– Наверное, весело было, – заслушавшись, мечтательно протягивает девушка, – а вот у меня в школе скучно. Во время уроков наши мобильники забирают, на переменах подруги только в социальных сетях и сидят. Я умираю от скуки.

– Ты успеваешь скучать? А как же выпускные экзамены. Это же так весело, – с сарказмом напомнила я, отпив глоток своего капучино.

Би поморщилась от одного упоминания об экзаменах и попросила замять тему, уставившись задумчивым видом на панорамное окно. В одну секунду она слишком восторженная, в другую совсем печальная и, осмелюсь сказать, жалкая. Как будто что-то гложет её, расстраивает. Мне знаком этот пустой взгляд, поэтому я уверена, что на плечах Беатрис что-то лежит тяжелое, но не решаюсь спросить. Потому что не хочу навязываться. Если человек захочет, то сам раскроется, позволит себя как книгу читать. Некоторым людям я разрешаю заглядывать на мои страницы, только вот они пусты, а заполнить их я никак не решусь. Я чувствую себя другим человеком, и этот человек не улыбается. Лишь смотрит вперёд и ждёт чего-то… или какого-то.

Порой мне интересно, какой бы я была, не повстречай Эрика Нансена? Не влюбившись в него, не пройдя с ним сквозь рай и ад? Что было бы сейчас? Я бы сумела открыться кому-нибудь, впустить в своё сердце? Сумела бы простить отца, принять Изабеллу? Каково будущее, в котором нет прошлого? Я не знаю.

– Рэйчел, знаешь, зачем я тебя пригласила поесть вместе? – внезапно произносит кареглазая девушка, не отрывая глазёнок от окна. – Ты показалась мне правильным человеком. Смысле… Тем, кто сможет меня понять, – она выпрямляется и облокачивается руками на стол, отодвигая тарелку с салатом, – в тот вечер ты разозлилась на Никсона, и я тебя понимаю. Кажется, ты полна секретов, но меня это не пугает. Я просто вижу по твоим глазам, что ты хорошая. И я уверена, что Никсон тоже так думает.

Она в каждое слово, в каждую букву вкладывала всю искренность, снисходительной улыбкой укрепляя правду. И только, когда Би закончила говорить, я поняла мотив всего происходящего в эту секунду. Прощение. Она просит прощения за поведение брата. Осознание такого заставляет меня нервно хмыкнуть, не обращая внимание на тепло разливающееся по всему телу: от кончиков ног до головы. Мне приятно и обидно, что у такой хорошей девочки такой неотесанный брат.

– Беатрис, ты не должна говорить… – решила остановить тираду, тем не менее ждал меня проигрыш.

– Я бы хотела и дальше с тобой поддерживать связь, тем более ты знаешь Айзека. Но мне нужна идиллия. Знаю, – кивает самой себе школьница, – Никсон не подарок, но, пожалуйста, не злись на него. Он хороший человек. Правда… Просто он не привык показывать людям своё настоящее «я». Он только и делал все эти годы, что слушал папу, учился и помогал тому с делами бизнеса. У него друзья появились лишь в выпускном классе, и то это сыновья папиных коллег.

– Я не понимаю зачем ты все это говоришь, – смутилась я, моргая много раз и хмуря брови.

Не хочу слышать ничего об этом парне, не хочу погружаться в суть истории, сожалеть и разделять обиду, не хочу проникаться чувством сострадания, не хочу!

– Просто будь моей подругой, ладно? Больше ни о чем не прошу, – энергичным тоном попросила темноволосая, а я скептически сощурила глаза.

Чую здесь что-то не так. Всегда и везде есть подвох. Но видя эти щенячьи глазки полные надежд и мольбы, я поднимаю белый флаг и поджимаю губы. Беатрис победно подбросила брови ко лбу.

***

В пятницу, где-то к шести часам вечера, мы с Айзеком, который, как вы успели догадаться, согласился составить мне компанию, прибыли к воротам Роунд Стэйт. Здесь пахло зимой, костром и сыростью.

Кампус пустой, заасфальтированная дорожка, ведущая к общежитиям, мокрая, в лужах отражается свет от фонарных столбов.

Когда Айзек узнал о последних новостях, слегка расстроился, потому что думал, что отныне мы сможем проводить время вместе, обедать в закусочных после лекций и просто дружить.

– Мы и без этого друзья, – ответила ему я, мягко улыбнувшись.

– Переписываться в фейсбуке и твиттере – не то, что я понимаю под дружбой, – пошутил парень, но в конечном итоге принял новость и сдался.

