— А каких видела?

Коридор был не то, чтобы бесконечным, но покои магичке отвели на приличном расстоянии от тех, в которых обреталась баронесса.

Очевидно, очень разумная женщина.

— Всяких. Големов в основном. Мой брат одно время увлекся их созданием. Я ассистировала.

Её передернуло.

— Ты не хотела?

— Какое значение имеют мои желания? Главное — слава и благополучие рода, — это было сказано с такой горечью, что захотелось обнять её.

Миха сдержался.

— Проходи, — Миара коснулась двери.

— А это вообще… как? Прилично?

Еще выяснится потом, что он, Миха, на девичью честь покусился и теперь жениться обязан. Миара рассмеялась, правда, почему-то смех её звучал натужно.

— Здесь иные представления о приличиях. Я в них и сама не до конца разобралась, но, если опасаешься оскорбить меня и моего брата, то не стоит. Магам позволено куда больше, чем обычным людям. Даже дома.

А вот изнутри комнаты мало чем отличались от тех, в которых жила баронесса.

Те же серые стены и гобелены на них.

Ковер.

Тяжеловесная мебель. Сундуки. Камин. Огонь в камине. Стул, подвинутый почти вплотную. И Миара садится, почти теряясь в этом слишком тяжелом стуле. Несколько минут она просто сидит, уставившись на пламя.

— Здесь холодно, — теперь её голос звучит устало. — Даже летом.

— Камень ведь.

— Камень. И там. И тут. Я всегда мечтала о доме в лесу. Чтобы из дерева. И никаких стен. Чтобы птицы пели.

— И олени приходили?

— Именно. И ручей рядом. Я бы сидела у ручья и плела венки. Плела и не думала, что это за растение и какую отраву из него можно сделать. Присядь. Возьми… чего-нибудь. Чего ты хочешь.

— Ничего не хочу.

— Опасаешься? Разумно?

— Вроде того, — согласился Миха.

— И правильно. Яды разными бывают. Мне ли не знать, — она приподнялась, выглянула из-за спинки, словно проверяя, здесь ли он. — Но клянусь, что не буду пытаться убить тебя.

Сила её походила на ласковое дуновение ветра.

— Там вино есть. Нальешь?

— А сама-то не боишься? — Миха наполнил тяжелый кубок, с виду серебряный и еще украшенный крупными красными камнями. Камни были отполированы гладко, оттого казались застывшими каплями крови.

— Отравить целителя довольно сложно. Мы действие ядов на себе изучаем, — кубок Миара приняла осторожно, обеими руками. И пальцы коснулись пальцев.

Задержались на мгновенье.

— И вино на нас почти не действует. И дурман… к сожалению.

— К сожалению?

— Я не отказалась бы от возможности немного забыться, — теперь в темных глазах читалась тоска. И стоило бы отступить.

Вообще убраться.

Миара пригубила вино.

И протянула кубок.

— Попробуй. Сладкое. Дома мне вина не давали. И дурмана тоже. Конечно, он не действует, но зачем рисковать?

Вино и вправду показалось сладким до невозможности.

Миха облизал губы.

— Пей, — попросила Миара, глядя в глаза. — Выпей. Пожалуйста.

Он и выпил.

А она сняла мизинцем каплю с его губ и отправила в рот. Зажмурилась.

— Никогда не пила настолько сладкого…

У нее черные глаза.

А лицо белое.

Белое-белое. Как снег. Миха ведь помнит снег? Тот, что появлялся еще в ноябре, хрупкой пеленой укрывая город. И все вдруг становилось непривычно нарядным.

Ярким.

А душа летела вскачь, предвкушая чуда. Правда, чуда никогда не случалось, но сейчас другое дело.

— Ты интересный, — Миара поднялась на цыпочки.

И губы осторожно коснулись губ.

От нее пахло вином. И самую малость — кровью. Этот легкий аромат дурманил.

— Но тебя тоже бросили, — она отстранилась и коснулась пальцем своей нижней губы. — Лопнула. Бывает и такое…

А потом вновь потянулась.

И второй поцелуй напрочь лишил Миху силы воли. Он длился и длился. И сердце заворочалось в груди. Обдало жаром. А вкус вина окончательно уступил место горькому вкусу крови.

Крови.

Почему крови?

Чувство опасности взвыло. Но Миха вдруг понял, что опоздал.

