– Объяснимся, герцог, потому что вы правы только наполовину. Встреча случилась совершенно неожиданно. Поездка составляла тайну, и даже женскую тайну, потому что о ней никто не знал, кроме меня и принцессы.

Герцог улыбнулся. Мастерская ее защита нравилась его проницательности.

– А Лене? – сказал он. – А Ришон? А маркиза де Турвиль, а виконт де Канб, которого я вовсе не знаю и о котором слышал в первый раз при этом случае?.. Правда, виконт ваш брат, и вы скажете мне, что тайна не выходила из семейного круга.

Клара начала хохотать, чтобы не рассердить герцога, который уже хмурился.

– Знаете ли, герцог... – начала она.

– Нет, не знаю, а извольте сказать, и если это тайна, то обещаю вам быть скромным не менее вас и рассказать ее только моему штабу.

– Пожалуй, скажу, хотя боюсь заслужить ненависть одной знатной дамы, которую опасно иметь врагом.

Герцог покраснел.

– Что же за тайна? – спросил он.

– В эту поездку знаете ли, кого назначила мне принцесса Конде товарищем?

– Нет, не знаю.

– Вас!

– Правда, принцесса спрашивала меня, не могу ли я проводить одну особу, которая едет из Либурна в Париж.

– И вы отказались.

– Меня задержали в Пуату необходимые дела.

– Да, вы ждали известий от герцогини де Лонгвиль.

Ларошфуко быстро взглянул на виконтессу, как бы желая прочесть в ее сердце ее мысль, подъехал к ней ближе и спросил:

– Вы упрекаете меня за это?

– Совсем нет, ваше сердце нашло такой превосходный приют, что вы вместо упреков имеете полное право ждать похвалы.

– Ах, – сказал герцог с невольным вздохом, – как жаль, что я не поехал с вами!

– Почему?

– Потому что не был бы в Сомюре! – отвечал герцог таким тоном, который показывал, что у него готов другой ответ, но он не смеет или не хочет высказать его.

Клара подумала: «Верно, Ришон все рассказал ему».

– Впрочем, – продолжал герцог, – я не жалуюсь на мое частное несчастие, потому что из него вышло общественное благо.

– Что хотите вы сказать, герцог? Я вас не понимаю.

– А вот что: если бы я был с вами, так вы не встретили бы этого офицера, которого после прислал Мазарини в Шантильи... Из всего этого ясно видно, что судьба покровительствует нам...

– Ах, герцог, – сказала Клара дрожащим голосом, взволнованная горьким воспоминанием, – не смейтесь над этим несчастным офицером!

– Почему же?

– Потому что он в несчастии... Он, может быть, теперь уже умер и жизнью заплатил за свое заблуждение или за преданность...

– Он умер от любви? – спросил герцог.

– Будем говорить серьезно. Вы хорошо знаете, что если бы я решилась отдать сердце мое кому-нибудь, так не стала бы искать его на большой дороге... Я говорю вам, что несчастный офицер арестован сегодня по приказанию кардинала Мазарини.

– Арестован! – повторил герцог. – А как вы это знаете? Тоже случайно, нечаянно?

– Да. Я проезжала через Жоне... Вы знаете Жоне?

– Очень хорошо знаю, там меня ранили в плечо... Так вы ехали через Жоне, через то самое село, в котором, как рассказывают...

– Ах, герцог, оставим эти рассказы в покое, – сказала Клара, покраснев. – Я проезжала через Жоне, увидела отряд солдат, они арестовали и увели человека при мне. Это был он!

– Он, говорите вы? Ах, будьте осторожны, виконтесса! Вы сказали: он!

– Да, разумеется, он, то есть офицер. Оставьте ваши тонкости, и если вы не жалеете несчастного...

– Мне жалеть его! – воскликнул герцог. – Помилуйте, да разве у меня есть время жалеть, особенно о людях, которых я вовсе не знаю?

Клара украдкою взглянула на бледное лицо герцога и на его губы, сжатые злобною улыбкою, и она невольно вздрогнула.

– Мне хотелось бы иметь честь проводить вас подальше, – продолжал герцог, – но я должен оставить гарнизон в Монроне: извините, что я оставляю вас. Двадцать дворян (они счастливее меня) будут конвоировать вас до места пребывания принцессы. Прошу вас засвидетельствовать ей мое нижайшее почтение.