Субботним утром меня разбудил грохот со стороны прихожей. Я, еле разлепляя опухшие глаза, тяну руку к будильнику, ахнув, осознав, что ещё слишком рано, сажусь по-турецки. Думала, добить уже ничего не сможет, однако через мгновение свет в комнате загорается, и на меня туманным взглядом смотрит одетая невесть как Ханна Фрейзер. На ней зимняя шапка, пуховик, широкие замшевые брюки и безвкусные мужские сапоги, а самое главное, вишенка на торте, солнечные очки, как у Терминатора.

Не удержавшись, начинаю громко смеяться.

– Боже, что за вид? Алло, полиция моды? Здесь безвкусно одетая леди, – говорю в воображаемую трубку из пальцев я, и Ханна, ругнувшись по-стариковски, прыгает на мою кровать, принимаясь шуточно душить.

Белокурые пряди лезли в рот, прилипали к шее и покрасневшим от удушья щекам, потому пришлось буквально вырваться из клешней сильной подружки, толкнув ту на пол. Фрейзер шлёпнется на копчик и недовольно фыркает.

– Я знала, что ты приедешь раньше меня, предательница, – не скрывая обиды, поднимается во весь рост темноволосая.

Это справедливо. Ей можно и нужно злиться, ведь она лишатся не только прекрасной соседки, которая всегда убиралась и готовила, но и отменной подруги. Впрочем, из списка друзей я Ханну никогда не вычеркну, ибо студентка правда поддержала меня в важный период жизни, когда вроде начинаешь все с нуля. Я век буду помнить её чуткость и простоту, а взамен попытаюсь стать хорошим товарищем.

Хотя сейчас, глядя на надутые щеки Фрейзер, резковато дёргающую змейку чемодана, понимаю, что облажалась.

– Ханна, ты не будешь на меня злиться вечно, – парирую я, протирая сонные глаза, – я уезжаю сегодня вечером, так что прекрати дуться и лучше расскажи, как провела уикенд.

Девушка, стоя ко мне спиной, резко выдыхает и поворачивается ко мне всем телом, буравя сердитым взором мое отёкшее лицо.

– Хреново. Довольна?

– Нет.

Она повторно принимается расставлять свои вещи по полкам, шкафчикам и тумбочкам, даже не подумав снять с себя тёплый пуховик и шапку.

– Я тоже буду по тебе скучать, – полушёпотом говорю я, поджимая губы.

Этого было достаточно, чтобы растопить отзывчивое сердце Фрейзер: она расслабляет минутой ранее напряжённые плечи и глубоко выдыхает, сев рядом со мной и в тот же миг железной хваткой притянув к себе. Мои кости хрустнули, однако боль эта приятная, полная тёплых чувств.

– Предательница, бросаешь меня! – бубнит мне в шею Ханна. – Как ты могла? Привязала к себе, а сейчас уходишь!

– Никуда я не ухожу. С моего отъезда ничего не изменится, – обещаю, но сама не верю в собственные слова.

Лживые обещания, как мыльный пузырь – красиво, но пусто.

– Вешай лапшу на уши, ага, – отталкивает меня Ханна и наконец расстегивает куртку, видимо, успев вспотеть, – придётся с какой-то мымрой делить комнату. Если она окажется фанаткой Кардашьянов, я её этот «окррр» запихну в одно место…

Усмехнувшись над серьёзным настроем Фрейзер, встаю с тёплой постели и решаюсь той помочь, чтобы поскорее отправиться в закусочную. Сегодня последний день моей нормальной студенческой жизни.

Миссис Бербери, правая рука декана и член приемной комиссии, натянуто улыбаясь мне, протягивает документы со свежей печатью и напоследок советуют заглянуть в студенческую библиотеку, поскольку книги для изучения учебного материала мне пригодятся. Я охотно согласилась, и, выходя из душного кабинета, отвечаю на сообщение Айзека, что не смогу присоединиться к позднему ужину. Мама уже подъезжает к колледжу, а я за этот отрезок времени успею собрать книги и покопаться в пыльных архивах. В итоге, к половине шестого, когда солнце скрылось за горизонтом, а сумрачное небо покраснело из-за туч, предвещающих небольшой дождь, я выключила настольную лампу на своём столе и, придерживая обеими руками достаточно тяжёлую коробку с нужным материалом, желаю доброго вечера четырём библиотекарям. Они провожали меня взглядом из-под ресниц, мол, деточка, не жирно ли тебе столько книг забирать из нашего храма? Нет, не жирно…