– Гоманькова, – поправил Грачёву Юрьев. Он не выдержал и засмеялся в голос: он очень живо представил себе физиономию Ивана Ивановича в такой ситуации.

Дронова где-то секунду раздумывала, как играть дальше: обидеться или присоединиться к веселью? Решила, что в сложившейся ситуации выгоднее второе, и засмеялась тоже.

– Ну вот видите, – вышла на финальную часть речи Грачёва. – А теперь представьте: в каждом зале стоят хмурые люди, которым искусство… – она намеренно сделала паузу, – абсолютно ненужно и непонятно. И людей, которые этим интересуются, они считают кем-то вроде извращенцев. Как вы думаете, им это понравится?

Алексей Михайлович машинально отметил оборот «кем-то». Обычный человек наверняка бы сказал «чем-то». Светлана Владимировна и в самом деле выражалась точно.

Он подумал ещё немного. Грачёва разыграла сцену как по нотам. Разговоры на интимные темы всегда волнуют и растормаживают воображение. Подготовив почву, музейщица закинула в его воображение запоминающийся и очень неприятный образ. В который красиво вписала Гоманькова, то есть своего основного оппонента по обсуждаемому вопросу. Манипуляция, конечно. Но первоклассная, отлично исполненная манипуляция.

Юрьев покосился на Дронову и понял, что та уже на стороне Грачёвой.

Арт-музей

– Лёша, – сказала Грачёва, теребя в руке незажжённую сигарету. – Лёша, прости меня. Я… я просто не знаю, что тебе сказать. Какой-то позор.

– Светлана Владимировна, ну пожалуйста… не надо… – Юрьев чуть приблизился к женщине, не нарушая границы её личного пространства: он знал, что на это Грачёва реагирует нервно. – Сейчас нам нужны не эмоции, вздохи, охи, сожаления и извинения, а информация. Расскажите, пожалуйста, максимально подробно, как всё произошло.

Он был зол на неё – и в то же время понимал, что женщина не виновата. Она всё делала правильно – в своей системе координат. Светлана Владимировна была искренне заинтересована в успехе выставки. Мероприятие такого уровня повышало репутацию музея, а значит, и её репутацию, которой Грачёва очень дорожила.

Юрьев смотрел, как музейщица собирается с мыслями, и думал о том, как ей удалось стать тем, кем она стала.

Начало её биографии было благополучным, но бесперспективным. Она была из номенклатурной советской семьи. Избалованная отсутствием проблем, крутилась в богемной среде, не видя нужды и потребности трудиться. Безвестные молодые художники, поэты без единой публикации, музыканты с вершиной карьерных достижений в виде концерта в районном Доме культуры – таков был круг общения юной Светланы. Замуж она вышла за известного художника. Знакомство с успешными, уверенными в себе представителями богемы научило её разбираться в живописи по-настоящему.

Потом муж уехал, бросив Свету с ребёнком ради карьеры на Западе, которая так и не сложилась. Грачёва такой оборот судьбы пережила легче, чем большинство «разведёнок». Она с новой силой окунулась в мир живописи. Тогда же заинтересовалась современной фотографией.

Дальше всё покатилось удачно. Даже развал СССР и дикость девяностых просвистели мимо. Во время проведения одной из выставок в Марселе Светлана познакомилась с импозантным итальянцем, бизнесменом, не чуждым искусства. Бурный роман, быстрая женитьба, и вот – Рим. Избранник оказался не владельцем кафе или банковским клерком, а действительно солидным бизнесменом с серьёзными доходами. На деньги мужа женщина начала помогать своим старым знакомцам по столичной тусовке. Довольно скоро эта блажь переросла в глубокое увлечение, а потом и в реальное дело. Со второй половины девяностых Светлана уже прочно осела в родной Москве, наезжая в Италию только с декабря по март – пережить зиму. Ее выставочная деятельность расширялась. И сегодня Грачёва являлась хозяйкой одной из самых престижных в России выставочных площадок, которая специализировалась на современной фотографии, хотя не отказывалась и от показа живописи.

И вот сейчас эта успешная, энергичная женщина сидела перед Юрьевым в своём кабинете растерянная, раздавленная и жалкая. Вопрос банкира о том, что произошло, вогнал её в состояние ступора, из которого собеседницу надо было выводить.

