Неприятно. У него сильная аура, сразу видно, что душа у старика железная или даже чугунная. Ещё и этот взор.

Я сижу на диване одна, напротив парочки, а папа сбоку. Сейчас сквозь землю провалюсь от такого напора, серьезно…

– Да, – мягко улыбнувшись, коротко ответил тот.

У папы такой необычный тон голоса, а ещё уши покраснели. Я сдержала усмешку, осознав, что папа нервничает.

– У неё красивая белоснежная кожа и прекрасные большие небесные глаза. Есть японское поверье, что если у человека большие глаза, значит он видел много зла в прошлой жизни, – с заметным акцентом произнесла госпожа.

На сей раз усмешку сдержать мне не удалось, ибо в голове пробежала мысль, что и в этой жизни я повидала дерьма не меньше. Какая ирония…

– Рэйчел учится на журналиста, – сменил тему папа, гордо посмотрев на меня.

– Тебе нравится эта профессия? – поинтересовался старик, чавкнув.

– Думаю, да, – протянула я, выпрямив спину, когда господин Танака стрельнул глазами.

– Очень важно заниматься любимым делом, ибо это есть вся твоя жизнь. Наша Аяка посвятила себя книгам, а они привели её в этот город. Кто знает, как сложилась бы её жизнь, если бы она стала хирургом, как хотел мой покойный отец, – глядя на потолок, пофилософствовал мужчина.

Господи, такое ощущение, словно я на похоронах. Эти двое способны уничтожить любую праздничную атмосферу. Пока господин проговорила все эти слова, вокруг меня все потемнело и потеряло краски. Я думала, что родители Изабеллы такие же светлые и забавные люди, как она, но это яблоко далеко упало от яблони. По-моему, оно и к лучшему.

– Простите, Аяка – это имя Изабеллы? – встрепенулась я, возвращаясь в реальность.

Папа приподнял один уголок рта и положил руки на свои бёдра.

– Да. Японское. Настоящее.

Угнетенная обстановка, к моему великому счастью, вскоре оборвалась, когда две женщины принялись украшать праздничный стол. Я вызвалась помогать, раскладывая посуду и полотенца, сервируя как положено. На самом деле, сейчас я не прочь заняться даже дойкой коровы, лишь бы не чувствовать на себе строгие взгляды японской семейки.

Изабелла хвалит мои старания, подмигивая подкрашенными глазами и опускает на середину стола мою любимую лазанью, которую, конечно же, не готовят на сочельник. Однако ради меня они это сделали, и я просто была на седьмом небе от счастья. Приятно, когда помнят о твоих предпочтениях.

Пригласив всех за стол, отец уступает господину Танака место хозяина, а сам садится на другой конец. Рядом с матерью уместилась Изабелла, а напротив неё и мы с мамой. Папа штопором открывает вино, разливает каждому, намекая ещё и на пунш, который я почему-то невзлюбила. Ёлка за спиной пожилого человека переливалась разными огоньками, а гирлянды её мелькали, как светлячки. В комнате витал пряный аромат, звонкий смех и глубокий голос отца, рассказывающего какие-то забавные истории. Я его слушала одним ухом, но все мое внимание было приковано к одному единственному человеку – к маме. Она хоть и улыбалась, смеялась, активно участвовала в беседах и явно понравилась родителям Изабеллы больше, чем я, тем не менее что-то в её глазах меня настораживало, заставляло нервничать. Я знаю, что это. Ей завидно. Она, я уверена, искренне счастлива за папу и желает ему только хорошее, но, как и любой женщине, ей нужно внимание и любовь противоположного пола. Она тоже хочет испытать чувства, получить заботу; мама тоже хочет засыпать в объятиях дорогого человека. Мы никогда не говорили об этом, но сейчас я словно прозрела и прочитала это страстное желание в её печальных очах. Разбитое сердце лечится не временем, а новыми чувствами. Возможно, это касается и меня? Может, и я должна прислушаться к собственным заключениям? Я должна перестать избегать чувств, а раскрыться для новых.

Вдруг, точно кто-то толкнул меня в обрыв, я слышу сперва глухой, а потом звонкую трель. Оказалось, Изабелла привлекала всеобщее внимание к своей персоне, легонько постукивая вилкой о хрустальный бокал с соком.

– Я бы хотела вас всех поблагодарить, – застенчиво, кусая губы, заявила она, – спасибо большое, что пришли на этот скромный ужин. Спасибо, мам, пап, что прилетели сюда из Осака, – последнее темноволосая повторяет ещё и на японском, поклонившись родителям, – у меня есть объявление.

