В самом сердце аллеи возвышается высокая (где-то пятьдесят футов) новогодняя ёлка, украшенная в золото-красные игрушки. На её фоне народ делает много снимков, смеётся, а дети бегают и играются, любопытно разглядывая сперва огромные шары, а потом уже своё кривое отражение. Я смотрю на это и улыбаюсь, чувствую себя расслабленной и довольной. Не каждый день выпадает шанс смотреть на серый мир в цвете. Люди, наконец-то, сбросили оковы обыденности и натянули счастливые улыбки, поздравляя друг друга с праздниками. На следующей неделе Новый год. Ещё триста шестьдесят пять дней, чтобы найти себя. Время быстротечно: только вчера мне было семнадцать лет. Я теряла, находила, снова теряла и вновь находила. Страдала, улыбалась, любила и прощалась. А уже сегодня мне девятнадцать, и я совершенно другой человек. Все, во что я верила, обратилось в пыль. Разочарование приводит нас к саморазрушению. Я пытаюсь это предотвратить.

– Сфотографируй меня, – сует в руки телефон Роуз, отбегая на пару метров.

Блондинка, с беретом на голове, пальто и фиолетовой помадой на широких устах, которая резко выделяется на фоне её белоснежной кожи, встаёт в позу, натянув дежурную улыбку. Я хмыкаю, делая пару хороших кадров. По крайней мере, я на это надеюсь, потому что Ро постоянно двигается, меняя положение рук и головы.

– Взгляни, – протягиваю телефон к хозяйке.

Она нетерпеливо рассматривает получившиеся фото и довольно мычит.

– Тебя сфотографировать? – спросила она.

– Нет, не хочу.

– Поедим яблоки в карамели? Как душисто пахнет!

Простояв в цепочке очереди минут пять, мы делаем свои заказы, попросив ещё две бутылки обычной воды, после чего, переплетая руки, блуждаем по бордюру, откусывая десерт. Он горячий, тягучий и липкий; боюсь испачкать волосы, которые, по вине неожиданных порывов ветра, сами лезут к карамели. Как чертова муха, бьющееся о стекло, видя перед собой прекрасный пейзаж, но не осознавая, что на его пути «железная» прозрачная изгородь.

– Роуз, – окликнула подругу я, выбрасывая остатки яблока в мусорную урну и вытирая испачкавшиеся пальцы влажной салфеткой, – мне сделали интересное предложение.

– Руки и сердца? – усмехнулась блондинка, поправляя воротник пальто.

Ха-ха, смешно. Иногда её шуточки доводят до могилы.

– Это связано с моей будущей профессией, – подробно пересказав ей наш разговор с мистером Бенсоном, я стала ждать реакции, но Фишер задумчиво молчала, рассматривая одну точку.

Она так долго не моргала, сконцентрировавшись, что зрачки её расширились, словно от наркотика.

– Думаю… – протянула она, приподняв подбородок. – Это твой шанс. Ты должна попробовать.

– Да? Не знаю, – тяжело вздыхаю, плюхнувшись на свободную скамейку, – почему-то я не уверена.

– Рэйчел, хватит думать. Тебя это до добра не доведёт.

– Почему это? – обиженно фыркнула я.

– Потому что твоя способность драматизировать никогда ничего хорошего не проносила. Все «за»: твои родители, Изабелла, я. Мы поддержим тебя. В чем причина твоей неуверенности?

В местности, хотелось ответить мне. Не хочу оставаться в этом забытом богом месте. Жить далеко от Митсент-Сити было самым вразумительным решением. Я училась не вспоминать старых друзей, Эрика, который, ничего не сказав, не объяснив, черт побери, не предупредив, покинул меня. Мерзко от самой себя. Вспоминая слёзы, пролитые из-за этого человека, я вскипаю тотчас. Не тратьте слёзы на тех, кто их просто-напросто не заслужил, потому что слёзы ваши высохнут, но вот воспоминания об этом моменте будет преследовать вас долгое время. Со мной, к примеру, так и есть. Я дура. Самая настоящая наивная дурочка из всех на этой земле.

Моей главной задачей было отпустить прошлое, забыть всех людей и жить спокойно, а теперь мне нужно все эти старания перечеркнуть к чертовой матери и вернуться к самому началу? Боже, аж сердце закололо… Это будто паническая атака: тяжело дышать, голова идёт кругом, а паника и страх, что я могу встретить здесь Эрика Нансена пожирает плоть изнутри. Мне страшно. Я не хочу видеться с ним. Не хочу! Не хочу! Боже правый, я даже думать не хочу, что встречу его, но, если это произойдёт, я скажу ему при нашей встрече что-то дерзкое, твёрдое, режущее и с ног сбивающее, а не ванильное «привет».

