Он зашёл к председателю в кабинет через сорок минут с красным как рак лицом и трясущимися руками. Его глаза бегали по сторонам. Дрожащим голосом сообщил, что устал и хочет заняться своими собственными проектами. Потной рукой протянул скомканный лист бумаги, на котором удивлённый руководитель с чувством глубокого сожаления был вынужден написать одно слово – «Согласен». И ещё поставил дату и расписался. Председатель правления бумаг никогда при себе не держал. Всегда мгновенно принимал решения и расписывал всю входящую к нему почту, хотя её было немало. Поэтому стол у него и в этот раз остался чистым, не замаранным листком члена правления, внезапно решившего отдохнуть и выйти из зоны комфорта.

Гусин тихо сдал дела и залёг на дно. А потом всплыл в Первом Промышленно-Индустриальном.

Теперь из зоны комфорта был выведен Юрьев. Так бывает.

Москва. Ул. Божены Немцовой, 24а.

Арт-музей

Банкир, наконец-то добравшийся до Арт-музея в сопровождении усиленной охраны, вошёл внутрь здания и замер, увидав возле главного зала сибиряка, с которым расстался утром.

– Ба! А ты, дружище, тут какими судьбами? – поинтересовался банкир.

– Да мы же раньше закончили беседу, а у меня всё утро свободное, давно хотел к культурке московской приобщиться. Попросил вашу помощницу присоветовать, куда пойти, чтобы ещё недалеко было, вот она мне этот музейчик и сосватала. Тут, говорит, у вас сейчас какое-то грандиозное мероприятие готовится, но параллельно ещё два дня будет идти выставка Шайхета, он классный фотограф, я уже начал смотреть. А вы, Алексей Михайлович, зачем здесь? – вернул вопрос сибиряк.

– А я к хозяйке иду, Грачёвой, – ответил Юрьев, – переговорить нам надо. Если что, я у неё в кабинете буду. Захочешь – познакомлю при случае. Иван Иванович проводит. – Банкир махнул в сторону руководителя службы безопасности, который аккуратно стоял в сторонке, комично смотрясь в бронежилете, и внимательно слушал разговор своего шефа с незнакомым человеком. – Иван Иванович, познакомьтесь, Саша, родственник моей жены из Сибири, – представил банкир своего собеседника.

Гоманьков скромно кивнул, назвав себя по имени – Иван. Мужчины обменялись рукопожатием. Костяшки пальцев у Гоманькова побелели: сибиряк сжал его руку клешнёй излишне крепко. Однако банкир уже не увидел этого – он поспешил в кабинет Грачёвой.

В полдень – а если точнее, без пяти двенадцать – Светлана Владимировна Грачёва пила капучино с корицей. Это была её личная точка отсчёта. Полдень – капучино. В любых часовых поясах.

Остальное зависело от ситуации. Чашечка ристретто с холодной водой – утром, чтобы проснуться после недолгого сна. Коретто с бренди – для вечерних посиделок в мужском кругу, когда мужчины распускают галстуки и пьют коньяк. Просто кофе в любое время дня и ночи. Или вообще никакого кофе, только минеральная вода – бывали и такие моменты. Но капучино в полдень – святое.

Почему полдень – тоже понятно. В любимой Италии это последний момент, когда ещё можно заказать капучино. Итальянцы считают, что это – утренний напиток. Нет, вам его подадут и вечером, и ночью. Улыбнутся ещё. Сладко так улыбнутся. Как умеют итальянцы. Но в глубине души они вас будут считать дикарём. То же самое подумают и соседи за столиком. И правильно сделают. Потому что капучино – утренний напиток. Грачёва прожила в Европе достаточно, чтобы понимать: уважение – капитал. И не следует подавать никаких поводов не уважать себя. Никаких – значит, никаких. Включая мелкие нюансы, которые могут обойтись дорого.

Она потянулась к чашке. Рука опустилась. Впервые за много лет ей не хотелось кофе. Откровенно говоря, ей вообще ничего не хотелось.

Грачёва всё-таки заставила себя взять чашку и выпить три глотка. Сейчас ей нужна энергия. Предстоит неприятный разговор. И это может быть лишь началом неприятностей. Которые вполне могут закончиться… Она предпочла не додумывать мысль до конца, сделав ещё глоток, пока время позволяло.

