Его совет мне не понравился, и я решил отклонить его. Мне уже приходилось видеть всякие заграничные балаганы. Сейчас не время по ним разъезжать. Сегодня тебя нет в своем кабинете, а завтра у тебя нет кабинета.
Вспоминает сэр Бернард Вули:
«Я хорошо помню тот нелегкий разговор. Хэкер по меньшей мере шесть или семь раз повторил, что перестановки его не волнуют, что переживать по этому поводу просто бессмысленно.
Затем долго грыз ногти.
Когда он стал собираться на заседание палаты, я посоветовал ему не терзать себя по поводу перестановок.
Он возмутился и сказал, что у него и в мыслях не было, он даже думать не желает о перестановках.
Однако уже на выходе из кабинета он вдруг обернулся: «Бернард, я жду вас в шесть часов в палате перестановок… э-э… то есть перетасовок… одним словом, в палате общин».
(На следующей неделе сэр Хамфри Эплби встретился с секретарем кабинета сэром Арнольдом Робинсоном в клубе «Атенеум»; несколько позже к ним присоединился Бернард Вули. Отчет сэра Хамфри об этой встрече мы обнаружили в архивах министерства административных дел. – Ред.)
«Встречался с Арнольдом. Он утверждает, что не мог сообщить подробности о предстоящих перестановках, так как является всего лишь секретарем кабинета, а не политическим редактором «Нью-Стэндард».
Тем не менее он сообщил мне, что Брюссель интересуется, собираемся ли мы предлагать Хэкера на пост комиссара ЕЭС. Похоже, он им подходит: хороший европеец, ну и все такое прочее.
За кофе к нам присоединился Б.В. (Бернард Вули. – Ред.) Арнольд спросил его, как он относится к перспективе иметь другого министра. Бернард выразил сожаление, чем меня очень удивил.
Конечно, личные секретари иногда относятся лояльно к своим министрам, однако не до такой же степени! Нельзя давать волю своим эмоциям! Проявление подобной слабости перед сэром Арнольдом может отрицательно сказаться на карьере Б.В.
Затем, усугубляя свой промах, Б.В. добавил, что всем нам будет не хватать Хэкера, поскольку тот, видите ли, только теперь начинает по-настоящему руководить министерством.
Впоследствии в личной беседе я разъяснил Б.В., по каким принципиальным соображениям производятся перестановки внутри кабинета, и посоветовал крепко их запомнить.
1. Когда министр начинает по-настоящему руководить, он становится помехой, потому что:
а) спорит по каждому поводу;
б) требует конкретных фактов;
в) интересуется, выполнены ли его распоряжения полугодовой давности;
г) когда мы настаиваем на исключительной сложности того или иного вопроса, откапывает старые докладные, в которых мы утверждали, что это очень просто сделать.
2. Если министра смещают, можно спрятать концы в воду и начать новую жизнь с его преемником.
3. Перестановки по душе премьер-министрам – помогают держать всех на коротком поводке.
4. Перестановок панически боятся только министры.
По мнению Б.В., любопытно посмотреть, что было бы, если бы министры оставались на местах, а постоянных заместителей переставляли туда-сюда. Полагаю, он сказал это исключительно из мальчишеского озорства. Пора ему понять, что подобные идеи подрывают саму основу системы, которая сделала Британию тем, чем она является в настоящее время.
Для вящей убедительности я процитировал три заповеди Уайтхолла:
– Сила в постоянстве!
– Непостоянство ведет к бессилию!
– Ротация – это кастрация!
Кстати, эти мудрые мысли и меня наводят на мысль: не пора ли подыскать Бернарду новое место?»
(На следующий день сэр Хамфри получил от сэра Арнольда короткую записку с исключительно важной информацией. – Ред.)
Дорогой Хампи!
Не спеши открывать шампанское. Не хочу тебя расстраивать, но, если Хэкер отправится в Брюссель, к вам могут назначить Б.К. (Бейзила Корбета. – Ред.)
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
9 июля
По-прежнему никаких известий о перестановках.
