Мальчишка отчаянно кусал губы, то ли вопросы рвались, то ли ругательства. Но главное, пока он молчал.

— Нам пришлось влезть в долги, не только, чтобы отдать магам то, что они требовали, но и чтобы вернуть земли к жизни. На это ушли годы. Твой отец взял в жены не ту женщину, которой отдано было его сердце, но твою мать, ибо за ней давали хорошее приданое. Он подписал то обязательство, ведь не было у него выбора. Он, полагавший себя созданным для войны, научился отличать рожь от пшеницы, а ту — от ячменя. Он стал разбираться в землях и налогах. Мы ставили коптильни и суконные мастерские, выискивали рабов, сведущих в мастерстве. Мы учились лить стекло и отбирать железо из руды. Мы жизнь потратили на то, чтобы возродить баронство, чтобы вернуть де Варренам и землям их былую славу! А ты… ты только и годен на то, чтобы пустить все по ветру ради каприза.

— Я… я не… не пущу! — голос мальчишки сорвался и на него отозвалась протяжным криком птица.

— Не ты ли проиграл в кости полторы сотни золотых? — поинтересовался старик. — Или запалил жеребца, которого нам доставили из Саххата? Того самого, который принес бы немалую прибыль, плодя жеребят? Что ты тогда сказал?

Джеррайя склонил голову.

— Не ты ли, ввязавшись в дурацкий спор, лишился и коня, и брони, и оружия?

— Это было дело чести!

— О да, очень много чести в том, чтобы выкупать родовой клинок у старьевщика.

— Это вообще случайно вышло!

Миха подумал и порадовался, что у него нет ни этого самого фьефа, который кому-то да нужно передать, ни наследников, этой передачей озабоченных.

— Не ты ли берешь в долг, не думая, когда и кто будет эти долги раздавать? Не ты ли одариваешь своих приятелей, просто так, по капризу, не глядя, что отдаешь в чужие руки? Не ты ли не раз и не два ссужал им денег? Хоть кто-то вернул?

— Я…

— Ты только и можешь, что говорить о том, как станешь наследником. Это будет черный день для всего баронства.

— И поэтому ты хочешь меня убить?

— Убить? — старик рассмеялся. — Мальчик, если бы я хотел тебя убить, ты был бы мертв. Для этого мне не понадобились бы ни клинок, ни яд. Хватило бы прикосновения.

Миха сделал заметку, что с прикосновениями тут надо быть аккуратней.

— Тогда… тогда что?

— Но, пожалуй, и вправду. Если бы не клятва, я убил бы тебя. Но кровь не простит обмана, а мой брат все еще продолжает надеяться, что ты все-таки возьмешься за ум.

— Он лучше, да?

— Твой брат? Отнюдь. Он старателен. Исполнителен. Однако в то же время хитер и подл. Он делает то, что от него ждут. И говорит то, что желают слышать. А еще он весьма ловко стравливает людей меж собой. Ты куда меньшее зло.

Мальчишка поглядел искоса. Похоже, быть меньшим злом ему не нравилось.

— Это он, да? — тихо уточнил Джеррайя. — Решил меня убить?

— Боюсь, все много сложнее.

Старик сцепил руки на впалом животе. Темная кожа. Белые шрамы. Шрамы на узор похожи, и Миха морщится, силясь разглядеть какой-то смысл в переплетении их.

Он думает, этот старик.

И смотрит.

Он вовсе не забыл, что здесь не один. Отнюдь. И говорит он не столько для мальчишки, который преисполнился обиды и теперь сопел, не имея иного способа обиду выплеснуть. Говорит он для Михи.

— Ваш фьеф весьма богат. И влиятелен. Многим это не по нраву. Да. Так что, поверьте, желающих убить вас, господин, — это было сказано с откровенной насмешкой. — Очень и очень много. А потому на вашем месте, если вы, конечно, соизволите прислушаться к словам никчемного старикашки.

Сопение стало еще громче.

— Я бы весьма озаботился сохранностью своей жизни.

— Что?

— Телохранителя найми, дурень. Или наставника.

И почему-то все посмотрели на Миху.

Золотая маска почти не спала.

Она поглощала силу и плоть, оставляя вместо людей черные обугленные камни, которые Верховный уносил, чтобы спрятать в тайнике. Тайник был старым и располагался в полузаброшенном коридоре, куда и в прежние-то времена, когда жрецов было куда больше, чем теперь, редко кто заглядывал.

