– О, как! А зачем ей столько? – вытащив ящик целиком и бросив его на столешницу, удивился шеф. Он обеими руками поднял комок проводов, из которого мёртвыми пластиковыми головами свисало с десяток компьютерных мышек. – Коллекционирует?!

– Это наши, – откликнулся Антон. – Жаловались, что деваются куда-то. А они – здесь.

– Клептоманка она, что ли? Но это бы раньше проявилось, сколько лет работает… – бурчал шеф, выгребая из ящика помаду, флешки, листок командировочного удостоверения Олонецкого, мужской зонт в потёртом, побелевшем на швах чехле. – Тоже ваше? Весь отдел обчистила, мымра. Всю мою фирму!

Он уже не был в ярости, это быстро прошло. Шеф явно озадачился и даже загрустил.

– Вот и ключи от сейфа. Сорока-воровка… Флакон духов знакомый, это ж я Таньке дарил на днюху месяц назад! Или похож просто?

– Её, наверное, Татьяна Феликсовна днём жаловалась, что украли. Да, мне же записку подкинули в стол, а я про неё забыл.

Он достал и развернул анонимку, отдал её шефу. Тот прочитал и совсем потерялся. Теперь Анатолий Анатольевич кружил по приёмной, тряся связкой ключей и бормотал себе под нос:

– Сука, какая сука! Я ж её печать оставлял, когда в отъезде, она могла все деньги со счёта увести, воровка, гнида… Пригрел змею! Ну как так, а?! И ведь ещё кто-то знал, знал! Никому верить нельзя, никому. Самому себе – и то пять раз подумаешь…

Внезапно он остановился и взревел раненым зверем.

– Под суд её, падлу! Сейчас вызову полицию – и хрен с ней, с репутацией! Сгною!!! А потом будем искать, кто у нас такой… анонимный.

Он вытащил мобильник и начал судорожно листать контакты.

Мякиш присел на стул в углу. Его мутило – и от выпитого, всё же поспать надо бы – и от всей ситуации. Он тоже достал телефон. Три пропущенных от жены, надо бы всё же позвонить.

Их с Машей брак давно треснул пополам. На его стороне остались работа, деньги, минимум общения и холодное равнодушие. На её… Дочь, да, домашнее хозяйство, какая-то своя жизнь, в которую он давно не вникал. Жили вместе, но – порознь. Однако, позвонить надо бы, просто из приличия.

– Не спишь? – спросил он. – У нас тут на работе чепэ, кража, наверное, останусь здесь ночевать. Что? Да какие бабы, о чём ты… Вон послушай.

Не отключаясь, он повернул трубку к шефу, который уже орал, побагровев, потирая свободной рукой набухшие жилы на шее:

– Я тебя сгною, псина, поняла? Элка, ты же тварь конченая, как ты могла ключи украсть?! И не только ключи, зачем ты всю эту ерунду воровала, а? Зачем? Нет, не Анатолий Анатольевич, не надо – мы тут всё у тебя в столе нашли! Пулей сюда, сучка, пулей! Если сможешь – объясняй, ага. Только я не поверю. И вещички возьми, отсюда сразу в камеру, скотина!

Мякиш снова прижался щекой к трубке.

– Слышала, Мария? Вот такие расклады. Я?.. Да нет, я ни при чём, конечно. Скину на карту утром, сколько тебе? Нет, это много. Виолке? Ну ладно, ладно, я посмотрю, сколько смогу.

Шеф еле удержался, чтобы не запустить телефоном в стену. Плюхнулся на соседний с Мякишем стул и сгорбился. Они теперь напоминали двух посетителей врача по венерическим болезням: один равнодушно ждал вердикта, второй не мог поверить.

– Гнида! – квакнул шеф. – Сейчас приедет. Она-то у меня и на машину заработала, лучше бы я Алине твоей столько платил.

С этим Мякиш был согласен, но промолчал. Сейчас что ни скажи, можешь оказаться крайним. А это лишнее – через неделю очередной взнос за машину, да и дочке вот надо что-то там.

– Я пока у себя побуду, хорошо?

Шеф кивнул, не глядя на него. Взгляд у него был остекленевший, сейчас бы мужику граммов двести коньячка – и в койку, но Антон не стал советовать вслух.

– Побудь. Когда приедет эта… овца, я позову. Или не позову, посмотрим. Иди.

Мякиш заснул почти сразу, едва опустился в кресло в кабинете отдела. Только сел, откинулся, прикрыв глаза – и перед глазами уже другая жизнь.

