Няне как российской гражданке путь в Европу со стороны советских властей был фактически закрыт, и для неё пришлось выправить новые документы. Для этого был оформлен фиктивный брак с Иваном Шморелем. Феодосия Лапшина на время превратилась во Франциску Шморель, что хотя и не добавило саратовской крестьянке знаний немецкого языка, но позволило без особых приключений проследовать вместе с семьёй в далёкую и незнакомую Баварию. Путешествие заняло шесть недель. С трёхлетним Сашей, беременной женой и парализованной тёткой Эмилией поездка была сущей каторгой. Во время многочисленных пересадок Гуго Карлович переносил Эмилию, страдавшую рассеянным склерозом, на руках. В памяти всех ещё свежи были воспоминания о нелепой гибели тёщи — Маргариты Гофман в августе 1919 года, когда она, на пути из Оренбурга в Германию с тремя детьми, ночью на минутку отлучилась от стоящего поезда. Судьбой ей было дано оказаться как раз между двух вагонов, когда маневровый паровоз неожиданно дёрнул состав. Несчастье случилось на участке пути между сегодняшними Каунасом и Калининградом неподалёку от небольшого местечка Вильковишки. Тело Маргариты Гофман удалось доставить в Германию и похоронить там.
По приезде в Мюнхен жизнь стала постепенно налаживаться. Первые месяцы семья жила в Зольне — небольшом предместье баварской столицы, застроенном виллами состоятельных горожан. В августе, когда родился Эрих, всё внимание переключилось на нового члена семьи. Вскоре Гуго Карлович смог подтвердить свою врачебную квалификацию и открыть частную практику «Д-р Шморель». В этом ему помогли докторская работа, написанная ещё во время учёбы в Мюнхене, а также свидетельство некоего Фридриха Мауха из Базеля, в прошлом руководителя «Оренбургского Комитета по оказанию содействия германским и австрийским подданным». Маух подробно и в превосходных тонах осветил деятельность врача Шмореля с начала Первой мировой войны и вплоть до отъезда Гуго Карловича из Оренбурга. В конце этого же года семья обрела и своё собственное жилье. Такой щедрый подарок родне сделал Людвиг Бамбергер — компаньон Егора Егоровича Гофмана и совладелец оренбургского пивоваренного завода, «дядя Людвиг», как его звали дети. Он приобрёл для Шморелей замечательный дом в мюнхенском районе Ментершвайге.
Покинув Россию, Шморели сохранили оренбургские традиции: на обед были пельмени и блинчики, самовар на столе являлся обычной частью сервировки и никто в семье не воспринимал это как дань тоске по утерянной родине. Дома родители говорили по-русски. Дети, игравшие со сверстниками на улице, без труда впитывали в себя язык чужой страны, но русский всё же преобладал. Поэтому когда Наташа пошла в школу, то сверстники поначалу даже подсмеивались над ней из-за её неважного немецкого. И тем не менее Шурик получал ещё частные уроки русского у православного священника. Позже к Шморелям каждую неделю приходил некий господин Налбандов, который преподавал детям русскую азбуку и грамматику. Эрих с удовольствием вспоминал, как с этим учителем они читали «Войну и мир» Толстого и пушкинского «Евгения Онегина». Книги, в первую очередь русская классика, стали верными жизненными спутниками младшего поколения Шморелей, но осознание этого пришло позже. Многие картины тех лет уже стёрлись, но в детской памяти остался визит царского генерала Сахарова, приглашённого родителями на чай. Не был ли это их земляк, уроженец Оренбурга, внук священника и выпускник Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса знаменитый генерал-лейтенант Константин Вячеславович Сахаров? Видный деятель Белого движения в Сибири, бывший генералом для поручений при Верховном главнокомандующем адмирале А. В. Колчаке, командовавший армиями, в 1920 году эмигрировал в Японию, затем недолго пожил в США, а в октябре 1920 года прибыл в Германию, где принимал участие в монархическом движении. «В советской революции виноваты только жиды», — гость смаковал эту мысль, произнося слово «жиды» с грубым непонятным акцентом. Эрих помнит, как ему, маленькому мальчику, и маме не понравилось, что генерал избегал слова «евреи». Да и нелады с русским произношением у «радетеля за Отчизну» оставили в душе довольно неприятный осадок.
