— Мы поженимся! — тишина, кажется, нервировала не только Винченцо. — Слышишь? Сегодня же! Я объявлю тебя моей женой! Перед богами и людьми! Вы все! Я приказываю радоваться.

Никто даже не улыбнулся.

А кто-то и вздохнул, судорожно, тяжко. Похоже, барона если и не любили, то всяко уважали. А на Дага смотрели с неодобрением.

Младшие братья его держались в стороне. Особенно один, которого Винченцо прежде не видел. Тот самый, ущербный.

Он и вправду был нехорош.

Выгнутая спина, перекошенная фигура. Рука на перевязи и вместе с тем удивительно красивое лицо. Черты тонкие полупрозрачные. Кожа белая. Волосы светлые, золотистые, перехвачены простою лентой. И одет паренек пусть и не в лохмотья, но всяко без излишней роскоши. Он стоял, опираясь на плечо младшего брата, и было видно, что даже это ему мучительно.

— Радуйтесь! — взвизгнул Даг.

— Они, несомненно, возрадуются, — сухо ответила госпожа Бригитта, возвращаясь в залу. В руках она несла весьма массивную шкатулку, украшенную резьбой. Серебряные накладки потемнели от времени, а красное дерево приобрело тот характерный выдержанный оттенок меди, который появляется после второй сотни лет использования. — Когда отдадут дань памяти моему дорогому мужу и вашему многоуважаемому отцу.

Голос не дрогнул.

А взгляд остановился на кривобоком мальчишке.

— Присядь, — неожиданно мягко произнесла баронесса.

— Уродам здесь не место! — рявкнул Даг. — Давай уже. Нынче же… и ты, и он, уберетесь отсюда! Ясно?

Шкатулка встала у ног мертвеца.

Бригитта осторожно провела ладонями по крышке её.

— Открывай! Нечего тянуть.

— Уймитесь, — в полголоса произнес Арвис. И положил руку на клинок.

— Ты тоже! Ты клялся в верности…

— Вашему отцу. Не вам. Госпожа?

— Сейчас. Он показал мне её. В ту ночь, когда родился наш сын. Он принес её. И позволил открыть. Он пролил мою кровь и сказал, что я буду свидетелем его воли. Помнишь, Арвис?

— Да, госпожа.

— Конечно. Он и тебя призвал. И еще троих. Как положено. Но троих больше нет. Странно, верно? Помнишь, Брена? Утонул. Он всегда отлично плавал, а тут взял и утонул. Вилли зарезали в придорожной таверне. В хорошей таверне. Хозяин её был родичем Вилли. И таверну держали они вместе. Он клялся, что не знал чужака, что тот был тихим и хотел наняться на службу. А Накс? Накса укусила змея. На болотах. Наступил на гадюку. Его даже привезли в замок, но наш маг сказал, что слишком поздно. Госпожа, неужели яд болотной гадюки настолько опасен?

Дракон.

Вот, что было на крышке шкатулки. Издалека, конечно, разглядеть сложно, но у Винченцо получилось. Жизнь научила обращать внимание и на такие мелочи.

Дракон был небольшим, с длинным змеиным телом, которое завивалось кольцами, и короткими лапами. Из раззявленной пасти вырывались языки пламени.

— Нет, отчего же. Многое, конечно, зависит от того, сколь здоров человек. Да и гадюка тоже бывает разной. Молодая или старая. Охотилась ли она до того. Сколько яда сохранила в железах своих. И сколько досталось человеку. Однако чтобы маг не сумел помочь… — Миара покачала головой. — От этого яда не умирают быстро. И если вашего человека доставили в замок дышащим, маг средней руки справился бы.

Арвис побледнел.

— Думаю, ты был бы следующим. И я. Или нет? Меня, возможно, оставили бы, — пальцы баронессы коснулись языков пламени, меняя их меж собой. Сложный узор, который вряд ли получится повторить вот так, без привычки. — Или нет? Он говорил, что эти камни способны на куда большее, чем принято считать. Что мы давно уже забыли об их сути. И силе. Посмотрим.

Крышка откинулась.

И баронесса бережно извлекла венец.

— Интересненько, — шепотом произнесла Миара. Винченцо согласился. Простой ободок, сделанный из лунного железа. Да металл стоит больше, чем этот замок. Один зубец. Один крупный камень.

Слеза неба?

Она. Но темно-красная, черная почти. И нет, не одна. Камень окружен другими, поменьше. Просто, отшлифованные гладко, они не бросались в глаза.