Нельзя было верить магам!

Нельзя.

— Не надо, — Миара погладила по щеке. — Я ведь не желаю дурного. Просто позволь завершить начатое. Посмотри на меня. Правда, я красива?

Император спал.

Сон его был спокоен. И лишь зверь в ногах вскинулся, почуяв присутствие человека, но мгновенье и оскал исчез, а зверь тяжко поднялся, потянулся и зевнул. Он охотно подставил голову под руку той, которая ступала легко и беззвучно.

Она прошла мимо стражи.

И стража погрузилась в сон. Она минула комнату со слугами, принеся с собою грезы. И глядя на них, на людей, которые вновь улыбались, пусть даже улыбки их были мимолетны, тихо вздохнула.

— Госпожа? — тот, кто шел за ней, тот, кто в последние дни находился рядом неотлучно, ощутил легкую тень сожаления.

И сомнений.

— Так надо, — сказала она леопарду. Или человеку?

Оба склонились.

Сквозь полупрозрачные занавеси проникал свет. Он ложился на маску, оживляя черты её. И девочка мазнула ладонью по щеке, подхватив нечаянную слезу. Она протянула было руку, но тотчас убрала за спину.

А Император спал.

И сон его был спокоен, а сам он недвижим, как и наложницы, свернувшиеся в ногах его. Их кожа в темноте казалась вовсе черной, а разметавшиеся волосы переплелись, укрыли и их, и белые простыни. Девушки были мертвы. Девочка чуяла, что жизнь давно покинула их. И теперь, глядя на тела, она набралась решимости.

— Так надо, — повторила девочка дрожащим голосом и все-таки решилась на прикосновение. Маска дрогнула и открыла глаза.

И леопард захныкал.

А люди застонали сквозь сон.

— Нет, — Император вскинул руку и пальцы его сомкнулись на шее девочки. И маска оскалилась. В ней не осталось ничего божественного. Напротив, теперь она видом своим внушала ужас.

Девочка захрипела.

А Император поднялся. Легко. Одним движением. Он окинул взглядом людей, что повалились на пол и теперь лежали, не смея шелохнуться. Кто-то дрожал. Кто-то бился в агонии. Жизнь покидала тела их.

Стремительно.

Слишком стремительно.

— Дрянь, — окрашенные золотом глаза смотрели на девочку, что повисла в руке. Она не пыталась вырваться, как и не пробовала защититься. Тонкие руки вцепились в запястье. Но взгляд она не отвела.

С хрипом вытянулся на камнях леопард.

Взвыл и заткнулся кто-то из слуг, там, за дверью. И сила столкнулась с силой. Те, кто спал, ощутили её, как приближение грозы. Неимоверную тяжесть неба, упавшую на острые пики скал. Боль. И одновременно сладость, что ввергала во все более глубокий сон.

И чьи-то нити жизни оборвались.

Она слышала это.

И то, что собственных сил её, даже не собственных, но полученных взаймы от той, с кем её связала воля богов и сила, не хватит надолго. И потому молча боролась. Пыталась.

Звала.

В какой-то момент она поняла, что проигрывает. И силы её уходят. Что золото — жадный металл, не способный насытиться. И стало быть, она умрет. Если ей будет позволено.

Поняла.

И не смирилась. Пальцы продолжали елозить по руке, оставляя на металле царапины, но те исчезали, а золото расползалось по телу тонкими нитями.

— Смирись. Или умрешь, — этот голос не принадлежал человеку, которого она успела полюбить. Которого давно уже не существовало. Этот голос был полон первозданной мощи. Девочка прикрыла глаза. Из носа её хлынула кровь.

Из ушей.

Из горла.

Губы маски растянулись в уродливой улыбке. И она подняла тельце. Вперилась жадным взглядом.

И покачнулась.

Удар, пришедшийся в спину, был не столько болезненным, сколько неожиданным. Маска сперва и не поняла, что произошло. Острая боль.

Ощущение неправильности.

И сила, что вышла из-под контроля.

— Ты, — она повернулась медленно, явно пораженная до самой глубины души.

— Я, — Верховный ударил снова. Золотая рука его отказала, повисла неимоверной тяжестью, и лишь пальцы её шевелились, будто скребли незримую преграду. Вторая же рука, бледная и тонкая сжимала копье.