– Да при чём тут деньги… – начал Юрьев на повышенных тонах. Потом сообразил, что Грачёва, как и большинство людей вообще, далека от банковского бизнеса. Он медленно выдохнул, сглотнул образовавшийся комок в горле и, стараясь сохранять спокойствие, произнёс: – Видите ли, Светлана Владимировна, с точки зрения финансовой мы вообще не понесём ущерба. Экспонаты застрахованы. Эти конкретные – на три миллиона евро.

– Я не люблю оценивать искусство в деньгах, – начала Грачёва, – но три миллиона их стоимости не покрывают…

– Да не в этом дело! Давайте так. Почему люди вообще несут деньги к нам? Потому что не сомневаются, что мы их сохраним и даже проценты выплатим. Почему народ отдаёт кредиты? Потому что знает: в случае чего банк сумеет получить своё назад и ещё неприятности устроит. Это называется деловая репутация. Именно она нас и кормит. Вопрос: какая репутация будет у банка, который не сумел уследить за лучшими экспонатами из собственной коллекции? Можно туда на хранение деньги нести?

Грачёва задумчиво кивнула.

– А ведь такое невозможно скрыть. На выставке будут все. Пригласили пол-Москвы, и еще португальцы планировали нагрянуть в немалом количестве во главе с министром экономики. А тут я их встречаю на крылечке – ах, простите, нас тут немножко обокрали… Причём украли именно символы выставки. «Правда» и «Небыль» – на буклетах, плакатах, приглашениях, на обложке каталогов. Их не заменишь и не сошлёшься, что по какой-то причине решено работы не выставлять. Это… как если бы в воинскую часть приехал главнокомандующий, а накануне украли знамя части. Представляете эффект? А теперь подумайте, кто получит по шапке?

Грачёва соображала быстро.

– То есть вас уберут с должности? – спросила она.

– Могут и оставить, – признал Юрьев. – В конце концов, на моё место трудно найти замену. У меня, понимаете ли, связи. И португальцы о них знают. Но отношение изменится навсегда. В том числе и моё личное – к себе. Главное, что у меня есть, – репутация. Репутация человека, у которого всегда всё под контролем. Теперь её у меня не будет. И зачем тогда всё? Да я сам лучше уйду. Просто не смогу работать. На работе я буду чувствовать себя хуже, чем на незаслуженном отдыхе.

– Не позавидуешь. – В голосе Светланы Владимировны послышалось что-то вроде понимания. – Что делать-то будем?

– Главное в любом деле – сроки, – сказал Юрьев. – Расклад у нас такой. Сегодня понедельник. Официально выставка открывается через неделю, в следующий вторник, и продлится…

– До конца года, – закончила за него Грачёва. – Но насколько я помню, – продолжила она, – должен быть ещё предпоказ?

– В субботу, восемнадцатого, – подтвердил Юрьев. – Закрытый показ для сотрудников банка. В воскресенье, девятнадцатого, пресс-брифинг и экскурсия для СМИ. Клиентский приём, куда приглашены самые важные для нас люди, двадцатого. В понедельник. Самый важный день. Со вторника вход свободный.

– То есть вы хотите сказать… – начала галеристка и задумалась.

– Я хочу сказать, – продолжил Алексей Михайлович, – что в воскресенье о пропаже экспонатов станет известно точно. Но информация может всплыть и в субботу. Если кто-нибудь из сотрудников не удержит язык за зубами. В семье не без урода. Паршивая овца может найтись. Так что всё нужно вернуть до субботы. Иначе мне придётся вскрывать третий пакет.

– Что? – не поняла Светлана Владимировна.

– Шутка юмора, – вздохнул Юрьев. – Новому директору завода предшественник оставляет в сейфе три пакета, которые надо вскрывать по мере наступления проблем. В первом совет: «Вали всё на меня», во втором – «Бери повышенные планы», а в третьем – «Готовь три пакета».

Светлана Владимировна вежливо улыбнулась, а потом стала серьёзной:

– Кажется, я знаю, зачем украли экспонаты. То есть у меня даже две версии.

– Я весь одно большое ухо, – подался вперёд банкир.

– Давайте тогда с начала. Почему я вообще думала, что охрана не нужна? В музее ведь выставлены вещи, которые стоят очень дорого. Воровать произведения искусства такого уровня практически бесполезно. Их невозможно продать. Они слишком известны. Сумасшедшие коллекционеры – из области кино. В жизни так не бывает.