После этих слов я отложила вилку и схватилась за бумажное полотенце, мельком обводя всех спокойным взглядом. Такое ощущение, будто воздух в гостиной прогрелся, и дышим мы огнём. Отец в недоумении смотрит на жену, действием бровей говоря «ну, давай», а Изабелла не спешит, смакует слова, пытается подобрать нужное выражение.

Господи, ну я больше не могу ждать. Или умру от голода, или от ожидания.

И только было я хотела отпить глоток красного вина, как женщина на одном дыхании выпаливает:

– Я беременна.

И бокал, находящийся в моей руке, медленно опускается на скатерть, а моя челюсть на пол. Пару секунд в комнате царит абсолютная тишина, как во время молитвы, а потом поочерёдно все вопят: от радостного папы до расплакавшейся госпожи Хидеко. Позабыв о праздничном ужине и вообще о Рождестве, мы поздравляем пару и крепко обнимаемся.

Я осторожно положила голову на плечо Изабеллы, ощутив щекочущие эмоции. Радость? Волнение? Боже правый, у меня будет брат или сестра… Поверить не могу! Я раньше никогда об этом не задумывалась и вообще мысль о ещё одном ребёнке меня отталкивала, заставляя поёжиться, однако теперь… Все иначе.

– Поздравляю, пап, – похлопав улыбающегося в тридцать два зуба отца, закивала я, – может, в этот раз тебе повезёт больше и родится мальчик?

Он засмеялся, поняв о чем я говорю. Бабушка рассказывала, как бредил Джордж мыслями о сыне, мечтая играть с ним в английский футбол и рыбачить на озере, но родилась я, и тому пришлось учить меня отшивать парней. Впрочем, с этим я справлялась и без его наставлений.

Уже через минуту все праздновали главную новость, а сочельник превратился в нечто волшебное благодаря одной реплике Изабеллы.

***

Глубокой ночью, в час, когда на улице нет ни одной машины и все люди спят в своих кроватях, я сидела в ванной комнате, обнимая унитаз. Не знаю, что именно мой желудок был не в состоянии принять и переварить, тем не менее, обливаясь холодным потом, я продолжаю пялиться в одну точку и молиться, чтобы рвотный позыв больше не повторился. Думаю, я просто переела всяких блюд, которые наготовили теперь уже вчерашним вечером Изабелла, мама и госпожа Хидеко. А вишенкой на торте стал ликёр. Алкоголь теперь на дух не переношу.

Вспомнив терпким привкусом во рту сласть напитков, желудок вновь свело, однако, благо, небеса сжалились надо мной, и спазм через минуту отступил.

Облокотившись спиной на бортик ванной, подбираю ноги к груди и глубоко выдыхаю. Пахнет морем. Ненавижу этот душок, по крайней мере, на данный момент, ибо от запаха морских волн меня повторно, точно я любимая игрушка злого мира, начинает мутить. Руки чешутся сломать чертовый освежитель воздуха.

Кое-как, ощущая слабость, поднимаюсь во весь рост и, открыв кран с водой, завязываю белокурые волосы в неуклюжий пучок, который стоило бы затянуть по туже, ведь он так и грозится распуститься, но уже поздно кусать локти – я наклонилась к крану и умываю холодной водой лицо. Сразу освежаюсь.

Затем берусь за зубную щётку и пасту, тщательно полоская рот. После этой процедуры уверенно открываю шкафчик, где хранятся туалетные принадлежности, в поисках оставленной мной вчерашним днём зубной нити, увы не сразу нахожу её. Преградой стала упаковка лезвий для маминого станка и резкая вспышка перед глазами, уволакивающая меня в далекое прошлое: юная Рэйчел, глотая очередные слёзы из-за отца, судорожно роется в шкафчике и хватает тонкую сталь, безжалостно впиваясь ею в белоснежную, но изуродованную похожими порезами, кожу. Снова вспышка, и я пячусь в сторону, открыв рот и жадно глотнув воздуха, будто скоро лишусь возможности дышать. Глаза сами опускаются на запястья – они ещё здесь… Призраки прошлого. Мои ошибки, которые остались бельмом не только в памяти, но и на теле. Какая ирония. Шрамы на теле тогда – признак силы, шрамы на теле сейчас – признак слабости. Переполненная в тот день эмоциями, я не отдавала себе отсчета и не задумывалась о том, что будет через некоторое время, а сейчас я стою на месте преступления и разглядываю переполненными от душных воспоминаний слезящимися глазами кисти, запечатывавшие навечно в себе мою глупую ошибку. Душно, как душно от этого… Пожалуйста, не делайте того, чего творила я. Окружающие вас неприятности не достойны ни одного изъяна на вашем теле. Вы сильнее, чем кажется и вы мудрее своих лет, если будете думать прежде, чем что-то зловещее шепнёт вам на ухо «сделай».