– Там поглядим, – буркнул он и пошёл к людям. – Законы дело такое. Одни пишут, другие отменяют.

Музыканты выстроились в шеренгу, переглянулись и грянули, пугая взлетающих с деревьев комками ужаса ворон.

«По-о-олюшко, по-оле!..». Чёртова песня, она его преследует, что ли?!

– Бам-м-м! Дз-з-з… – ударил барабан, словно захлебнувшись почти сразу в дребезжании тарелки. Трубы выводили мелодию уверенно, но как-то плоско, наподобие плохо сведённой записи музыканта-самоучки.

– Друзья! – начал речь Олонецкий, сделав знак трубачам повременить с музыкой. Барабан бамкнул ещё раз и затих тоже. – Мы собрались здесь по печальному поводу. Смерть – всегда горе, не стал исключением и уход в иной мир нашего дорогого Антона Сергеевича!

Что?! Мякиш протиснулся ближе, тряся головой, будто пытаясь высыпать из уха совершенно невозможные слова.

– К сожалению, наш уважаемый директор, Анатолий Анатольевич, не смог присутствовать на нынешней печальной церемонии, у него что-то с головой. Но он делегировал полномочия, друзья, передал мне почётное, но грустное право сказать несколько важных слов, прощаясь с начальником отдела продаж, нашим дорогим господином Мякишем.

Бенарес Никодимович, проявив немалые способности, быстро и бесшумно нагнал Антона, цепко ухватил за локоть, словно предостерегая от необдуманных выкриков и вмешательства в речь Олонецкого.

– Жизнь нашего уважаемого линейного руководителя была сложной, неоднозначной. Оставшись сиротой с раннего детства, воспитанный бабушками – а мы все знаем, как это сложно, не утратить при таком обращении истинно мужские черты характера! – он, тем не менее, получил достойное, хотя и даром не нужное ему образование, запоздало и неудачно женился, постоянно задумывался, на кой чёрт ему вообще нужна такое бытие, но всё-таки существовал, не дрейфил!

Олонецкий перевёл дух, потом сказал вполголоса, сменив пафосный тон оратора с броневика на кухонную задушевность провокатора.

– Хотя и пил, конечно, в тёмную голову. Так вот…

Он вновь возвысил тон.

– А теперь он умер, друзья мои! Умер как герой, на рабочем месте, составляя план продаж на четвёртый квартал. Изношенная печень не выдержала и сказала «прощай!» своему мужественному хозяину. Застывшее лицо упало прямо на монитор фирмы Dell – мы можем поставить партию таких в течение недели по цене пятнадцать тысяч вакционов за каждый, крупным оптовикам скидки. И лежит нынче в недорогом гробу, оплаченном нами вскладчину, без давно оставившей его из-за отсутствия перспектив супруги, завещав нам только невыплаченный автокредит за «логан» и свой неизменный девиз, поддерживавший его всю жизнь. «Ебись оно конём!», – любил говорить драгоценный Антон Сергеевич, и в этот траурный момент я не могу найти лучших слов для прощания с ним.

Мякиш порывался что-то сказать – и не мог. Невидимая, но непобедимая сила мешала сделать хоть шаг, произнести что-либо. Он застыл на месте и только мелко дрожал на промозглом ветру, слушая падающие вонючими камнями слова недавнего подчинённого.

Кружева и одеяло, укрывавшие Эллу в гробу, тем временем зашевелились. Покойница сперва покрутила головой, отчего лента со лба упала за бортик на землю, потом решительно села. Да и не она это была: незамеченный никем, кроме Антона, в гробу сидел его двойник, выглядя дурацки и жутко одновременно, с синим лицом утопленника, наряженный в кокетливое белое платье, воротник которого был расстёгнут и обнажал волосатую грудь.

– Иди сюда, придурок, – прошипел двойник. Судя по всему, его никто больше не видел и не слышал. Антон почувствовал, что его локоть отпустили, а в спину мягко толкнули.

– Это зачем? – спросил он.

– Это затем, дурик, что «Дыхание Бога» должно стать моим. А билет я отдам господину Ерцлю. Тебе придётся оставить нас наслаждаться жизнью, а самому – сюда, в ящик, его скоро уже закопают. Слабым здесь не место, неужели ты не понял.

Мякиш номер один растерялся. Артефакт он действительно и не собирался брать – ну её, эту власть над миром, у него своя дорога. Но очень похоже, что дорога эта здесь и завершится. В его ли слабости дело или же в чём ином, времени разбираться уже нет.