Откинувшись в кресле и помассировав веки, Светлана Владимировна который раз прокрутила в голове последовательность решений, приведших к катастрофе.

Да, она согласилась на проведение выставки. Самое меньшее, что она могла сделать для своих друзей. Банк поддерживал музей достаточно давно, и не только материально. Знакомство с Юрьевым открыло для Грачёвой много важных дверей. Связи – это возможности. Она нуждалась в этих возможностях.

Да, именно она настаивала на том, чтобы в музее не торчали охранники. Она их терпеть не могла. Грачёва знала, что охранники, неотёсанные, грубые мужланы, отвечали ей взаимностью. За глаза называли её «гадюкой». Ну что ж, ей надо было оправдывать их ожидания. Гадюка так гадюка. Она уволила их всех. До её прихода в штате музея было девять охранников. Она оставила одного. Самойлова. Он, конечно, был полным идиотом. Дегенерат. Но обходительный такой, предупредительный. От его взгляда становилось как-то неловко. Иногда казалось, что Самойлов в глубине души домогается директора музея. Грачёва прогнала от себя глупые мысли. Когда этот безопасник банка со смешной фамилией… как его, Каманьков, что ли, или Хорьков… ну, не важно. В общем, когда такой же хам, ничего не понимающий в искусстве, предложил нагнать в музей (в музей!) охрану, она просто сказала: нет. Или так, или никак. Никаких противных рож. Только интеллигентные люди. Потому что понимала, какое впечатление производят суровые мужики, топчущиеся в каждом зале. Их присутствие способно безнадёжно испортить любую выставку.

Да, она не предприняла никаких дополнительных мер по охране коллекции. Ей и в голову не пришло. Она вообще не понимала, у кого поднимется рука что-то красть из музея.

В чём была ошибка? Где она промахнулась?

Светлана Владимировна сжала голову руками. Теперь ей стало абсолютно ясно: надо было соглашаться на охрану в нерабочее время. Убирать её при посетителях и запускать в залы вечером и ночью, когда никого нет. В конце концов, картину и фотографию украли именно ночью. Когда дежурил старый идиот Самойлов. Ну нет, поправилась она, не такой уж старый и не совсем идиот. Просто нормальный мужик, которому искусство кажется какой-то гадостью…

Она вспомнила, как уговаривала Юрьева.

Ресторан «Традот», Москва.

Иверский бульвар, 36

Они сидели на крыше ресторана «Традот». Было лето, над Москвой плыли высокие облака. Дронова тянула мохито, а Юрьев пил чай и время от времени отвечал на звонки.

– Искусство – это секс, только без физического контакта, – рассуждала Грачёва. – Идеальное восприятие достигается только при личном контакте с произведением. Без посторонних.

– А как же толпа в музее? – Дронова приподняла бровь.

Грачёва поняла, что она вообразила, и иронически улыбнулась.

– Я всегда выражаюсь точно, – отрезала она. – Я не сказала «в одиночестве». Я сказала – «без посторонних». Те, кто пришли за тем же самым, что и вы, не посторонние. Их присутствие не стесняет. Иногда даже заводит.

Дронова не выдержала и рассмеялась, прикрывая рот ладошкой.

– Извините, – церемонно проговорила Грачёва. – Я в том возрасте, когда можно шутить о сексе.

– И в той форме, когда можно шутить о возрасте. – Дронова показала настоящий класс: отпарировала комплиментом.

Юрьев оценил фразу. Про Грачёву говорили – «женщина без возраста, но с положением». Это было абсолютно, стопроцентно точно. Грачёвой было не «за сорок» и даже не «за пятьдесят» – у неё просто не было возраста. Нет, она не молодилась, не бегала к пластическим хирургам, презирала диеты, а физические упражнения считала чем-то вульгарным. Дело было в умении жить – трудноопределимой смеси способностей и навыков, которыми обладали очень, очень немногие. У Светланы Владимировны это было.

– Ну, значит, мы друг друга поняли, – продолжила Грачёва без малейшего смущения. – Так вот, свои не мешают. Ни посетители, ни работники музея. Но вот чужие сбивают весь настрой. Если уж мы пошли по пути рискованных метафор… представьте себе, Ирина, что у вас романтическое свидание с любимым человеком. Вы пригласили бы на него… ну, скажем, этого вашего Хорькова? Чтобы стоял у двери и свечку держал? И всем своим видом показывал своё отношение к происходящему?