Он понимал, что спит.

И – при этом – не понимал, что ему снилось.

Он жил в Руздале, всё так, но – в каком-то другом Руздале, где отродясь не было небоскрёбов, фирмы «Продаван», уютного квартала с особняками миллионеров. Антон работал, но не на Анатолия Анатольевича, а вполне себе в крупном банке, правда, примерно таким же мелким начальником, что как гриб – от земли не видно, но он есть, есть. Глубоко в палой листве, чуть пахнущей сладковатым ароматом гниения. И машина у него была не в кредит, но такое же барахло как и «логан». И жена. И дочь. Но звали всех по-другому.

При этом он был – он. Со всем грузом наполовину сиротского детства, одиночеством юности и еле-еле выправившейся к своим сорока годам жизнью.

– Что это вообще? – спрашивал он сам себя во сне и не находил ответа. – Почему?

Его закрутило и унесло в отголоски давно утраченных желаний. В те края, куда можно попасть только так – в похмельном сне, сидя на дешёвом дерматине офисного кресла, ожидая, пока позовут.

Антон вдруг вспомнил, как часто представлял битву условного добра с условным злом. В юности его воображение рисовало победу над негодяями, когда в поношенном камуфляже Шварценеггера или Дуэйна Джонсона он небрежно держал многоствольный пулемет на мускулистом плече. Пахло порохом и мускусом. Сзади эффектно догорали автомобили, танки, яхты и ранчо отвратительных злодеев, а впереди была вся жизнь и миллион долларов мелкими купюрами. Со временем сумма увеличивалась, а картина разгрома противника стала включать в себя ядерную зиму, внезапную импотенцию главного гада и смену звездно-полосатого знамени на надкусанное обманутой женой Адама яблоко.

Следующим шагом стал воображаемый переход на сторону тёмных сил.

Он мысленно примерил шлем с астматическим дыханием Дарта Вейдера и заинтересовался понятиями чикагской братвы. Это тоже прошло, оставив после себя тонкое пластиковое послевкусие, как от съеденного одноразового стакана (в реальности – или том состоянии, которым он считал ее ранее, – Мякиш не ел посуду по санитарно-гигиеническим соображениям, а также из-за недостатка времени).

Примерно к тридцати годам он окончательно потерял веру в добро и зло, их познаваемость и непременный дуализм, принял решение найти постоянную работу и едва не женился. С тех пор прошло много лет, но движение из пункта А в пункт Б не всегда происходило по координатному лучу слева направо. Появлялись и исчезали варианты, связанные с телепортацией, долгими остановками и даже отставанием от состава на безымянном полустанке в попытке купить палёную водку у торговок семечками.

Иногда упущенный поезд не догонишь ни на каком такси.

Почему-то сейчас, во сне, Мякиш понимал это как нельзя лучше, чем в обычной жизни. Хотя оставался вопрос: какая из жизней была обычной? Реальности наслаивались одна на другую, то ему казалось, что он действительно прожил в этом варианте Руздаля всю жизнь, не первый уже год трудясь в «Продаване», то понимал, что ещё вчера был молод и едва-едва смог пересечь реку, уходя от санитаров в розовых очках.

Так или эдак, чёт или нечет.

– Спишь? – негромко спросил шеф, заглядывая в кабинет. – Просыпайся, пойдём. Совсем у нас беда.

Вид у него был не сердитым, а скорее озадаченным, причём настолько, что Антон не стал ничего уточнять. Зевнул от души, потянулся и встал с кресла. Тело требовало ещё минут двести сна, но деваться было некуда. Глянул в окно: там занимался сонный осенний рассвет, то есть полночи он всё же продремал. Лучше, чем ничего.

– Куда уж больше…

– Есть куда. Всегда есть куда свалиться, даже если кажется, что ты на дне.

На этой неожиданно философской ноте начальник развернулся и неторопливо пошёл к лестнице. Пришлось следовать, сопровождать и соответствовать. Ещё бы зубы почистить, но это желание в предутреннем офисном здании смело относилось к разряду неисполнимых.

На стене кабинета шефа мрачно бормотал телевизор. Показывали зарубежные новости, а там всегда всё плохо. Без сияющей чистоты мыслей коронарха – разве ж там будет порядок? Вот сейчас блок негатива закончится, кокаиново-бодрые ведущие перейдут к местным вестям, тогда и расцветёт пластиковой радугой на экране вселенское счастье, мир и покой в человецах. Если про очередное повышение пенсионного возраста сквозь зубы не объявят, конечно.