Но не могу же я быть виноватым во всем один! Какая-то доля вины лежит и на ней самой! Несомненно!

Домой Люси вернулась только под утро, поэтому к завтраку спустилась, когда мы с Энни уже садились обедать. Увидев на столе развернутую «Мейл», она скорчила гримасу отвращения – уверен, только потому, что это не «Социалистический рабочий» или «Правда».

Я еще утром просмотрел все газеты. К немалому своему огорчению, на второй странице «Гардиан» наткнулся на отвратительный заголовок:

Тенденциозная, злонамеренная статейка в духе слезливых либералов. Впрочем, ничего удивительного: каждая газета потакает вкусам своих подписчиков.

Я тактично удержался от слов «добрый день», когда Люси подошла к столу, равно как от шутки о лежачей забастовке, услышав от нее, что она «немножко проспала».

Однако все-таки поинтересовался, почему она заявилась домой только под утро. И знаете, какой последовал ответ?

– Есть вещи, которые отцу лучше не знать!

– Замолчи сейчас же! – стукнул я кулаком по столу, чем, кажется, очень ее озадачил.

Люси объяснила, что задержалась из-за троцов. Я забеспокоился и даже хотел порекомендовать ей обратиться к врачу, как вдруг понял: она имела в виду троцкистов. До меня не сразу дошло, так как я не знал, что она теперь троцкистка. В последний раз, когда мы беседовали, она была маоисткой.

– Питер тоже троц, – заявила она.

– Питер? – Это имя ничего мне не говорило.

– Естественно, ты и видел-то его всего раз пятнадцать, – произнесла она ядовито. Такой тон восемнадцатилетние девушки специально приберегают для своих отцов.

После обеда Энни, хотя и видела, что я собираюсь заняться красными кейсами, попросила меня сходить с ней в универсам, а затем прочистить засорившуюся кухонную раковину и подстричь газон. Не без некоторого раздражения попытался объяснить ей про кейсы, но она безапелляционно заявила, что они могут и подождать.

– Энни, – с упреком сказал я, – надеюсь, ты еще не забыла, что твой муж – министр Ее Величества… член кабинета Ее Величества… и что он занимается довольно важными делами…

Как ни странно, мои доводы не оказали на Энни никакого воздействия. По ее словам, в моем распоряжении двадцать три тысячи подчиненных, в то время как у нее ни одного.

– Ты можешь поиграть со своими бумажками попозже, – заявила она, – а раковину надо прочистить сейчас.

Я не успел ничего ответить, так как в этот момент Люси, потянувшись через стол за мармеладом, уронила его с ножа… прямо на мои бумаги. Я попытался соскрести его, но в результате размазал по всем листам.

Попросил Люси побыстрей сходить за тряпкой – достаточно необременительная просьба – и… был просто шокирован последовавшим за этим взрывом.

– Сходи сам! – прорычала она, сжав кулачки. – Не забывай, ты не в Уайтхолле… «Да, господин министр… Слушаюсь, господин министр… Позвольте мне вылизать вам башмаки, господин министр…»

Я лишился дара речи. Энни встала на мою защиту, хотя и не так решительно, как я был вправе от нее ожидать.

– Люси, дорогая, – произнесла она с легким упреком, – ты несправедлива. Эти государственные служащие только делают вид, будто готовы ходить перед нашим папочкой на задних лапках, а вообще-то они не обращают на него никакого внимания.

Ну, это уж слишком! Я объяснил Энни, что не далее как два дня назад я одержал значительную победу над своими подчиненными, и в доказательство многозначительно кивнул на пять набитых доверху кейсов.

Странно, ее это почему-то не убедило.

– Какое-то время ты действительно был хозяином положения, но сейчас сэр Хамфри и компания снова задавили тебя, – отрезала она.

– Ты не понимаешь самого главного, – возразил я. – Хамфри изо всех сил старается убедить меня, что «есть вещи, которые министру лучше не знать». Это означает, что он, скорее всего, скрывает или хочет скрыть от меня информацию. Возможно, очень важную. Теперь же, по моему настоянию, я буду получать детальную информацию обо всем, что происходит в моем министерстве.