Весь вечер корплю над красными кейсами. Сегодня их всего три.
Газеты все еще полны намеков на предстоящие перемены в кабинете. Энни спросила, насколько им можно верить.
Я признался, что не знаю.
Она очень удивилась. По ее понятиям, кому же и знать, как не мне: ведь я – член кабинета. Но в том-то и дело – мы всегда узнаем обо всем последними!
Энни с присущей ей непосредственностью предложила спросить у ПМ.
Само собой разумеется, этого ни в коем случае делать нельзя. У него может создаться впечатление, будто я не уверен в собственных силах.
Главное же – я до сих пор не знаю, чего ожидать. Хорошего или плохого.
– Не знаю, куда я передвинусь – наверх или вниз, – объяснил я Энни.
– Скорее, как всегда, будешь ходить вокруг да около, – пошутила она.
– А скажи честно, по-твоему, как у меня выходит?
– По-моему, у тебя выходит нормально, – ответила она, немного подумав.
– Да, но достаточно ли?
– Не знаю. А что достаточно?
– Откуда я знаю?
Мы переглянулись. Внезапно меня осенило.
– А может, ПМ просто боится моего успеха? Боится открытого вызова своему лидерству?
Энни удивленно заморгала.
– Твоего?
Собственно, я не имел в виду себя лично, но мне все равно было неприятно, что она была настолько удивлена.
– Не моего, а Мартина. Но при моей поддержке. Так что, если ПМ решил избавиться от конкурентов и не может безболезненно убрать Мартина, а он этого не может – кого угодно, только не министра иностранных дел, – то… главной мишенью бесспорно становлюсь я. Понимаешь? Ему необходимо оставить Мартина в изоляции.
Она спросила, что меня ожидает.
– О, лорд-президент, лорд-хранитель печати, министр искусств, министр спорта, заодно отвечающий за наводнения и засухи… Бесполезных, никому не нужных постов хватает. И не надо забывать: на меня ополчился Бейзил Корбет!
– Да он давно уже ополчился на весь белый свет, – заметила Энни.
Так оно и есть.
– Корбет – это красноречивое, бездушное, жестокое, двуличное ничтожество, – стараясь быть объективным, сказал я.
Мои слова ее несколько озадачили.
– Чем же тогда объясняется его успех?
– Именно тем, что он – красноречивое, бездушное, жестокое, двуличное ничтожество, – объяснил я.
К тому же он умеет подать себя, пользуется поддержкой множества рядовых членов партии (хотя рядовые члены парламента все его ненавидят) и каким-то образом сумел убедить общественность в своей искренности.
Его излюбленное оружие – локти. Я должен спихнуть Корбета, иначе он спихнет меня. Локти, объяснил я Энни, – важнейшее орудие в арсенале политика.
– Важнее порядочности?
Давно я так не смеялся. Наверное, с самого детства. До слез. И долго – как минимум минут пять. Мою веселость еще поддерживал забавный вид Энни, которая смотрела на меня во все глаза, будто я спятил.
Неизвестно, сколько бы еще продолжался этот приступ смеха, если бы внезапно не раздался телефонный звонок. К моему удивлению, звонил Гастон Ларусс из Брюсселя.
– Добрый вечер, господин комиссар, – сказал я.
Он звонил, чтобы узнать, согласен ли я на внесение моего имени в список кандидатур на пост комиссара ЕЭС. Я сказал ему, что для меня это большая честь, что мне надо подумать, что я весьма признателен за его заботу и т.д., и т.п. Затем я поинтересовался, знает ли об этом Номер Десять. Он что-то забормотал, завилял, но в конце концов все-таки признался: да, знает.
(Запись этого телефонного разговора много лет спустя была обнаружена нами среди личных бумаг Гастона Ларусса. Из нее можно предположить, что Ларусс «вилять» вовсе не собирался, просто Хэкер, чтобы блеснуть своими познаниями во французском, спросил, знает ли об этом Numero Dix, а Гастон Ларусс не сразу понял, что Numero Dix – это Даунинг-стрит, 10. – Ред.)