Мучительно захотелось остановить часы и подумать.

Или отложить на потом.

Как вариант… А что, был ведь и ещё вариант! В той, предыдущей части Руздаля получалось же без всяких артефактов.

– Камаев! – заорал он, стряхнув непонятное оцепенение. Впрочем, двигаться пока так и не мог, но ничего, ничего.

– Что ты орёшь? – поинтересовался капитан, выглядывая из-за ближайшего памятника. Форма вся мокрая, будто он провёл здесь не один час. Из-за соседнего появился его верный инспектор Дрожкин, такой же неопрятный, с прилипшими к форме листьями и мазком грязи на боку.

– А, вот и наш преступник, – довольно продолжил Камаев, глядя на гроб. – Надо брать.

Двойник уже легко поднялся, спрыгнул на землю, страшный и смешной в чужом белом платье, потоптался босыми ногами, потянулся, разминаясь.

– Придурки… А где наш двухполосный генерал, кстати? – спросил за спиной Мякиша господин Ерцль. – Енот, блин, беременный. Это его люди, ему и разбираться.

– Так точно! Будет исполнено, – молодцевато козырнул Судак, выбираясь из толпы слушателей надгробной речи. – Вы свободны, капитан, отправляйтесь в управление. Это приказ!

–…и никому больше не удастся, друзья, так уделать кофейную кружку, не моя её месяцами, как это получалось у дорогого Антона Сергеевича. Талантливый человек – талантлив во всём, как писал ещё Алексей Константинович Толстой, наш известный композитор начала конца позапрошлого века! – витийствовал Олонецкий, но собравшиеся уже зашумели, рассыпались на отдельные группки, разглядывая то двойника, то пустой гроб, то троих полиционеров, настроенных решительно и по-разному.

Речь подошла к концу, дальше слова должны были сменить дела.

Мякиш почувствовал, что свободен и в движениях, он метнулся в сторону, освобождая дорогу решительно шагающим к двойнику капитану и инспектору, прижал рукой карман, чтобы не выронить «Дыхание Бога» и побежал между оградами и крестами, цепляясь за тянущиеся к нему, казалось, со всех сторон ветви деревьев, столбики, цепи между ними и острые грани памятников.

Ничего не было, кроме паники. Кроме неё – и понимания, что путь дальше пока открыт. В голове железнодорожными стыками стучало «На-сып-ной, тё-тя Мар-та», словно некая мелодия, которую услышать можно только в поезде, да и то, когда он едет не по ровным рельсам, а случайно соскочил на старую ветку, не полностью закрытую, но людьми подзаброшенную.

– Стоять! – орал господин Ерцль. Раздалось несколько выстрелов, но кто и в кого палил, не оглядываясь понять было невозможно. А останавливаться ради такой мелочи не надо, уж это Антон понимал лучше всех. Куртку он порвал уже в трёх местах, от лакированного ботинка, кажется, отлетела подошва, но плевать, плевать!

– Это приказ! – снова гаркнул Судак. Как обычно, лучшие полиционеры получаются из бандитов, это ещё Ванька-Каин доказал. Или Видок, если вам ближе западное мифотворчество.

Антон выскочил на соседнюю дорожку. Через решётку ветвей, крестов и оград он видел, что две машины – Ерцля и ещё чья-то, уже стартовали, здесь они будут через несколько минут.

Вот и всё время, что у него осталось.

Вот и всё.

Потом ему будет гроб, а двойник пойдёт дальше. Они же как пешки, одинаковые, что в коробке, что на расчерченном квадратами поле, настольной имитации жизни.

Сзади раздался перезвон, механический, как поздравления с днём рождения в фейсбуке, ровный, немного тревожный. Антон резко обернулся и отошёл в сторону, наступив в лужу возле крайней оградки. Квадратный, нелепый, красновато-бурый, как застеснявшаяся невесть чего коробка из-под обуви, с гордой цифрой «1» над стеклом пустой кабины его настигал трамвай.

Всё тот же? Бог весть.

Длинная дверь отворилась прямо напротив Мякиша, вагон остановился, по ступенькам, словно сомневаясь в чём-то, медленно спустился тот самый поэт. Сергей. Покрутил головой, будто принюхиваясь к кладбищенскому воздуху, чихнул и теперь уже посмотрел на Антона.