— По-твоему, я захочу поменять тебя на других? — Даже если бы захотел — зачем? Крыша есть, кормят и тренируют.

— Исходя из твоего характера и предыдущих действий, ты бы продал меня ровно в тот миг, когда я тебе перестану быть нужной. — Кхм… а что так круто-то сразу? Я ведь сама невинность. Я и мухи не обижу… у меня в школе даже вроде грамота была какая-то, за примерное поведение…

— Ты преувеличиваешь… — Попытавшись погладить её по голове, я был отвергнут — она отошла назад, отбивая мою руку в сторону и, достав палочку, показала ею на меня.

— Адам Беркли. — Что-то неуловимо в ней изменилось уже с первых слов. Она перестала быть обычно мягкой, став той, кого я обычно видел, когда наблюдал за ней издалека — холодной и равнодушной леди рода Малфой. — Как твоя хозяйка я выношу тебе приговор.

— Смертный? — Смешком я нисколько не снизил накал страстей, скорее наоборот. — Тогда приводите в исполнение, мисс Малфой. Замкнём порочный круг. Только быстро, через пол часа мне нужно быть в обеденном зале. Быстренько меня убьёте и…

— Теперь вы сами по себе, мистер Беркли. — Пока я сам говорил, она выводила палочкой какой-то причудливый толи знак, толи символ, что-то также нараспев тихо шепча и резкими словами в конце перебив меня.

Закончив, она показала палочкой на меня. И хотя я думал уклониться, из палочки ничего не вылетело. Но я сразу почувствовал изменения — печать активизировалась, по всему телу энергия Розы стала в бешенном темпе двигаться, стали плодиться разные мысли, пытаясь повлиять на меня. — Надеюсь, следующий месяц послужит вам уроком.

Я равнодушно смотрел ей вслед — значит, она и так может. Предполагаю, что это метод усмирения слуги. Без доступа к хозяину он будет сходить с ума, маринуясь в своих мыслях и всеми силами желая загладить свою вину. Целый месяц… за такой срок я может и не повесился бы, если бы не знал о печати и не умел ей противостоять, но крыша у меня бы съехала ещё сильней. Хотя, куда там сильней…

Но я был уверен в одном — не только я был зависим от ней, пусть и по её мнению. Но и она от меня, уже объективно.

Всё началось тогда, когда я только начал разбираться в Торжестве Разума. Книга была сложной и полезной. Настолько, что я переосмыслил самого себя. Конечно, виной тому также было то состояние изменённого сознания, но… тут я не знаю, что именно сильнее повлияло.

Автор книги настойчиво советовал — хотя к воспоминаниям лезть не стоит поначалу, но и уделять внимание чему-то одному тоже нельзя — нужно было уделять внимание всему сразу и планомерно. Одно влияет на другое. И если что-то будет слабо или не изучено, оно будет как слабое звено — не важно, как сильно вы контролируете свои эмоции, если вдруг вы что-то вспомните, что уязвит вас, то… дальнейшее на откуп читателя.

Работа с эмоциями мне дала более адекватные реакции на происходящие события — теперь внутренне я был готов почти ко всему. Мысли научили тому, что стоит принимать содержимое моей черепной коробки пока таким, какое оно есть, не комплексуя — как только я смогу себя улучшить — так сразу там и посмотрим, что да как. А вот сознание…

Оно будто объединило эффекты других аспектов. Хотя у меня не было развитой памяти, которой я мог бы понять и осознать каждый кусочек своей памяти, дабы действительно понять, что я такое есть, теперь мне стало проще.