– Рэйчел Милс! – толкает меня Роуз, и я вздрагиваю. – Что с тобой? Три часа уже зову.

Дыхание стало сбивчивым, однако мне удалось взять себя в руки и успокоиться. Ро абсолютно права – мне не стоит думать.

– Все в порядке, – отбиваюсь, заправляя надоедливые пряди за плечи.

Стало зябко, поэтому обхватываю себя руками, стараясь согреться и смотрю на свои зимние ботинки, на сей раз без рисунков с ромашками. Им ещё нужно подсохнуть.

– А я не знаю, что делать мне, – опечалено вздохнула Фишер, выпустив изо рта тёплый пар, – запуталась очень.

Поворачиваю шею в её сторону. Она сидит сутуло, перебросив одну ногу на другую и как-то грустно поджимает рот, бегающими глазами рассматривая каменные плиты.

– Почему бы тебе не позвонить Скотту? Вы должны помириться, – предлагаю я невинным голосом, на что Ро усмехнулась и покачала головой, словно из моих уст только что вылетела чушь.

– Этому не бывать. Мы уже никогда не будем вместе, Рэйчел. И хватит вспоминать о нем, ладно? – в конце реплики она говорила слегка раздраженно.

Похоже, больная тема. Заноза, которую нужно вытащить. Почему у меня ощущение, что подруга чего-то не договаривает? Раньше она все мне рассказывала, но, судя по всему, время отдалило нас – Роуз мне не доверяет.

– Хорошо.

Следующие полчаса мы посвятили сумасшествию: когда где-то музыканты играли весёлые песни, мы рвались танцевать, причём нелепо, будто нам живот скрутило или судороги застали врасплох. Не знаю, что именно привлекало внимание горожан: наши бездарные танцы или громкий, несвойственным юным леди, смех. После танцев мы играли в «Пол- это лава». Роуз пришлось бежать, сломя голову, до ближайшей лавочки или какого-нибудь выступа, но она в конце концов проиграла, ведь десять секунд, данные мною, скоропостижно истекли. Что же, Ро в долгу не осталась. Коварная подруга дождалась момента, когда вокруг не было ничего,  только ровная улица без камней, выступов или ступенек, и произнесла лисьим голосочком «Рэйчел, пол – это лава».

Ощутив дрожь в груди, я выпучила глаза и, судорожно, под противный счёт подруги, принялась разыскивать спасение. На седьмой секунде я подбегаю к лавочке, где сидела молодая парочка, и, запыхавшись, сажусь между ними, закинув ноги на шокированную девушку. Их лица напугали меня, честно признаться, а потом стало очень стыдно. Прося прощение за неудобство, я убегаю к задыхающейся от смеха блондинке и испепеляю ту яростным взором, мысленно поджигая той волосы керосином.

Мы продолжаем гулять, но Фишер и не думает затыкаться, плетясь позади и детально описывая лица той парочки. Ох, спасибо, я и сама помню каждую мелочь тогдашней секунды. До сих пор щеки горят.

Вдруг, когда терпение мое лопнуло и я хотела обернуться за спину, дабы рявкнуть на подругу, глаза заметили одного человека… Вмиг планета остановилась, и волнение поглотило меня разом. Нервная система была поражена, как от попавшегося в кровь нейротоксина. Голова пульсировала, и с каждой пульсацией точно становилось больше. Секунда. Одна секунда понадобилась мне, чтобы узнать этого человека. За прошедшие два года она сильно изменилась: исчезли короткие пряди, как у пацана. Теперь у неё каштановые локоны ниже широких плеч. На лице косметика и тёплая улыбка. Единственная вещь, оставшаяся без существенных изменений – её стиль: кожаная тёплая куртка, зауженные чёрные джинсы и белая водолазка. На ноги я не смотрела, но более чем уверена, она обута в спортивную обувь.

Казалось бы, что может усугубить положение? Хм, может, её карие глаза, уставившиеся в мою сторону и улыбка, быстро сползающая с лица? Она хмурится, пытаясь понять тот ли я человек, о котором она думает. Да. Ты меня нашла, Эмма.