— Муж мой в тот день поклялся кровью и жизнью, что мой сын будет наследовать фьеф, — баронесса возложила венец на грудь мертвеца. И камень вспыхнул.

Погас.

И снова вспыхнул.

— Как настоящее сердце, — Миара глядела на него так жадно, что это выглядело вовсе неприличным. Хотя не она одна. Взгляды всех, собравшихся в зале, были прикованы к этому вот камню.

А он и вправду горит в ритме сердца.

Удар.

И снова. И подчиняет. Сложно отвести взгляд, зато так и тянет подойти, взять это сокровище, примерить.

А из шкатулки появился новый предмет. Он походил на яблоко, только вновь же из лунного серебра.

— Отец тебе не рассказывал об этом? — поинтересовалась Миара.

— Нет.

Яблоко охватывал пояс из камней. И на гладкой поверхности его черными нитями скользили то ли узоры, то ли руны. Или руны, вплетенные в узоры. Такие до боли знакомые руны.

— Это же… — Миара вовремя прикусывает язык.

И губу.

И вновь этот жадный взгляд. Похоже, она уже всерьез подумывает выйти замуж за этого придурка, лишь бы прикоснуться к чуду. И осуждать её Винченцо не рискнет. Он бы и сам многое отдал за шанс.

Яблоко касается холодных рук барона и один за другим на нем загораются камни. Снова красные. Яркие. Они тоже пульсируют, подчиняясь единому ритму.

— Теперь они знают, что мой муж оставил мир, — баронесса отступила. — Прошу. Бери, коль полагаешь, что именно ты наследуешь фьеф.

Даг сглотнул.

И сделал шаг. Шажок. Крохотный. Остановился. Оглянулся, будто ища поддержки.

— Ну же, — баронесса не скрывала издевки. — Или ты боишься, убийца?

— Я не убивал! — парень отряхнулся. — Я взял то, что мое по праву! Де Варрены всегда…

— Держали свое слово, — перебила госпожа Бригитта. — А еще умели сохранять свое. Ото всех.

Два шага.

И заминка на долю мгновенья. Рука у мальчишки дрожит, хотя он изо всех сил старается дрожь сдержать.

— Спорим, жив останется? — тихо произнесла Миара.

— И только?

Она пожала плечами, мол, это само по себе уже много. Наверное.

Вот пальцы коснулись венца. И Даг одернул руку. Смутился. Проворчал что-то, а что — не расслышать. Встал. Выпятил худосочную грудь. И взялся-таки. Камень на венце застыл на мгновенье. А Даг возложил древний и очень древний артефакт на голову.

Правда, тот оказался чуть великоват и съехал на бок, но это ведь такая мелочь. Он же, подхватив серебряное яблоко, повернулся к людям.

— Видите? — крикнул он и голос сорвался, сделался тонким и по-детскому звонким. — Я наследник! Я и только я!

— Все-таки неисправимый дурак, — покачала головой Миара.

— Ну?! Приветствуйте барона! На колени! Все на колени! — Даг топнул ногой и покачнулся. Вскинул руку, едва не ударив себя же державой, которую сжимал в пальцах. Скривился, словно от боли.

А по щеке его поползла алая дорожка.

По одной.

По другой. По лбу.

— Что это? — он смахнул кровь, и держава выпала из рук, грохнул на пол, заставив Винченцо поморщиться: негоже так обращаться с древними артефактами.

— Кровь, — спокойно ответила баронесса.

— К-кровь?

Он замер, уставившись на собственные руки. А на белоснежной котте одно за другим расцветали нарядные красные пятна.

— Моя?

— Твоя, — ласково ответила она и подошла. — Видишь ли, ты можешь скрыть что-то от меня или него.

Арвис, на которого указала баронесса, был хмур.

— От них тоже, сколь бы ни полагали они себя всемогущими. Но скрыть можно. Отговориться незнанием. Тем, что ты держался в стороне, и это все она. Так?

— Д-да.

— Твоя мать. Она приказала убить моего сына. И убила нашего мужа.

— Д-да.

— Видишь, как просто, — баронесса коснулась кончиками пальцев кровавой дорожки и поднесла их к носу. Вдохнула запах. Улыбнулась. — Но правда в том, что мой сын жив.

— Нет!

— Боги сберегли его. А ты… Арвис, закрой его. Когда мой сын и ваш господин вернется, он сам устроит суд.