В той жизни я опасался женщин. Почему? Это пошло ещё с детства, когда меня порола матуш… ладно, мама. Чуть специально её опять так язвительно не назвал… надо становиться взрослее и отпустить прошлое…

Так вот. Маму я не простил. Я вырос, мне стало 20 лет, от неё я съехал. Она уже была не такой молодой, постепенно загибаясь в теперь уже пустом доме. Я оставил после себя очень немногое, забрав почти всё. Даже альбом с фотками сжёг, так я не хотел вспоминать произошедшее. Впрочем…

Прошло десять лет, я опять повзрослел. Мама поначалу звонила часто — спрашивала, как там я живу, нашёл ли девушку нормальную, как часто кушаю и прочее, прочее…

Я нередко её посылал. По юности я был резким, горячим парнем. И хотя умел думать, часто шёл напролом. Я говорил себе, когда уже стал старше — нужно быть самостоятельнее, не зависеть от мамочки, найти место в жизни, быть обеспеченным и другое бла-бла. Короче говоря — отговорок было море. Они и сейчас кажутся мне очень логичными. Ну, переживает матушка, что я уже как полгода не захаживаю и не общаюсь? Дык вырос дитятко-то, поезд того, ту-ту, ушёл. А сейчас…

Я понял — я сам ведь понимал, что мне самому больно. Я помню, как искренне улыбался, когда мне было лет 10. Через пару лет я уже не улыбался почти. Пьющая мать одиночка — горе в небольшой семье. Я её почти не винил. Ну, не было у меня идеального детства, бывает. Просто, я так и не смог ей простить своей слабости. Как плакал, когда меня пороли, как думал о побеге из дома, когда она меня ругала, как думал о том, что у меня нет никого нет в этой жизни, когда она не встала на мою сторону в споре с учителем в школе. Дети… такие дети.

Я вырос. И все те слабости я просто смял в каменную броню той больной волей, что ковалась и ковалась мной в различных жизненных испытаниях год из года. Я очень быстро понял — тебе делают больно? Делай вид, что всё нормально, оно пройдёт. Оно действительно прошло. Точнее… перестало на меня влиять, оставшись и исподволь на меня влияя.

Помню, горел закалкой даже тогда, когда не смог бегать от сколиоза. Даже тогда терпел, что невмоготу. Даже тогда преодолевал, когда не было решений и планов. Сила воли? Я ей никогда особо не отличался, но… удар за ударом, я смог понять, как ей управлять.

Наверно, когда мама окончательно перестала мне писать и искать меня, внутренне я проиграл, думая — вот она, сладкая победа. Как долго я шёл… к чему?

Я понял сейчас, смотря на Розу — мы пытались что-то доказать. Чего-то добиться. Роза пытается меня вернуть, пусть и таким путём. Я вижу, что её больная привязанность пока слабее её родовых установок о чести и прочей хрени. А вот я…

Слабо улыбнувшись, я неторопливо пошёл по коридору в сторону кабинета Дамболдора. Именно из-за мамы я потом позже пытался что-то доказывать. Преодолевая, подозревая, пренебрегая, будучи бесчувственным и прочее.

Конечно, это не сразу перекинулось на других девушек. Я видел маму в них, только тогда, когда обо мне якобы излишне заботились. Я подозревал и думал — а с чего бы? Я заслужил этого? И когда я поддавался якобы слабости, меня часто подлавливали. Расставание переживать было… легко. Я уже знал заранее всё, а каменная броня стойка выдерживала очередной удар жизни. Слабовато — думал я, я видал ветра холоднее…

— Профессор. — Зайдя в кабинет, я быстро подошёл к удивлённому Дамболдору, что ожидал моего визита в последнюю очередь. — Нужна ваша помощь. Скажите пожалуйста, есть заклинания трансфигурации каких-то доспехов, чтобы я мог уже в ближайшее время их использовать?

Сейчас я понял. Мужчины, женщины — они так похожи, все люди. А где люди, там и проблемы с ними. Чем больше понимаешь, сколько от них проблем, тем больше дистанцируешься от них. И хотя каменная броня становилась крепче, но даже она не могла всегда меня защитить. Было слишком больно понимать всё, видеть всё и… идти дальше с бронёй, что всё глубже меня сковывала. Больше не было боли. Больше не было ничего, кроме воспоминаний о другой боли и мысли — надоело. Всё надоело. Может…