Сообразно семейным традициям постепенно сложился круг общения. В нём преобладали православные священнослужители, люди культуры и искусства, врачи. Частым гостем в Ментершвайге было семейство Пастернаков. Художник Леонид приходил с женой, известной московской пианисткой Розалией Кауфман. Друживший с Гуго Карловичем Леонид Пастернак подарил доктору карандашный портрет Бетховена с собственноручным посвящением. Он долгие годы висел над роялем в гостиной Эриха Шмореля. Позже на чай заглядывали Лидочка и Женечка — сёстры Бориса Пастернака, оставшегося в России и получившего впоследствии мировое признание за книгу «Доктор Живаго». Эрих помнил ещё, что Женечка вышла замуж за своего троюродного брата Ф. К. Пастернака — директора крупного мюнхенского банка, но с началом еврейских погромов сёстры были вынуждены эмигрировать в Англию.
Осенью 1924 года Шморели отдали своего старшего, которому как раз исполнилось 7 лет, в частную школу Энгельсбергера. За обучение в ней надо было платить, но родители предпочли водить Александра несколько дальше от дома и притом за деньги, чем отдать его в обычную народную школу, расположенную рядом. Она пользовалась дурной славой школы детей безработных и чернорабочих. В марте следующего года родилась Наташа. Весь год прошёл в хлопотах: Елизавета Егоровна и няня занимались детьми, Гуго Карлович — своей практикой.
В 1926 году Людвиг Бамбергер наконец-то получил давно обещанную правительственную компенсацию за оставленную в Советской России недвижимость. Пивоварня была оценена в один миллион золотых марок, но и немецкое правительство было не промах: выплата компенсации переселенцам производилась ассигнациями. Елизавета Гофман долго сокрушалась по этому поводу: «Советский Союз рассчитался с правительством золотом, а нам, как всегда, бумажки достались!» Полмиллиона остались за Бамбергером, а вторую половину 11 братьев и сестёр, среди них и мачеха Александра, распределили между собой поровну. Внакладе никто не остался: дядя Людвиг заботился о родственниках, причём делал это с видимым удовольствием. Чего стоил один дом, купленный им для Шморелей! С этим уютным семейным очагом у Наташи и Эриха многие десятилетия были связаны самые лучшие воспоминания.
8 августа 1926 года Шморели отмечали пятый день рождения Эриха в Стокгольме. Этот праздник остался ярким воспоминанием для виновника торжества. «Я помню, как Шурик потихоньку разбудил меня рано утром, когда все ещё спали, и повёл в другую комнату. «Хочешь посмотреть, что тебе сегодня подарят? Только никому не говори», — лицо Эриха, рассказывающего о событиях более чем семидесятилетней давности, светлеет. Кажется, он и сейчас видит перед собой лицо Александра, спешащего порадовать младшего братишку ожидающими его подарками. «А ещё я помню, что из Швеции мы ехали на пароме и папа с Шуриком ходили на капитанский мостик. Брат так гордился тем, что стоял на мостике рядом с настоящим капитаном!»
Когда Александру исполнилось 10 лет, после четырёх классов он поступил в мюнхенскую гимназию имени Вильгельма. Учился Шурик неплохо, занятия давались легко. Тем удивительнее было для родителей узнать, что «из-за неудовлетворительных знаний по латинскому языку» их сын остаётся во втором классе на второй год. Вскоре выяснилось, что учитель латинского что-то имел против гимназиста русского происхождения. Необоснованные претензии и нервозная обстановка привели к тому, что Шурик стал бояться этого предмета, не мог отвечать уже выученный урок. Пока разобрались, что к чему, было уже поздно. Пришлось походить второй раз в тот же класс. Потом родители перевели Александра в другую гимназию, и проблем с латинским больше не возникало. Свободно говорившие по-русски и по-немецки дети по желанию отца учили и английский язык. Отец не оставлял мысли перебраться в Персию. Там требовались врачи, и доктор Шморель надеялся на продолжение своей карьеры на Ближнем Востоке.