– Так вы не едете в Бордо? – спросила Клара.

– Нет, теперь не еду, отправляюсь в Тюрен за герцогом Бульонским. Мы сражаемся из учтивости, отказываясь быть главнокомандующими в этой войне. У меня сильный противник, но я хочу победить его и остаться его наместником.

Герцог церемонно поклонился виконтессе и медленно поехал вслед за своим отрядом.

Клара посмотрела на него и прошептала:

– Я просила у него сострадание! А он отвечал, что ему некогда жалеть!

Тут она увидела, что несколько всадников поворотили к ней, а остальные поехали в ближайшую рощу.

За отрядом ехал задумчиво, опустив поводья, тот человек с фальшивым взглядом и белыми руками, который впоследствии написал в самом начале своих записок следующую фразу, довольно странную для философа-моралиста:

«Полагаю, довольно показывать, будто сострадаешь, но не следует чувствовать сострадания. Эта страсть ни к чему не годится в душе, хорошо устроенной; она только ослабляет человека, и ее должно оставить черни, которая, ничего не исполняя по рассудку, нуждается в страсти, чтобы делать что-нибудь».

Через два дня виконтесса де Канб приехала к принцессе Конде.

Виконтесса по инстинкту часто думала, какие беды может породить ненависть такого человека, как Ларошфуко. Но, видя себя молодою, хорошенькою, богатою, в милости, она не думала, чтобы эта ненависть могла когда-нибудь иметь пагубное влияние на ее жизнь.

Однако же, когда Клара убедилась, что он занимается ею и знает даже о ней так много, то решилась предупредить принцессу.

– Ваше величество, – сказала она в ответ на похвалы, расточаемые принцессой, – не хвалите моей ловкости в этом случае: некоторые люди уверяют, что офицер, нами обманутый, очень хорошо знал, где настоящая и где фальшивая принцесса Конде.

Но это предположение отнимало у принцессы всю хитрость, которую она приписывала себе за устройство всего этого дела, и потому она не хотела даже и верить ему.

– Да, да, милая Клара, – отвечала она, – понимаю: теперь, видя, что мы обманули его, наш офицер хочет уверить, что он покровительствовал нам. По несчастью, он принялся за это слишком поздно, напрасно ждал, пока попадет в немилость у королевы. Кстати, вы сказали, кажется, мне, что видели герцога де Ларошфуко на дороге?

– Видела.

– Что же нового?

– Он едет в Тюрен на совещание с герцогом Бульонским.

– Да, между ними борьба, я это знаю, оба они отказываются от звания главнокомандующего, а в душе только об этом и думают. Действительно, когда мы будем мириться, то чем опаснее был человек, тем дороже заплатят ему за мир. Но маркиза Турвиль дала мне мысль, как примирить их.

– О, – сказала виконтесса, улыбнувшись при имени маркизы, – так вы изволили помириться с вашей неизменной советницей?

– Что же делать? Она приехала к нам в Монрон и привезла связку бумаг с такою важностью, что мы едва не умерли со смеху, я и Лене. «Хотя, ваше высочество, – сказала она мне, – вовсе не обращаете внимания на эти размышления, плоды бессонных ночей, полных труда, однако же я приношу и мою дань...»

– Да это целая речь...

– Да.

– Что же вы отвечали?

– Вместо меня отвечал Лене. «Маркиза, – сказал он, – мы никогда не сомневались в вашем усердии и еще менее в ваших познаниях. Они так нужны нам, что мы, принцесса и я, ежедневно жалели о них...» Одним словом, он сказал ей столько комплиментов, что соблазнил ее, и она отдала ему свой план.

– Что в нем?

– По ее мнению, надобно назначить генералиссимусом не герцога Бульонского, не герцога де Ларошфуко, а маршала Тюрена.

– Ну что же, – сказала Клара, – мне кажется, что на этот раз маркиза советовала очень удачно. Что вы скажете, Лене?

– Скажу, что вы правы, виконтесса, и приносите в наш совет хороший голос, – отвечал Лене, который в эту минуту явился со связкою бумаг и держал их так же важно, как могла бы держать маркиза Турвиль. – По несчастию, Тюрен не может приехать из северной армии, а по нашему плану он должен идти на Париж, когда Мазарини и королева пойдут на Бордо.