Однако ее ответ заставил меня взглянуть на ситуацию другими глазами. Улыбнувшись своей доброй, полной сочувствия и желания помочь улыбкой, она сказала:

– И как только тебя сделали министром? Не понимаю. Ты ведь такой дурашка.

Я снова раскрыл рот от изумления. А она продолжала:

– Неужели ты не видишь, что играешь им на руку? Он должен плясать от радости. Ты позволил ему затопить себя потоком бесполезной, второстепенной ерунды!

Неужели она права? «Энни зря говорить не будет», – молнией мелькнула в голове мысль. Я бросился к красным кейсам. Точно! Прогнозы, техническая документация, стенограммы различных заседаний, заявки на канцелярские товары… Бумажный хлам!

Все, как в «Уловке-22». Мерзавцы! Они либо дают мало информации и из нее не выудишь никаких фактов, либо заваливают ею настолько, что их там просто невозможно найти.

Бороться с ними бесполезно. Мы приходим и уходим, а они остаются.

Существует точка зрения, что резкие перепады в каждодневной жизни министра Ее Величества помогают ему тверже стоять на грешной земле и постоянно ощущать свою связь с народом. Лично меня эти перепады делают психом.

В течение рабочей недели меня оберегают, холят и лелеют. Любое мое пожелание сопровождается соответствующим распоряжением (конечно, не в отношении действительно важных, серьезных вопросов, а в смысле множества рутинных, будничных мелочей). За меня отвечают на деловые письма и телефонные звонки, мое мнение спрашивают по любому поводу, меня везде возят на служебном лимузине, обслуживают и прислуживают и вообще носятся со мной, как дурень с писаной торбой.

Увы, все это происходит только в служебное время и касается только моих министерских обязанностей. Для партийных или, скажем, общественных дел в министерстве палец о палец не ударят. Если мне надо побывать на партийном митинге, добираюсь я туда своим ходом, на рейсовом автобусе. Если еду в свой округ на встречу с избирателями, меня не сопровождает ни один из моих многочисленных помощников. Написав выступление для партийного центра, я никогда не могу найти машинистку. Иными словами, пять дней в неделю меня оберегают, как бесценную антикварную вазу, а в субботу и воскресенье я вынужден перестраиваться: стирать белье, прочищать засорившуюся раковину, подстригать газоны и т.д., и т.п.

Вот и в эту пятницу я, как всегда, добрался до дома вечерним поездом, а пять красных кейсов в субботу утром доставили на служебной машине!

Ночью практически не сомкнул глаз. Из головы не выходили слова Энни. Утром, совершенно разбитый, спустился к завтраку и, к удивлению, увидел за столом свою дочь (это в такую-то рань!), с воинственным видом читавшую статью о барсуках во вчерашней «Гардиан».

Оказывается, Люси поджидала именно меня.

– Тут о тебе написано, папочка, – язвительно заметила она. Я ответил, что знаю, но она все равно с выражением прочитала: «Хэкер – барсучий палач!»

– Папа ее уже видел, дорогая, – поддержала меня Энни. Но Люси, пропустив замечание матери мимо ушей, громко зачитала мне всю статью, от первого до последнего слова. Я сказал, что все это чепуха. Выеденного яйца не стоит. Она не поверила. Тогда я решил все ей растолковать.

– Во-первых, я не барсучий палач. Во-вторых, барсукам абсолютно не грозит вымирание. В-третьих, отсутствие охранного статуса отнюдь не означает, что барсуков будут истреблять. В-четвертых, если ради тотального плана спасения экологического наследия Англии требуется пожертвовать несколькими барсуками – какой может быть разговор!

Увы, я не учел того обстоятельства, что словосочетание «тотальный план» почти всегда плохо воспринимается, особенно поколением, выросшим на послевоенных фильмах.