— Говори, — сегодня голос маски звучал в голове особенно громко. И голова эта тотчас отозвалась болью. Но Верховный стерпел.

Он заговорил.

Он рассказывал о том, что произошло.

О проклятьях, что змеями проползли в покои императора. И магах, которые прокляты, но меж тем, вне всяких сомнений, полезны.

О «Чистой крови».

О тех, чьи имена теперь хранились в свитках, и Император думал.

Думал и мрачнел.

Не решался.

— Уничтожь, — шевельнулись золотые губы. — Кто посягнул на благословенную кровь, не имеет права жить.

С этим Верховный был согласен.

— Как? — спросил он.

И почувствовал эхо недовольства, смявшее и без того болезненный разум его. Не способный выдержать, Верховный упал на колени.

— Многое, — просипел он, роняя на камни слюну, смешанную с кровью. — Забыто.

Недовольство отступило.

— Я… хотел… спросить, — кровь шла из прокушенной губы, и таяла, коснувшись камня. — Есть ли способ…

Каждое слово приходилось вымучивать.

— Найти её?

Дитя, получившее новое имя, полностью оправилось. Темные язвы закрылись, оставив на коже едва заметные следы. Она и сидела, и вставала, и лишь легкая слабость напоминала о произошедшем.

Император улыбался, глядя на неё, но Верховный видел, что боль в этой улыбке, что тоску во взгляде.

— Император… — Верховный вытер рот рукавом. — И маг полагают, что она жива.

— Жива, — золотая маска смежила веки. — Эта нить крови не оборвалась.

Верховный позволил себе выдохнуть с немалым облегчением.

— Именно поэтому он медлит. Если его дочь у них, у тех, кто затеял это…

— Нет, — маска молчала. — Её нет на землях Цапли.

Сердце ухнуло.

— Я могу указать путь, по которому шла та, что несет искру.

— Спасибо!

Сердце заколотилось с такой силой, что Верховный прижал руку к груди, опасаясь, как бы оно не выскочило или не остановилось от волнения.

Он поспешно сглотнул слюну, ибо не дело это, ронять слюни перед божеством — а ныне он не воспринимал маску иначе.

— Приведи.

— Кого? — робко уточнил Верховный.

— Того, чья кровь есть залог мира. Я буду говорить с ним.

Сердце все-таки замерло. Наверное, слишком старым он был. И слабым. Трусливым, что уж тут. А еще давно уж не годился для той роли, которую ему отвели.

Сердце замерло.

И Верховный понял, что еще немного и умрет. Рука его стиснула черный камень. И подумалось, что это будет донельзя обидно. Что никто не решится заглянуть сюда, а стало быть его просто сочтут пропавшим.

Сбежавшим?

Возможно, причастным к великому преступлению, о котором пока не знают, но это ненадолго.

А девочка? Что будет с ней? Сумеют ли её найти? Собаки не взяли след, как и хваленые големы магов. Ирграм обещал какой-то там обряд, но тянул, медлил, явно не уверенный в успехе. И вот, когда появилась надежда, он, Верховный, подвел.

Всех подвел.

Он почувствовал, что упал, на камни, туда, где еще недавно лежал раб. И удивился тому, что камни еще хранили тепло его тела. Верховный хотел было встать, но жизнь покидала его.

Так стремительно.

Так не вовремя.

И он закрыл глаза, изо всех сил сдавив черный обугленный камень. Пальцы, казалось, смяли его, и камень обратился в жижу, горячую до того, что Верховный ощутил боль. Но та прошла.

А сердце?

Сердце в груди дернулось раз и другой, чтобы вновь забиться, ровно и спокойно. И по телу прокатилась волна тепла, вроде той, которую рождали зелья магов, но во много раз более сильная.

— Живи, — сказала маска. — Ты нужен.

— С… с-сп-сибо, — выдавил Верховный, переворачиваясь на живот. Рука болела. Руки болели. Ноги. Спина. Но он был жив. И неизвестно, сколько жизни ему еще подарили. Верховный лишь надеялся, что этой жизни хватит, чтобы рассказать.

За дверью он все-таки остановился, прислонился спиной к холодному камню. Его сотрясала дрожь, а боль в руке стала просто невыносимой.