– Так как же всё случилось? – повторил свой вопрос гость.

– Да чёрт его знает! – Светлана Владимировна держала себя в руках, но было видно, что самоконтроль ей даётся непросто.

– И всё же? – настаивал Юрьев.

– Ну как… Охранник ночью услышал какой-то шум. Пошёл с проверкой. Обнаружил открытое окно на втором этаже. Но в экспозиции вроде бы ничего не пропало. Он решил, что форточку просто кто-то забыл закрыть. А уже утром я увидела, что на месте заглавных экспонатов стоят совсем другие.

– А он что же, не заметил подмены?

– Да он, чёрт возьми, охранник! А не искусствовед!

Банкир глубоко вздохнул, унимая поднимающееся раздражение. Оно тоже помощник не лучший, чем отчаяние. Голова должна быть ясной.

– Полицию вызывали?

Светлана Владимировна с удивлением посмотрела на собеседника:

– Нет, разумеется. Я же не могла без вас…

– Почему? – едва не вскипел Юрьев. Эта дамская беспомощность и нерешительность могли очень дорого стоить. В таких случаях, как говорил Гоманьков, любая секунда на счету. Если не раскрываешь преступление по горячим следам, то потом каждые сутки шанс найти пропажу уменьшается вдвое. А на третьи можно уже и не искать, разве что случайно найдёшь.

Выражение лица Грачёвой стало каким-то удивлённым. И банкиру не понравилось. Неужели он что-то упустил из виду?

– Но я думала о наших общих интересах, – сказала наконец Грачёва.

– Извините, Светлана Владимировна, но индейка тоже думала, что купается, пока вода не закипела. Опоздать мы всегда успеем. А сейчас в наших интересах как можно скорее вернуть экспонаты на место. Нам нельзя терять времени.

– Разумеется, но…

– Но?

– Но ведь это скандал. Украдены не просто два экспоната. А две заглавные работы! «Правда» Родионова и «Небыль» Апятова. Ваша выставка же так и называется – «Правда и Небыль». Как только полиция возьмётся за дело, информация о краже тут же окажется у журналистов. Мне конец. И у вас тоже будут неприятности…

Юрьев почувствовал, как мёрзнут руки, а по спине бежит струйка холодного пота.

– Неприятности? Меня распнут на дверях банка. Скушают и не подавятся, – выдохнул он, доставая телефон и набирая номер Гоманькова. – Одну секунду… Иван Иванович, можешь зайти к Светлане Владимировне в кабинет?

– Уже иду, – ответил контрразведчик и через пару минут действительно появился перед своим шефом и Грачёвой, которая впала в ступор при виде человека в бронежилете.

– Вы с полицией связывались? – спросил его банкир.

– Довольно обидны слова ваши. – Гоманьков действительно придал своему лицу слегка сконфуженное выражение. – Ещё утром всё сделал. Как вы просили. У меня начальник местного РОВД знакомый. Мы с ним – нормально. Я ему, правда, ничего пока не объяснял. Сказал, что в банке ЧП и что нужны толковые ребята из уголовки. Ждём их прибытия.

– Вы точно не говорили, в чём дело? – переспросил обнадёженный Алексей Михайлович.

– А мы сами-то знаем? – ответил вопросом на вопрос Гоманьков.

Юрьев физически почувствовал, как от сердца отлегло.

– Ну и отлично, – сказал он, стараясь выдерживать спокойный тон. – В таком случае отбой боевой тревоги. Никто не должен знать, что у нас случилось. Предупредите утечки.

Иван Иванович подумал секунд десять.

– Понял, – наконец сказал он. – Ладно, ментам навру что-нибудь. Кто в курсе, всех проинструктирую лично. И оперативников сейчас пришлю наших. Пусть работают…

Банкир откинулся на спинку кресла.

– Всё нормально? – Грачёва, сидевшая напротив, подалась вперёд, показывая участие и заботу.

– Относительно, – вздохнул он. – Вы правы, что не обратились в полицию. Вы меня спасли.

– Всё настолько серьёзно? – удивилась галеристка. – Я-то думала, что спасаю прежде всего себя. Музей, из которого крадут такие экспонаты, – музей с подмоченной репутацией. Но банк-то от такой кражи не лопнет? Это же не большие деньги для вас?