.

Ветер принес запах его шампуня. Я скосил на парня глаза, залипая на его профиле, и не успел отвернуться, когда тот посмотрел на меня.

— Спасибо, — улыбнулся Акааши, и я просто тупо, как дебил, подавился дымом, потому что перехватило дыхание.

Кейджи, похлопывая меня по плечу, смеялся совсем как тогда, когда мы упали. Я слушал этот перезвон, обалдев, что вообще называю его смех «перезвоном», и заливался краской от удушья. Теперь горло пекло, а из глаз покатились слезы, и только, откашлявшись, я понемногу смог восстановить физическое состояние, чего не скажешь о моральном. Мои принципы, какие-то правила, созданные для самого себя, все это рушилось. Я казался себе беспомощным мальчишкой, который размахивает руками в попытке словить красивых бабочек, разлетевшихся перед самым носом. В погоне за одной из них я, казалось, терял себя прежнего. Акааши делал из меня кого-то другого.

Было очевидно, что начнется дождь, уже вдали гремела гроза, но ни я, ни Кейджи не двинулись с места. Я все так же меланхолично курил, а он…

— Хватит пялиться, — пробубнил я недовольно, даже скорее нервничая из-за его внимания, и тут мне захотелось сказать кое-что важное. — Я тогда наболтал тебе глупостей…

— Не надо, Ко, я прошу, не порти все… — тихо перебил Акааши, но я проигнорировал, продолжив.

— Так вот… Все, что я говорил тебе тогда — правда. Я хочу, чтобы ты перестал вести себя так. Это низко, Кейджи. Ты не должен общаться с Китогавой, даже если он докладывал тебе обо мне. — Я взглянул на Акааши, и поразился. Он не был надменным или холодным, как обычно, Кейджи смутился. — Хочешь что-то узнать, спроси меня об этом сам. Можешь прямо сейчас.

Он молчал, но по глазам было видно — думает, решается, ищет вопросы в своей голове. Видимо, их было много. Но чего я не ожидал, так это следующих его слов.

— Почему ты поцеловал меня, Ко? — выдал он в лоб, от чего меня с головы до ног обуяли мурашки.

Дождь хлынул внезапно. Ни капли до этого не выпало, а сейчас рухнул на нас стеной. Разумеется, мы, подхватив сумки, рванули под мост. Добежав дотуда, я принялся отряхиваться руками, ерошил волосы, на что Акааши поначалу глупо скалился, а потом и вовсе засмеялся. Я зыркнул на него в непонимании, но и сам не смог удержаться — заулыбался. Вот только мне было не до смеха, если честно. И если уж совсем-совсем честно, вид мокрого лохматого Акааши, белая рубашка которого прилипла к груди, подчеркивая соски и плоский живот, вогнал меня в ступор. Я уставился на него, и только когда Кейджи заметил это, смог отвести глаза. Но этот гад все равно докопался до меня, сказав кое-что неприятное.

— Вот это взгляд, Бокуто-сан. На нее так же смотрел, когда превращался в похотливое животное?

Резанув меня этими словами, Акааши как ни в чем не бывало продолжил отряхиваться, а я молча за ним наблюдал. В конце концов мы встали у стены плечом к плечу, и дышали так будто долго бежали, или… целовались… или…

Я оборвал накатившие волной мысли, а Кейджи повторил то, о чем спросил ранее:

— Так почему ты поцеловал меня?

Я ответил честно.

— Не знаю.

— Ладно. Но ты ведь не гей?

Я вспыхнул.

— Еще чего ляпнешь, придурок? Я не из ваших!

Акааши молчал так выразительно и смотрел так пристально, что я психанул окончательно, но убежать сейчас, значило струсить. Потому-то и отошел от него, собираясь с силами, а затем повернулся к Кейджи лицом и, впиваясь в его глаза взглядом, проговорил сдавленным голосом:

— Почему ты пытаешься мной манипулировать? Ты делаешь это нарочно, я же вижу.

Акааши спокойно улыбнулся. Мне казалось, он нас всех наебал, и ему вовсе не шестнадцать лет, а все тридцать шесть. Иначе откуда такая печаль в глубине глаз, откуда такой огонь страсти и опыт в использовании других людей?

— Потому что ты сам хочешь этого. Не замечал, Бокуто-сан? Ты ждешь от меня первого шага, чтобы потом, когда случится, не винить себя, а списать все на порыв. Или на меня.

— «Когда»? — ощетинился я как злобный пес. — Ты хотел сказать, «если», не так ли? В противном случае у меня вопрос: на что ты надеешься, Кейджи?

Ливень хлестал по земле, разводя ручьи, но небо уже посветлело. Мы стояли напротив друг друга, и я был единственным, кто злился. Кейджи просто смотрел на меня — устало и обреченно. Мне было не по себе. Осознание, что, возможно, его чувства — не просто увлечение, а нечто более глубокое, пришибло меня по голове. Теперь я боялся. Боялся абсолютно всего, что связано с ним.

— Ни на что не надеюсь, — ответил Акааши, — но я вижу, что с тобой происходит. И ты так и не решился ответить на мой вопрос о том поце…

— Захотел и поцеловал! — перебил я. — Что еще тебе от меня надо?

— Захотел как?

— Что, блять, за вопрос? — злился я все больше и больше.

Кейджи потрепал себя по волосам, от чего они стали завиваться сильнее, чем когда были более мокрыми, и фыркнул.