– Ну почему же? – неуверенно спросил Юрьев. – Люди очень странные вещи иногда собирают. Знаете анекдот такой? Мужик к врачу приходит и говорит: «Доктор, меня сумасшедшим считают, потому что я сосиски люблю». Доктор его успокаивает: «Не волнуйтесь, вы – здоровый человек, я тоже сосиски люблю». А пациент радостно так отвечает: «Спасибо, доктор, у меня прямо гора с плеч! Пойдемте я покажу вам свою коллекцию».

На этот раз Грачёва впервые искренне улыбнулась.

А Юрьев продолжил развивать тему:

– Знал я одного коллекционера. Всем коллекционерам коллекционер. Коробочки старинные из-под чая собирал. Насобирал самую большую коллекцию в стране. Несколько тысяч коробочек. Квартира ими целиком была уставлена. Шкафы забиты. К нему с Мосфильма приезжали, чтобы посмотреть, как выглядели упаковки чая дореволюционных фабрик…

– Вот именно, – перебила Грачёва. – С Мосфильма приезжали. И ещё он наверняка был знаком и переписывался с другими коллекционерами. Менялся, хвастался. Для собирателя важно свою коллекцию демонстрировать. А краденое показывать нельзя. Никому.

– Я детектив читал английский, – вспомнил Юрьев. – Там коллекционер украл редкую марку, чтобы повысить стоимость своего экземпляра.

– Не наш случай, – раздражённо перебила музейщица. – «Небыль» – лучшая работа Апятова, и авторских копий нет. Хотя, конечно, шум вокруг кражи приведёт к тому, что цены на его холсты снова вырастут.

– Вполне себе мотив, – заметил банкир. – Особенно если у человека несколько малоизвестных вещей. Наброски там, варианты, маленькие полотна. Сейчас они не так уж и баснословно дорого стоят. А на пике ажиотажа можно, наверное, хорошо продать… С Гришей поговорю, – решил он. – Мстиславский этот рынок знает.

– Тогда зачем брать «Правду»? – спросила галерейщица. – Её вообще невозможно продать. Вы же знаете правила.

– Ненавижу эти условности, – признался Алексей Михайлович. – Как фотограф – ненавижу. Хотя логику понимаю.

– Или так, или никак, – пожала плечами Светлана Владимировна. – Рынок искусства основан на уникальности предметов искусства. Если уникальность отсутствует, её приходится создавать.

– Я, кстати, не помню, сколько осталось оригинальных отпечатков «Правды», – признался банкир.

– А я помню. Четыре. Один ваш. Другой – в частной коллекции в Германии. Третий пропал в Баку. Год назад владельца выбросили с балкона и разнесли квартиру. Искали ценности, – грустно усмехнулась она, – многое пропало, и фотография в том числе… Ну и четвёртый отпечаток – в Лиссабоне… – Тут у неё запиликал телефончик. – Да, слушаю, – сказала Грачёва в трубку. – Pronto! – повторила она по-итальянски. – Si… Cosi-cosi… No, tutto a posto… Che? Mi dispiace, ma non posso… Mi scusi, ma devo chiudere adesso. Pud richiamare pin tardi?.. D’accordo, la richiamo[1]. – Она нажала на «отбой». – Извините, партнёры. Позже перезвоню им. Так я о чём, – продолжила она, – я исходила из того, что покупателя на краденый товар не найдётся. А теперь поняла, что покупатель есть.

– И кто же? – заинтересовался Юрьев.

– Вы, – заявила директриса. – Не в смысле вы лично, а банк. Потому что репутационные потери от пропажи для вас крайне существенны. Только не говорите мне, что ваша организация не поддастся на шантаж и предпочтёт опозориться. Особенно если похитители выставят приемлемые условия. Скажем, миллион евро. Или два. Вы ведь заплатите?

– В таком случае, – подумав, произнёс банкир, – они или полные идиоты, или профессионалы высшей пробы.

– Почему? – вскинула брови Грачёва.

– Ну представьте себе, – начал Юрьев. – Допустим, мы согласимся. Предположим даже, похититель придумает надёжную схему обмена. И куда он пойдёт с чемоданом денег, которые мы обязательно пометим? Имея против себя полицию и крупнейшую в Европе банковскую группу? Я не думаю, что всё так просто. Давайте лучше пойдём взглянем на место преступления.